Сергей Алексеев - Мутанты
— Я в осаде! — отвинтил решетку. — Полезай в амбразуру!
Тот перевалился через подоконник, словно через бруст-свер окопа, отдышался.
— С утра жара… Степан Макарыч, выручай!
— Сначала ты, — и рюмку ему налил, — составь компанию.
Волков дернулся было на отказ, но махнул рукой и выпил.
— Спасай, Макарыч! Крепкая, стерва… Судьба на волоске. — Пережидая горечь и укрощая дыхание, затих и задумался.
Отец Мыколы, Семен Волков, прибился к Куровым еще подростком, когда те вернулись с заработков в Якутии. Всем говорил, будто сирота, но оказалось — сбежал из дома, воровал и бродяжил по железным дорогам. В общем, с малолетства так и звали его Волчонком. Появившись в Братково, он для начала обокрал богатого Степана Макарыча, однако был схвачен за руку бдительной Совой. В милицию сдавать не стали, отмыли, переодели, хотели в школу определить, да по возрасту в третий класс не приняли, и тогда Куров взял его себе в подручные. А работал он тогда взрывником на каменном карьере, и через несколько лет Семена ремеслу обучил, в армию проводил, а потом и женил. Когда Колька родился, так и вовсе покумились, какой-никакой родней стали, однако в бывшем охотнике до чужого добра другая страсть проснулась — к чужим женам. Ладно бы красавец был писаный, а то щуплый, большеротый, востроносый, рано облысевший, да поди ж ты — замужние женки трясутся от страха и все одно сами на нем виснут. Причем все подряд, к какой ни подкатится. А весь фокус заключался в его особом нюхе, которому цены бы не было в парфюмерной промышленности. Он крепость горилки определял по запаху с точностью до градуса, а утром, выйдя на улицу, мог сказать, в какой хате райцентра и что приготовлено на завтрак. Однажды как-то признался Курову, что и женщин, жаждущих в определенный час мужского внимания, он вычисляет тем же способом, дескать, от них исходит особый аромат, слышимый за несколько километров. Так что остается вечерком понюхать ветер и идти туда, где никогда отказа не будет. Короче, и нюх у него был волчий. Дед от военной контузии бессонницей страдал, и, бывало, выйдет ночью гулять, а Семен по-воровски уже крадется в чью-нибудь хату.
— Эй, ты куда? — спросит.
— Шпуры бурить! — только захохочет тот.
— Ну, гляди, попадешься!
— А, не боюсь! Оно того стоит!
Братково хоть и большое село, районное, и на город смахивало, но все равно деревня, слухи, как молнии, разлетаются, и наутро уже известно, где он шпуры бурил. Один ревнивый муж скараулил — колом отходил, другой чуть вилами не запорол, а ему неймется. Однажды пробрался в окно к жене пимоката и резвится с ней. Муж ее тем часом в соседнем помещении валенки катал, ну и услышал характерный шум. Вошел, застал свою супружницу с Семеном — и деревянной колодкой ему по башке. Так жена еще защищать бросилась своего любовника! Ей тоже досталось пялом, но уже по мягкому месту. Семен же подрыгал ногами, затих и дышать перестал. Пимокат решил, что убил, в охапку его и на огород, закапывать. Пока за лопатой бегал, этот волк-оборотень, одыбался и уполз. Утром его уже подобрали без сознания, в больницу свезли. Там очухался, вроде в себя пришел, но память потерял, сон и речь утратил. Забыл даже, кто он, как зовут, только матершинные слова на языке остались, уникальный нюх да тяга к бродяжничеству по железной дороге. Когда жена его выходила, на ноги поставила, он цельными ночами к ней приставать взялся. Мычит: дескать, а что еще делать, раз не спится? Через месяц жена не выдержала такого натиска и стала ему подмешивать какое-то зелье, отворачивающее от женщин. И, видимо, переборщила да так отвернула, что он вообще к ним интерес потерял, ушел из дому и пропал. Спустя несколько лет сказали, на станции в Витем-ле видели, мол, попрошайничает. Подросший Колька съездил, нашел и привез. Семена снова отмыли, переодели, подлечили, но сколько Волкова ни корми, не приручишь: опять убежал, и уже с концами.
Крестник внешне не походил на отца, и хотя тоже любил шпуры бурить, но по характеру вроде бы другой был, старательный, образование получил, рассудительностью отличался, однако иногда Куров замечал едва уловимое сходство: когда Николай Семенович отвлечется, задумается, глаза остекленеют, как у бати родимого, и может час просидеть, не мигнув. Волчий взгляд становится, аж оторопь берет.
Вот и сейчас таращился в угол незрячим взглядом…
— Говори, чего? — разбудил его Куров.
— Ты ведь мутанта искал? — встрепенулся тот. — Когда тебя с револьвером задержали?
Дед поиграл контрольным браслетом:
— Ну, искал… А тебе-то что?
— Сначала скажи, видел его?
— Издалека…
— На сколько метров?
— Шагов на тридцать.
— В каком месте?
— На второй партизанской заставе.
— И крестная там же встречала?
— Там же…
— Это хорошо! И каков же он на вид? Как женщины описывают?
— Толком не разглядел, — осторожно признался Куров. — Сумеречно было… Лохматый, на двух ногах стоит.
Волков воспрял:.
— Ты, крестный, первый мужчина, кто видел! Женщинам я не особенно-то верил… Скажи-ка мне, он может на расстоянии чужие мысли читать? Или свои внушать? Только не торопись, подумай.
— Что тут думать? Это только бабка Сова умеет. И читать, и внушать.
— Нет, ты погоди! — не отставал Мыкола. — Когда увидел мутанта, что почуял? Ну, страх, угрозу?
Дед пожал плечами:
— Боязно, конечно, было. Что у него на уме? Подумал, наган бы надо достать…
— И что?!
— Ничего. Прыгнул в кусты и нет его.
— Во! Значит, мысли прочитал! — Волков взволнованно вскочил. — И Любка Когут говорила, будто почуяла — курить просит! Дала ему сигарет… Это и называется телепатия — передача мыслей на расстояние!
Говорили они почти шепотом, однако Сова и впрямь обладала телепатией — внезапно побарабанила в стенку:
— Эй, Курвенко? Ты с кем там лясы точишь?
— Сам с собой! — меланхолично отозвался дед. — Приятно с умным человеком побеседовать.
— А с кем чокался, умный? Я звон слыхала!
— С зеркалом!
— Дожили, хохлы! — мстительно проговорила Сова, еще что-то пробухтела и, похоже, удалилась.
— Перестань ты, Коля! — Куров налил еще по рюмке. — Напридумываете! Какие там мысли? Может, и правда йети, снежный человек, а может, и мутант… Не в том дело.
— В том, Макарыч, в том! У диких или одичавших людей происходит мутация сознания! Они говорить не могут, а свои мысли внушать — свободно. Нет, так просто его не взять!
— Вообще-то он разумный, — вдруг согласился крестный. — Догадался ведь лукошко принести и на калитку повесить…
— Какое лукошко?
— Сова в него лукошком запустила. А он взял и принес. Бабка на меня подумала, но я не приносил… Это ведь надо было выследить, в какой хате живет. Или по запаху найти…
