Елена Ткач - Зеркало Пиковой дамы
— Марк Николаевич… — высунулся из-за спин ошеломленных студийцев Мирон. — Там из мастерских звонят, просят деньги за занавес перечислить. Вы обещали документ подписать… — парень, видно, хотел разрядить обстановку, но результат оказался прямо противоположным.
— Вон! — не своим голосом проорал Далецкий. — Все вон! — он схватился за сердце.
Илья подскочил, хотел поддержать, но Марк Николаевич решительно его отстранил и стал подниматься по лестнице: там, на третьем этаже, где строгали и строили, у него был маленький кабинет.
— Ну воще-е-е! — как удавленник, просипел бедняга Мирон.
Глава 8
ИГРА В ПРЯТКИ
В результате скандала на следующий день была отменена репетиция. Студийцы впали в состояние тяжелой депрессии и оборвали телефоны друг другу, ломая голову над тем, как замять скандал. Ни до чего особенного не додумались, кроме как явиться всем вместе к Далецкому и просить извинения за все на свете: и за свою всегдашнюю расхлябанность, и за инцидент с фотографией.
Долго уламывали Алену: она встала на дыбы и ни за что не хотела просить прощения. Уперлась, как баран, и ничего не желала слышать. Тогда взялись за Гарика: он выполз из постели с высокой температурой и кинулся названивать строптивой девице, умоляя её о встрече. Та поломалась, но согласилась. Гарик укутался шарфом едва не по самые брови и рванул по морозцу на встречу с Аленой. Как там Гарик её уламывал, осталось тайной за семью печатями, только Алена пошла на попятный.
— Это оскорбление! Хамство! Тоже мне, интеллигент называется, небось перебрал дозу "высокого" в искусстве. Да, что я сделала-то? И вообще, ноги моей в вашей гребаной студии больше не будет! — выступала она приблизительно в этом духе.
Наверно, в итоге пересилило желание покрасоваться на сцене перед родными и близкими, и Алена смилостивилась: согласилась поговорить с Далецким и извиниться.
А между тем, пока длилась вся эта разборка, Маня решила осуществить свой план: тайком подобраться к зеркалу. В студии никого нет, репетиции отменили и этим надо воспользоваться — другого удобного случая в ближайшее время не будет…
Она сказала Але, что ей нужно кое-чего купить: вещички совсем износились, а Марк Николаевич накануне дал ей немного денег. Алька, конечно, тут же засобиралась сопровождать подругу в её нелегких странствиях по магазинам, но та замялась и сказала, что при ней будет стесняться.
— Чего тут стесняться-то, дурочка? — рассмеялась Аля.
— Ну, значит, есть чего. Характер у меня такой. Не могу я… белье при ком-нибудь покупать.
— Даже при мне?
— Не обижайся, Алюшка, — Маня чмокнула подругу и шепнула, одеваясь, я быстро!
Она в который раз подивилась, как меняется в театре ощущение времени: на улице ясно, солнечно и небо такое просторное, голубое, совсем весеннее. А тут… как будто времена года, день и ночь не властны над этим дремлющим молчаливым пространством, погруженным в полумрак и чуткую тишину… Сцена как будто прислушивается к чему-то, точно готовится впустить долгожданного гостя. Она всегда ждет гостей… Но Маше казалось, что гости эти совсем не актеры — они особенные. Может, они из иного мира…
Ключ она заранее потихоньку стащила у Вити-Мирона и сделала дубликат. "Как заправский воришка!" — хихикала Маня… но вообще-то ей было совсем не до смеха. По пути, в церкви Николая Угодника в Подкопаевском переулке купила две свечки. Постояла, помолилась… просила защитить их всех от той недоброй силы, которая затаилась где-то там, в зеркале… если все это, конечно, не бредни! Но нет, — Маша сердцем чуяла, что в самом деле их поджидает что-то грозное, жуткое, чему не найти объяснения и от чего не укрыться… С гулко бьющимся сердцем она вышла из храма и поспешила домой в студию.
Вот и сцена… Она зажгла в зале свет, потом включила дежурное освещение, а свет в зале выключила. Отдышавшись немного, — так она волновалась, — Маша подошла к зеркалу.
— Здравствуй! — прошелестел в тишине её шепот. — Ты мне не сделаешь зла? Я просто пришла поглядеть на тебя при свечах. Можно?
Задобрив незримые силы, таимые в зеркале, этой просьбой, она достала свечи, зажгла, а потом прошла за кулисы и выключила дежурный свет. Теперь в немой бархатной темноте горели два теплых живых огонька, колеблемые потоками воздуха. Маша, холодея от страха, подошла к зеркалу и поднесла к нему свечи. Увидала свое лицо с расширенными глазами, пустоту зала за спиной… ей показалось, что в зеркале мелькнула какая-то тень… и тут свечи погасли. Маня осталась наедине со своим страхом перед окном в иной мир!
Она так растерялась, что застыла на месте.
"Надо включить свет! Свет…" — билось в висках. Но она не могла пошевелиться от ужаса, точно её заколдовали. Что это? Как будто шаги? Точно, шаги, кто-то идет! Она едва успела спрятаться, проскользнув в узкое пространство между задником и зеркалом и, сжавшись комок, закрыла лицо руками.
В зале зажегся свет.
— Ну, вот оно, мое царство, — послышался голос Далецкого. — Прошу!
Марк Николаевич! И с ним кто-то еще: высокий сухой старик в черном костюме при бабочке.
Маня приникла к узенькой щелке-зазору между центральным зеркалом и одним из боковых. В этот зазор все было видно.
— Что ж, недурно, недурно! — прозвучал резкий звучный голос незнакомца. — Вполне приличный зал, да и сцена вовсе не так мала, как ты мне говорил. Есть где развернуться!
— Пройдем на сцену или устроимся в зале? — спросил Далецкий. — Тут вот мой режиссерский столик, он хоть и маленький, но за ним нам будет вполне удобно.
— Как скажешь, Марик, — голос старика звучал теперь не так энергично, он стал мягче, теплее. — Ну, побалуй, побалуй старика! Что ты там припас?
Марк Николаевич достал из портфеля бутылку коньяку, два яблока, апельсины, шоколад, тарелку и два свертка. Развернув один, он извлек две хрустальные рюмки, во втором оказались плоские золотистые пирожные, которые он разложил на тарелке.
— Ну и ну, неужели ты помнишь? Мои любимые берлинские пирожные! — ахнул старик.
— Специально за ними в "Прагу" ездил! Настоящие берлинские пирожные только там, все остальное — гадость и пошлость!
Далецкий разлил коньяк, они подняли рюмки.
— За вас, мой дорогой, мой любимый учитель! — произнес он, его голос дрогнул.
— Ну что ты, что ты — за тебя! — протестовал старик. — За твое молодое дело, за эту студию! И пускай в ней всегда горит живой огонь!
Они выпили, закусили и пустились в воспоминания о днях своей молодости, когда старик возглавлял театр, а Марк Николаевич пришел туда совсем юным актером, только окончившим Щукинское училище… А потом Николай Валерьянович, — так звали старика, — начал обучать подающего надежды актера азам своего ремесла, приметив у того режиссерский дар…
