Далия Трускиновская - Сиамский ангел
Храм.
Были православные церкви, было и два костела, синагога тоже была, а возле парка, на месте бывшего летнего кафе, строилась мечеть — настоящая, с голубым куполом и с минаретом. Марек разве что к кришнаитам бегал. Они открыли забегаловку, назвали ее «Рамаяна» и кормили там очень дешевой, но невероятно жирной вегетарианской едой. Когда до зарплаты остается три дня и полсотни в кармане, то и «Рамаяна» — ресторан.
Каким-то неизвестным по счету чувством Марек понимал, что лазить в храм из любопытства — не стоит. Но не только — он все-таки был человек образованный, не только кино смотрел, но и книги с картинками читал, он знал, как выглядят изнутри и церковь, и костел, и мечеть, и даже синагога. Смотреть же на верующих, как на бегемота в зоопарке, не хотел потому, что сам был для окружающих таким вот бегемотом.
Но у него появилось дело.
Марек мыслил логически. Если голый волосатый дядька, позволивший опознать в себе святого Касьяна, — неожиданная загогулина подсознания, то он не может знать ни о чем больше, чем знает сам Марек. Допустим, предание Марек мог где-то вычитать: при его постоянной возне с книжками, а бывали периоды запойного чтения, вполне нормально, что он забыл происхождение этой информации. Но насчет Касьянова лика в церкви Марек знать не мог. Не мог он там видеть или же не видеть этот лик. Значит, либо подсознание сработало в режиме «логика сна», и связи с действительностью нет никакой, либо этот лик висит в церкви как-то не так, и, значит, сущность, вообразившая себя святым Касьяном, таки да — есть!
Ближайшая действующая православная церковь была неподалеку от конторы. Обеденный перерыв каждый устраивал себе, когда было удобнее, и Марек, никому ничего не объясняя, встал от компьютера и пошел разбираться.
В церкви все оказалось не так, как он предполагал. Марек думал почему-то, что в ней одно сплошное непрерывное богослужение, оказалось — есть часы, когда там просто тишина и полумрак, заходят люди, в основном женщины, тихо покупают свечи, тихо ставят их к образам и уходят. Он даже не понял, кому можно задать вопрос. Наконец догадался — у свечного ящика велась заодно и торговля литературой, вот он и обратился к молодой женщине в черном платке.
Сперва она решила, что Марек ищет образок святого Касьяна, и подивилась тому, что в наше время так называют детей. Потом оказалось — она не знает всех образов, что висят в храме, а кто знает — сказать не может. Случившаяся рядом бабушка посоветовала поставить свечку Николаю-угоднику, нет такого дела, за которое он бы не отвечал, а с Касьяном не связываться.
Тут и оказалось, что в редкой церкви теперь имеется его образ.
Мареку стало любопытно.
Решив пройти этим странным путем до конца, он купил свечку, затеплил ее у Николая-угодника, попросил о содействии. И содействие явилось — молодой батюшка, материализовавшись непонятно откуда, коротко поздоровался с Мареком.
Марек уже привык к тому, что с ним, принимая его за старшего брата, здоровается самый неожиданный народ. Но это приветствие его озадачило. Батюшка, не дождавшись взаимности, прошел дальше, а Марек стоял и вязал цепочку, пока до него не дошло — и он прямо в храме хлопнул себя по лбу.
Это был жест, усвоенный очень давно, и отвыкать от него Марек не хотел. Он имел право на свои собственные жесты.
Брат даже не один раз, а несколько упоминал, что в зале, куда он, правильный до полного беспредела, трижды в неделю ходит подкачивать мускулы, тренируются также два молодых священника. Они приезжают довольно поздно, на хорошей машине, в штатском, ведут себя обыкновенно, могут и посмеяться, если смешно.
Марек нагнал священника и наконец поздоровался с ним. Сразу, не дожидаясь вопросов, объяснил, что был принят за старшего, тогда как он — младший. Получилось суетливо, он ненавидел в себе эту суету, возникавшую всякий раз, когда кого-то о чем-то приходилось просить. И потому Марек, оборвавшись на полуслове, задал вопрос про Касьяна.
— Ну, про этого святого теперь мало кто помнит, — сказал удивленный батюшка. — По-моему, у нас в храме его образа никогда и не было. И не Касьян, а Кассиан правильно. Кассиан Римлянин, два монастыря основал в Галлии, мужской и женский. Был богословом, но я, каюсь, его труды читал лишь в отрывках. Как раз у него есть любопытное рассуждение о допустимости лжи.
Батюшка замолчал, как бы желая убедиться, что рассуждение Мареку интересно. Марек изобразил внимание — ему и в самом деле захотелось знать, что там намыслил его ночной безумец.
— Рассуждал он так: если прибежал к тебе убийца, ища укрытия, такое укрытие по человеколюбию надлежит ему предоставить.
— По человеколюбию? — недоверчиво переспросил Марек.
— Да, — твердо ответил молодой батюшка. — Сейчас поясню. Если придут за ним ищущие его — городская стража, или, как теперь, милиция, — и спросят о нем, допускается им солгать и сказать: не знаю, где он. Это делается, дабы дать убийце возможность и время на покаяние.
— А если он вообще никогда не покается?
— То это будет уже его проблема, — совсем по-современному ответил батюшка. — Вы же, если способны к человеколюбию, должны позаботиться, чтобы у него была такая возможность — добровольно покаяться и отдать себя в руки правосудия. Это — тот минимум, который может для него сделать ваше человеколюбие.
— Где же мне его взять? — спросил Марек, причем не своим голосом, а голосом безумца, вообразившего себя святым Касьяном. Батюшка не ответил, и тут только до Марека дошло, что вопрос прозвучал не снаружи, посредством голосовых связок, но внутри. И чей он был — следовательно, неизвестно.
— Но ведь ложь — грех? — спросил он уже вслух, давая волю своей страсти к словесным хитросплетениям, к тонкому заковыристому диспуту.
— Грех, в котором потом можно покаяться. Но сказать правду в этом случае — еще больший грех. Потому что правдой вы отдаете на смерть человека, не успевшего осознать свой грех, который куда больше лжи, и покаяться в нем.
Марек хотел сказать, что, с покаянием ли, без покаяния ли, убийцу все равно казнят, но промолчал. Он понял, что тут — немного другая логика, основанная на другом фундаменте, и надо будет как-нибудь на досуге потолковать о ней — но не с профессиональным богослужителем, а хотя бы с начитанным Зильберманом.
— Интересный святой, — только и заметил он.
— В народе его сильно извратили. Но это одни суеверия — будто Касьян недобрый, будто три года в аду живет, и на четвертый только его Господь на землю пускает.
— А почему три года в аду? — заинтересовался Марек.
— Так у него же память двадцать девятого февраля, раз в четыре года. Вот всякие глупости про високосный год с ним и связывают. А образ… С образом такое дело — его обычно так вешали, чтобы видеть только на выходе. Над дверью, понимаете? И изображали с черным ликом. Вас ведь это интересовало?
