Дэн Симмонс - Молитвы разбитому камню
Он пытался разговаривать, хотя и не умел толком этого делать. Его мысли стегали разум, как электрические разряды. Гейл упала на колени, но Бремен помог ей подняться.
Джерри пытался мысленно коснуться пришельца, но тщетно. Как-то еще в Хаверфорде они вместе с одним студентом оказались на стадионе, где шли приготовления к рок-концерту, Бремен подошел к возвышению с колонками, и тут как раз начали проверять звук. Похожее ощущение.
Теперь они стояли на плоской, испещренной трещинами равнине. Горизонта больше не было. Со всех сторон надвигались высокие волны белого тумана. Свет померк, только мерцала огромная, космическая фигура верхом на медведе. Туман приближался, и все, чего он касался, исчезало.
— Джерри, что… — Гейл была на грани истерики.
И снова мысли Робби ударили их почти физически ощутимо. Он больше не пытался разговаривать, просто обрушил на них каскад образов. Картины расплывались, переливались странными цветами, окутанные аурой неожиданности и новизны. Джерри и Гейл дрогнули под их натиском.
БЕЛАЯ КОМНАТА… БЕЛОЕ БЬЕТСЯ ПУЛЬС МАШИНЫ СОЛНЕЧНЫЙ ЛУЧ НА ПРОСТЫНЯХ УКОЛ ОСТРОЙ ИГЛОЙ ГОЛОСА… ДВИГАЮТСЯ БЕЛЫЕ ФИГУРЫ ДУЕТ СИЛЬНЕЙШИЙ ВЕТЕР ТЕЧЕНИЕ УТЯГИВАЕТ, УТЯГИВАЕТ, УТЯГИВАЕТ ПРОЧЬВместе с образами пришли эмоции, интенсивность которых казалась нестерпимой: открытие, одиночество, изумление, усталость, любовь, печаль, печаль, печаль.
Бремен и его жена упали на колени и заплакали, сами того не осознавая. Стремительный натиск прекратился, и в наступившей тишине мысли Гейл прозвучали нарочито громко: «Зачем он это делает? Почему не оставит нас в покое?»
Бремен схватил ее за плечи и всмотрелся в бледное лицо, на котором как никогда отчетливо проступили веснушки.
«Гейл, разве ты не понимаешь? Это не он».
«Не он? А кто?..»
Гейл пребывала в замешательстве. Она изо всех сил пыталась собраться с мыслями, стремительно обмениваясь с Джерри фрагментами образов, обрывками вопросов.
«Это я, Гейл, я! — Бремен пытался заговорить, но звука не было, существовали только кристаллические грани их мыслей. — Он все это время пытался сделать так, чтобы мы были вместе. Это я. Я чужой здесь. Робби так старался ради меня, так хотел помочь мне остаться, но он больше не может противостоять течению».
Гейл в ужасе озиралась по сторонам. Клубящийся туман подступал все ближе, тянул к ним длинные щупальца, смыкался вокруг богоподобного человека на звере. Сияющий ореол угасал.
«Коснись его».
Она закрыла глаза. Бремен почувствовал: мысль жены потянулась вперед; как птица, задела его крыльями. Женщина изумленно выдохнула.
«Джерри, боже мой, он же просто ребенок. Испуганный ребенок!»
«Если я не уйду сейчас, то всех нас уничтожу».
К этой мысли Бремен добавил эмоции, которые слишком сложно было выразить словами. Гейл поняла, что он собирается сделать, попыталась воспротивиться, но не успела додумать свой протест; Джерри притянул ее ближе и обнял — крепко, отчаянно. Ментальное прикосновение усилило жест, донесло те чувства, которые невозможно передать во всей полноте ни словом, ни объятием. Потом Бремен оттолкнул жену и побежал к надвигавшейся стене тумана. Робби приник к шее медвежонка, от них остался только едва заметный мерцающий контур. Джерри коснулся мальчика на бегу. Пять шагов в холодном, плотном тумане — и ничего стало не видно, даже собственного тела. Еще три шага — и земля ушла из-под ног. Падение.
Белая комната, белая кровать, белые окна. От его руки к бутылочкам на капельнице тянулись тоненькие трубки. Все болело. На запястье болтался зеленый пластиковый браслет: «Бремен, Джереми X.». Доктора в белых халатах. Кардиомонитор выстукивал его пульс.
— Как же вы нас напугали, — сказала женщина в белом.
— Это просто чудо, — вмешался мужчина слева от нее. Он говорил чуточку рассерженно. — Пять дней энцефалограмма ничего не показывала, но вы выкарабкались. Чудо.
— Мы никогда не сталкивались с такими случаями, — продолжала женщина. — Очень сильные приступы, один за другим. У вас в семье были эпилептики?
— В школе ваших медицинских данных не нашли. У вас есть близкие, с кем мы могли бы связаться?
Бремен со стоном закрыл глаза. Врачи о чем-то посовещались, руку кольнула холодная игла, гул голосов стал удаляться. Джерри что-то сказал, закашлялся, попробовал снова.
— В какой палате?
Доктора непонимающе переглянулись.
— Робби, — хрипло прошептал он. — В какой палате Робби?
— В семьсот двадцать шестой, в отделении интенсивной терапии.
Бремен кивнул и снова закрыл глаза.
В свое маленькое путешествие он отправился рано утром. В темных коридорах царила тишина, только изредка шуршали юбками медсестры и из палат доносились прерывистые стоны. Бремен шел медленно, временами опираясь о стену. Дважды он прятался в темных палатах, когда мимо спешили, шаркая резиновыми подошвами, санитары. На лестнице приходилось постоянно делать передышки, цепляться за металлические перила. Джерри тяжело дышал, сердце неистово стучало в груди.
Наконец он добрался. Робби лежал на дальней кровати. На мониторе над его головой горел один-единственный огонек. Толстый обрюзгший мальчик свернулся на смятых простынях в позе зародыша. От него пахло. Запястья и лодыжки были неестественно вывернуты, пальцы растопырены, голова склонилась на сторону, открытые глаза слепо уставились в пустоту. Губы слегка подрагивали, на белой наволочке темнело пятнышко слюны.
Робби умирал.
Бремен присел на краешек кровати. Вокруг почти осязаемо сгущалась плотная предутренняя темнота. Где-то пробили часы, кто-то застонал. Джерри ласково положил ладонь на щеку мальчика. Теплая, мягкая щека. Робби дышал прерывисто, с трудом. Нежно, почти благоговейно Бремен погладил его по макушке, взъерошив непослушные черные волосы, а потом встал и вышел из палаты.
Бремен резко свернул, чтобы не столкнуться с трамваем, и подвеска взятого напрокат «фиата» царапнула по кирпичной мостовой. Стояло раннее утро, на мосту Бенджамина Франклина почти не было машин, на двухполосном шоссе в Нью-Джерси — тоже чисто. Бремен осторожно опустил ментальный щит и поморщился, когда на израненный разум накатила волна нейрошума. Быстро поднял обратно. Не сейчас. Джерри сосредоточился на дороге. В голове пульсировала боль. Сквозь гул чужих мыслей он не услышал знакомого голоса.
Бремен глянул на закрытый бардачок, в котором лежал небольшой сверток. Когда-то, давным-давно, он воображал, как сделает это, и почти убедил себя, что револьвер, словно какая-нибудь волшебная палочка, принесет ему мгновенное избавление. Но теперь-то он знал: не избавление, а убийство. Смерть не освободит его, не позволит сознанию воспарить. Пуля пройдет сквозь череп и навсегда прервет волшебный математический танец.
