Мария Чурсина - Проклятье
В подвальной комнате было светло и тихо, только слышно, как дождь барабанит по карнизу. Занятия давно кончились, курсанты разбежались, кто по лабораториям, кто в архив, кто в библиотеку. Ляля от всей этой науки была такая голодная, что не заметила, как сжевала все пирожки, кроме одного. И чтобы не сжевать последний, её потребовалась вся воля.
— Ну как с курсовой? Лепится что-нибудь? — спросила она, вытирая об салфетку жирные пальцы. Отвёртка сорвалась и отлетела под невнятное бормотание Мартимера.
— Нормально, — сказал он, рассматривая длинную царапину на ладони. — Помнишь, прогуляли лекцию Максима? Одна такая ерундовина чуть не взорвалась.
Дождь то прекращался, то начинался снова. Ляля разгуливала по лаборатории, тыча пальцами во всё, что подворачивалось. Мартимер рассказывал ей о законе обратного отклика и о том, как низвести погрешности измерений до нуля, а потом об особенно изощрённой статье в уголовном кодексе.
Если общаться с ним — можно не готовиться к завтрашним семинарам.
— Слушай, а что это?
В коридоре послышался тихий говорок, будто читали молитву. Голос делался то громче, то тише, но слов разобрать было невозможно.
Ляля ткнула в большую алую кнопку на приборе странного вида. По счастью прибор оказался нерабочим.
Мартимер молча сунул вилку от прибора в розетку. Загорелся и тут же с утробным гулом погас голубоватый экран. Мартимер принялся отвинчивать крышку заново.
— Сказано же им было, чтобы не тащили на трудные случаи. Нет, тащат. Любители забивать гвозди микроскопами, блин. Это шептун, не обращай внимания.
Ляля села рядом с ним на край стола, поболтала ногами.
— Ты ещё будешь учить меня, что с ним делать!
Мартимер поднял голову.
— Он часто приходит по вечерам. Иногда мне кажется, я разбираю, о чём он говорит. Что-то о вечере, музыке и зелёном платье в чёрных звёздах.
Он увидел пирожок на соседнем столе и отставил прибор в сторону.
— Соль и кирпичная крошка есть? Отпугнём его хоть на время. — деловито осведомилась Ляля.
— Есть масло чёрного тмина, оно гораздо лучше по многим показателям. — Мартимер кивнул на маленький холодильник в углу.
— Тьфу на тебя!
Она сидела на лестнице — три ступеньки вверх, и будет шестой этаж. Рядом, ссутулившись по-беспризорному, устроился мальчик в мешковатой куртке и безостановочно хрустел семечками. Как только их запас, зажатый в ладошке, подходил к концу, он лез в карман за следующей порцией.
Прозрачным осенним днём дом не молчал, дом говорил сотнями голосов и шагов, наперебой. В узкие окна лестничных площадок заглядывало паутинно-серое небо. Между Машей и стеной протиснулась женщина с двумя пакетами.
— Девочка, не сиди на бетоне, простудишь себе всё. — И жизнерадостно махнула пакетом.
Они его не видели — почти никогда. Наверное, до тех пор, пока он сам не решал, что им пора бы его увидеть. Они топтали чёрную хрустящую шелуху, и не замечали даже этого.
Ещё он никогда не говорил. Если Маша садилась рядом, он заглядывал ей в глаза и улыбался, как улыбаются искривлённые рты мёртвых. Она ему тоже улыбалась — на всякий случай.
В сумке лежали последние расчеты. Маша думала, что больше сюда не вернётся — отработанный объект. Жители дома странным образом привыкли к ней, и подростки со скамейки здоровались по вечерам — два раза. Когда Маша приходила, и когда уходила — тоже. Здоровался и старик, который сидел на раскладном табурете рядом с почтовыми ящиками. Люди быстро привыкают к новым соседям.
Она уже почти ощущала этот дом своим, когда в сумерках бродила по коридорам, угадывая, за какими дверьми жилые квартиры, а за какими — нет.
Она жалела, что не умеет рисовать. Как хотелось иногда запечатлеть эту воплощённую смерть, чтобы показать Сабрине и остальным, чтобы они хмурились, разглядывали, чуть-чуть не верили. Она бы положила рисунок в самую нижнюю папку самого нижнего ящика и нашла бы лет через пять.
Сфотографировать всё равно не выйдет. В лучшем случае на снимке отпечатается расплывчатое пятно. В худшем — вообще ничего. Железные прутья перил, зелёная краска на краях ступенек.
Маша поднялась, удобнее устраивая на плече ремешок тяжёлой сумки.
— Ну, бывай, — в первый раз она обратилась к смертёнышу и пошла вниз по ступенькам. Зелёная краска на них — как торжественный ковёр.
Уходя на пролёт вниз, она глянула на мальчишку и вдруг поймала его взгляд — внимательный взгляд немигающих глаз.
Маша поздно возвращалась, и, приходя, она каждый раз она стряхивала песок и налипший на колени мелкий гравий. Коротко отвечала на вопросы и ничего не рассказывала сама.
Она приходила в комнату и тут же с головой закапывалась в цифры, расчеты и чужие статьи, на которые обязательно требовались ссылки.
— Прекрати уже работать, — требовала Сабрина. Маша, не оборачиваясь, трясла в воздухе указательным пальцем — ещё одну секундочку, — но так и не прекращала. Потом Сабрина уже и не пыталась.
Дождь обрывал листья с деревьев, распугивал задумчивых птиц. Когда листья и птицы кончились, Сабрина поняла вдруг, что они с Машей толком не разговаривали целую неделю. Несколько подсказок на семинарах и рассуждения на философии, конечно, не в счёт. Она решила, что сегодня не отступит и не ограничится дежурной фразой.
Маша вернулась даже раньше, чем обычно. Поджав под себя ноги, Сабрина сидела на кровати и наблюдала, как она достала из холодильника морковку в прозрачном пакетике, разворачивает и ест с таким видом, как будто даже не понимает, что именно ест.
Пусть бы только это. Морковка, во всяком случае, ничем не хуже яблока.
— Маша?
Она рухнула на стул и принялась копаться в раззявленной сумке.
— Я сегодня встречаюсь в Мифом в институте. Нужно показать ему то, что сделала.
— Слушай, это прекрасно, но ты не слишком увлеклась?
— Не слишком увлеклась учёбой? — Маша подняла голову от сумки. — И это ты мне говоришь? Ну ладно, я тебе это припомню, когда буду лежать кверху животом на кровати в приступе очередной лени.
У неё были странные глаза, лихорадочный взгляд, такой бывает только у больных и… Сабрина потянулась к ней, но всё, что смогла — упереться локтями в изголовье кровати. Матрас мягко прогнулся под её весом.
— У меня иногда такое чувство, что ты сейчас свалишься.
— Нет, — улыбнулась Маша. — Я себя хорошо чувствую.
Так улыбаться могут только сумасшедшие или… Сабрина вздохнула, потеряв сразу и нить разговора, и все заготовленные наперёд фразы.
Она так и не смогла заговорить снова. Что было делать? Убеждать, удерживать? Сабрина молча наблюдала, как Маша сгребает со стола и запихивает в сумку исписанные листы.