Мария Чурсина - Проклятье
…Эти воспоминания обычно приходили под вечер, и Маша гоняла их, а мысли противно жужжали над головой. Закрыться одеялом и спать не помогало, всё равно под утро они возвращались. Сабрина ненавидела Мифа, и на то у неё имелись причины.
Всё равно она бы не смогла рассказать Сабрине, как Миф довёз её до самой двери общежития, и как пахло в салоне его машины чем-то сладким. В один момент — она различила — Миф потянутся к карману за сигаретой, но отдёрнул руку. Неужели всё потому, что Маше неприятен сигаретный дым?
— Веришь ли, уже раз пять бросал и начинал снова, — усмехнулся он сквозь шум капель о стекло.
Они почти не говорили, за обоих болтал дождь. Маша водила пальцем по запотевшему окну, а потом спохватилась, что Мифу это может не понравиться. Но он смотрел на дорогу, чуть щуря глаза, как будто от боли или усталости.
Они всё-таки промокли, ведь зонта так и не нашлось. С её волос текла вода. И с ветровки Мифа. На стёклах вода рисовала тысячи дорог и дорожек. Дождь захлестнул город целиком, и смыл его весь разом, вместе с домами, машинами и птицами. Маше казалось, что город кружится в гигантском водовороте.
— Теперь уж точно похолодает, — сказал Миф, и водоворот разом исчез. Слева резкими жёлто-бурыми мазками очертилось общежитие. Дождь, который стекал по асфальту в ливневую канализацию, оказался вдруг тривиальным осенним дождём. — Добежишь?
— До свидания, — хрипло отозвалась Маша и не сразу сумела открыть дверцу.
Маша прочитала на обложке Сабрининой тетради, что философа, оказывается, зовут Эмануил Поликарпович. Словно как только он родился, мама и папа тут же поняли, что он станет философом.
Обычно на время перерыва он уходил в коридор и стоял у окна, внимательно рассматривая солнечные блики на металлических крышах. Ровно десять минут. Но сегодня остался за столом.
— Откройте окно! — потребовал у кого-то эфемерного Рауль, обернулся назад — за ним никто не сидел. Тут уж пришлось вставать самому. — Ладно, так и быть, я открою, вы же бессильные.
От сквозняка разложенные по партам статьи лениво зашевелили уголками. Маша запоздало возмутилась:
— Сам ты бессильный. Я, между прочим, вчера материализацию смерти нашла! — И поставила жирную точку в конце предложения, которое только что дочитала. Бросила статью.
— Смерти? — живо заинтересовался Рауль. — Что, прямо с косой?
Она отвернулась и буркнула, обращаясь к отшлифованной до блеска парте:
— Без косы. Зато в куртке и с семечками.
Без мрачноватого чердака, без автоматной очереди дождя по стёклам смертёныш казался совсем не страшным и не особенно презентабельным. Чьи дикие фантазии смогли бы вообразить такую сущность?
— Ну ладно. Ты, если с косой увидишь, то скажи мне. Я на эту тему диплом собираюсь защищать.
Философ выронил ручку, вдохнул и забыл выдохнуть.
— Они шутят, — поспешила успокоить его Сабрина и обернулась в сторону по-волчьи ухмыляющегося Рауля. — Прекратите институт компрометировать, учёные недоделанные. Засекли пару призраков в развалюхах и сидят, радуются.
Философ издал непонятный звук, вроде бы икнул, и выбрался из-за стола. Наверное, блики на металлических крышах потянули его к себе, и он исчез за хлопнувшей дверью.
— И ничего не призрак, — сказала Маша, как только дверь хлопнула за его спиной. — Я буду писать о нём статью. Только нужно собрать данные, пересчитать, сделать статистику… и ужасную кучу работы.
— Ясно. Значит, ты будешь торчать на этом чердаке минимум неделю.
Сабрина любила говорить таким тоном, что не поймёшь, то ли изображает сарказм, то ли сердится, то ли просто поддерживает разговор. Маша покачала головой и уткнулась в статью. Напрасно, впрочем.
Все мысли крутились возле мальчишки в мешковатой куртке. Эти мысли грели, она ведь сама, сама нашла его, догадалась. Миф не мог этого не оценить. Ведь не зря же он так улыбнулся ей вчера.
С тех пор Маша просто не могла чувствовать себя плохо.
— Знаешь. — Она зажмурилась и положила подбородок Сабрине на плечо. — Это так интересно. Зря я тогда о Мифе плохо говорила, он ничего так. Он умный.
Та дёрнулась.
— Э, э, вот только этого мне здесь не хватало. Ещё не вздумай. Миф ничего… Ты что, не помнишь, что летом было? Ты в больнице не поняла, какой он?
— Не помню, — жмурясь, подтвердила Маша. — Ну и что плохого? Тогда он просто опасался, что может выйти ещё хуже. У него педагогические обязательства. Он действовал правильно, хоть и бесчеловечно.
— Нет, он злился потому, что ты его обставила. Ты его не послушалась и победила.
— Сабрина, это глупо…
Та знаком запрета подняла ладонь с растопыренными пальцами.
— Ну вот, теперь ты его защищаешь. Всё, я отказываюсь разговаривать про твоего Мифа. Разговаривай о нём с кем-нибудь другим. И жаловаться потом не прибегай. — Она показательно отгородилась статьей.
Маша вздохнула и бессмысленно уставилась в тетрадь. Если Сабрина сказала, что не будет разговаривать, значит — не будет, хоть пытай её. Скоро вернётся Эмануил Поликарпович, и всё начнётся заново.
Что вы знаете на самом деле?
— Что ты знаешь на самом деле?
Сабрина нехотя отвернулась от текста, и в её взгляде всё ещё читалась ненависть к Мифу.
— Я всё задаю себе этот вопрос. Выходит, я ничего толком не знаю, — вздохнула Маша.
— Может, ты любишь кого-нибудь?
— Я тоже думала об этом. Но, понимаешь, я не уверена, что вообще понимается под термином «любовь».
И грянул звонок. И в аудиторию вернулся философ.
Лаборатории располагались на нулевом этаже — вниз по узкой лестнице, мимо архива, мимо старой канцелярии. На ходу Ляля зажигала свет. Она вела рукой по стене и нажимала на все выключатели подряд. Загорались белые длинные лампы под потолком, гасли, загорались снова. Тени прятались по углам.
Фантомы конечно безвредны, но столкнуться с каким-нибудь из них в тёмном коридоре — мало удовольствия. В самом конце коридора, в его тупиковом ответвлении была приоткрыта дверь.
— Есть кто живой?
Там тоже горели белые лампы, и ещё несколько — фиолетовых и красноватых. Под ними сидел Мартимер, ковыряющийся отвёрткой во внутренностях прибора.
— Я пирожков принесла. — Ляля бухнула пакет на первую же подвернувшуюся поверхность. — Там такой дождь. А ты всё тут сидишь.
Она устроилась тут же и принялась отжимать волосы. Вода капала на белые плитки пола.
В подвальной комнате было светло и тихо, только слышно, как дождь барабанит по карнизу. Занятия давно кончились, курсанты разбежались, кто по лабораториям, кто в архив, кто в библиотеку. Ляля от всей этой науки была такая голодная, что не заметила, как сжевала все пирожки, кроме одного. И чтобы не сжевать последний, её потребовалась вся воля.
