Томас Трайон - Другой
— И? — спросила Александра, которая все позабыла. — Что из этого? — Нильс снова описал ей, как они пытались разгадать тайну повешения. — Да, да, милый. Это будет чудесно, я уверена. Ваши фокусы... такие замечательные...
Она отвернулась. Увидев в ее руке книгу, он расцвел:
— Ага. Ты кончила «Добрую землю», значит, можешь начать «Антония Беспощадного», как только его сдадут в библиотеку.
— Да, милый. Благодарю тебя. Будь добр, пойди переоденься.
Он сжал ее руки, потянулся щекой к щеке, хотел поцеловать. Опережая его, она поднесла платок к губам, отвернулась, притворно закашлялась. О, мама, бедная мама, думал он, я знаю. Но что он может сделать для нее? Как ей помочь? Что сказать ей, чтобы освободить ее от мыслей, заключенных у нее в голове, от тех непроизносимых слов, которые, он знал, она никогда не скажет? Он посмотрел вниз, на ее крохотные комнатные туфельки, очень красивые, папа купил их в Гибралтаре, их и черепаховый гребень, когда возвращался из-за океана. И еще обезьянку из резного коралла — их там целые стаи, диких обезьян, бегают по скалам, — ее она прикалывала, когда одевалась для выхода. Сколько усилий отнимал у нее туалет: никогда бы она не вышла за ворота без чулок. Прежде чем отправиться на трамвайную остановку, тщательно выбирала костюм, перчатки и сумочку в тон, шляпку с несколько фривольной вуалькой. Когда она шла мимо, все оборачивались, кивали, дружески кланялись. «О, это Александра Перри, — говорили ей вслед. — У нее добрый глаз». Это правда. Улыбка ее лучилась добротой, и она щедро одаривала ею свою семью.
— Мама, — тихо сказал он. Она издала горлом сдавленный хриплый звук и покачала головой.
— Ничего, милый. — Попробовала засмеяться. Взгляд ускользал; в полуденном свете лицо ее слабо светилось изнутри. Она обдернула платье, приподнялась в кресле, потом, передумав, уселась снова — как будто усилие показалось ей чрезмерным.
— Пока, мама. Я зайду позже.
— Да, милый, конечно. Заходи, пожалуйста. И давай постараемся, чтобы в доме было тихо, чтобы не беспокоить тетушку Ви, ладно? — Она послала ему вялый воздушный поцелуй. Когда он вышел, она поднялась и побрела по комнате, сжимая и разжимая кулаки, ударяя себя по вискам, будто хотела запечатать мысли, что прятались у нее в голове. Какое-то время спустя она вернулась к туалетному столику, где из-под шарфов в левом ящике извлекла бутылку. Нацедив воды из графина, заботливо приготовленного Винни, она добавила виски и, вернувшись в кресло, опять устремилась взглядом к бледно-лиловым пятнам клевера возле колодца.
* * *В задней части дома Перри крыша едва-едва связывает вместе два крыла, северное и южное, поскольку каждое расползается, как лоскутное одеяло, во все стороны: темные проходы, неожиданные повороты, лестницы в самых неподходящих местах и странные, неправильных очертаний комнаты. Одна из них, над кухней, со своим отдельным черным ходом, теперь была оборудована под детскую. А когда-то это была «инвалидная комната», отведенная специально для эксцентричной тетушки («безумная, как Шляпник, старая тетушка Хатти»), которую семья взяла под свою опеку, вместо того чтобы сдать в богадельню. Теперь, выкрашенная желтой краской, с белыми филенками, веселая, солнечная, она называлась просто «комната мальчиков». Там стояли две одинаковые кровати на колесиках, у каждой в ногах — комод, сколоченный отцом, два одинаковых комода, отличающиеся лишь буквами X для Холланда и Н для Нильса. Под потолком модели самолетов из папиросной бумаги и бальсы, на полках выставка мальчишеских сокровищ: армия оловянных солдатиков, горный хрусталь и чертов палец, пачка трамвайных билетов, коллекция марок, растрепанные книги, глобус, а над полками — опускающаяся школьная доска с набором картинок, прозванная в семье «доска Чаутаука». Последний штрих эксцентричного юмора: выгоревшая на солнце голова ястреба, в одну глазницу вставлен красный велосипедный катафот, гипсовый бюст, увенчанный оленьими рогами, челюсть лисы, и на зубах висит грудная косточка индейки. Северное окно перекрыто другим крылом, южное — выходит на дорогу, западное — на зады амбара, а дальше виден ледник у реки.
Нильс развязал галстук, снял пиджак и брюки, повесил их. Задумчиво развязал шнурки, сбросил туфли... какой-то тайный страх терзал его сознание. С чего бы это? Как будто в картине, которая стояла перед его глазами, в центре оставался пробел и он никак не мог его заполнить. Что-то связанное с Расселом. Это беспокоило его. Он откинул крышку сундука: аккуратно сложенное белье, носки, все помечено Адой; ремни и мокасины, свитер, несколько рубашек, выстиранных Винни. Он надел одну из них, любимую, застегнул пуговицы и заправил ее в штаны. Сидя на сундуке Холланда, он высыпал содержимое жестянки «Принц Альберт» на колени и одну за другой сложил свои ценности обратно: резной конский каштан, спички, кольцо — перстень для Перри, синий бумажный сверток с Вещью — загадочный предмет, примерно два дюйма длиной, твердый, чуть толще карандаша, в бумаге, истершейся от постоянного разворачивания, яркой, как голубые яйца малиновки. Он спрятал жестянку с сокровищами за пазуху и вышел.
Жуткая близость смерти придавила дом тяжелой лапой. В коридорах мрачно сгустились тени, черные лестницы вели прямо в преисподнюю. Отчаянные рыдания слышались из комнаты тети Валерии. Внизу звякнул звонок; Нильс застыл на верхней площадке, прижав лицо к сетке двери: пришла соседка, миссис Роу. Ада открыла дверь — она все время оставалась в гостиной, следила, как выносят из гостиной траурное убранство. Вот человек в черном, с цветком в петлице, на цыпочках пересек холл, толкая кресло на колесах, в котором сидел другой, точно так же одетый: мистер Фоли, владелец похоронного бюро и его ассистент; следом прошли обойщики, убиравшие траурные драпировки. Теперь в гостиной стало пусто и печально, как на сцене без декораций. Исход. Конец. Рожден 1921 — умер 1935. Бедный Рассел.
Мистер Фоли что-то говорил ассистенту. Что он такое сказал? Что? Холланд... У Нильса зазвенело в ушах, он чувствовал, как пылает лицо, он еле сдерживался, чтобы не слететь вниз по лестнице и заставить мистера Фоли заткнуться — большеротый мистер Фоли, как Рыбный Деликатес из «Алисы в стране чудес». Заткнитесь, мистер Фоли!
Дедушкины часы на лестничной площадке отмеряли кусочки времени: так-так, настаивали они на своем, так-так! Звук их разносился по всему дому, подчеркивая скорбное молчание. Стоя рядом с часами, Нильс вслушивался и всматривался в это молчание. В чулане возле часов он взял табуретку и открыл дверцу в корпусе часов: гири опустились почти до самого пола. Странно, никогда еще им не позволяли выработать почти весь завод, Часы были привезены Адой и дедушкой Ведриным в Америку и долгие годы стояли в прихожей их дома в Балтиморе. Когда Ада приехала в Пиквот Лэндинг, часы приехали тоже.
