Дарья Радиенко - Законом боли земной
Она пришла тогда, когда поняла, что не может больше жить, не увидев его еще раз. Даже если сбудутся ее страхи, даже если он отвергнет ее — с презрением, подумав о ней все то, чего она и заслуживает, или просто потому, что она не нужна, он забыл ее, а может, и не вспоминал вовсе, у него есть другая, — пусть так. Но она должна увидеть его еще раз.
Может быть, он понимал все и без слов? Или просто не думал обо всем этом?… Она стала частью его жизни — и это неизмеримо много… Она всегда оставалась лишь частью его жизни — и не самой главной. Так и должно быть. Потому что не может жить ради любви к женщине тот, кто достоин звания мужчины. А будь он иным, его и не могла бы полюбить та, которая достойна называться его подругой…
…Вот и сейчас он медлит, прежде чем сказать непривычные для него слова.
И так и не произносит их. Но это уже неважно.
Годы молча свой продолжат путь,
не подобрав знамен
и не узнав имен.
Чистый воздух мертвым не вдохнуть,
тянется вверх полынь
сквозь черный прах и пыль…
Тонкая нить из серебряных капель переливается на ее ладони, как тающий лед. Крошечные шарики металла спаяны по три в ряд, поэтому цепочка напоминает ленту, плетеную из мелких жемчужин. Вернее, это не цепочка, а браслет, который носят на руке. Неотличимый от того — навеки сохранившегося в памяти.
Она долго смотрит на него, как уже было однажды. Потом надевает его на правую руку. И, как тогда, змейкой скользнув на ее запястье, он холодно блестит в полутьме.
* * *Надо мною — тишина,
небо, полное дождя,
дождь проходит сквозь меня,
но боли больше нет…
Медленно остывая, из белого становясь багровым, гаснет лезвие ножа.
Опершись ладонями о подоконник, она смотрит в окно, и ее волосы треплет ветер. Ледяной свет фонаря мерцает сквозь зелень, капли дождя вспыхивают и гаснут в ночи. На стене то проявляется, то меркнет черная тень от ливневой решетки. Зыбкая мгла окутала все вокруг, и призрачные отблески, падающие снаружи, не в силах рассеять тьму. Но и этого слабого света достаточно, чтобы разглядеть, как чернеют глубокие выжженные линии на ее теле…
«Ты что не спишь? Время позднее».
Перекрестки миров открываются с боем часов,
слышишь ты голоса и тревожные звуки шагов.
О бетонные стены домов разбивается твой крик…
От желанья уйти до желанья остаться лишь миг.
Снова будет
плыть за рассветом рассвет…
Сколько еще будет
жить в тебе мир, которого нет?
Но молчанье в ответ.
Лишь молчанье в ответ…
«Ты что не спишь? Время позднее».
«Да так, не спится».
Прерывисто вздохнув, она смолкла на полуслове. И, рванувшись к тому, кого видит в ночи, бессильно склонилась перед ним.
Тьма, только тьма вокруг. Но, будто сквозь кровлю атриума, льется из нее туманный луч, и словно на дне светлого колодца — двое. Простершись у ног того, кого видит перед собой, что-то исступленно шепча, уткнув залитое слезами лицо ему в колени, судорожно целуя руки, она не смеет обратить на него жаждущий взгляд.
«Встань». — Положив ладонь ей на голову, он смотрит в глаза, полные слез. И, подняв ее, крепко прижимает к себе.
«Моя красавица»…
«Родной мой. Родной».
Прильнув к нему, боясь отпустить его хоть на миг, она обвивает руками его шею, перебирает волосы.
Тень луны скроет раны мои,
превратит в рубины кровь…
«Ну конечно, я жив для тебя». — Он усмехается одними глазами, словно отвечая на невысказанный вопрос. — «Ведь ты помнишь меня таким».
Тьма, только черная тьма вокруг, но будто в свете невидимого огня стоят двое. Время исчезло, и смерти нет.
«Я тоже помнил тебя… Что же ты плачешь?»
«Просто я видела плохой сон. Знаешь, так странно! Как будто я живу на земле без тебя. В другое время… и в другом мире…»
Пристально взглянув на нее, он секунду молчит, прежде чем заговорить снова.
«И тебе плохо здесь, на земле?»
«Ты же знаешь. Как мне может быть без тебя?»
«А ты думай, что снова ждешь меня с войны».
«Теперь я не стала бы ждать».
Он глядит на нее с молчаливой усмешкой, как видно, вспомнив то же самое.
«Утешилась бы с другим?»
«Пошла бы за тобою следом!»
Никто не может нам с тобой помочь,
никто не скажет вслух такого слова…
Все чернее тьма, окружившая двоих. Все ярче свет, в котором они видят друг друга… Взяв ее за плечи и чуть отстранив от себя, он смотрит на выжженные следы. Четкие линии ожогов зияют на вспухшей, пылающей коже, врезаются в тело, обугленные дочерна. Пять букв, темные на светлом.
«Зачем ты сделала это?»
«Я хочу всегда носить на себе твое имя. Если бы могла, я бы выжгла его на сердце».
И, поймав его взгляд, она спешит улыбнуться.
«Мне не было больно. Я же думала о тебе… А ты… Скажи, как тебе… там?»
Какой-то миг он медлит с ответом. И ее охватывает страх.
«Об этом нельзя говорить?»
«Да нет». — Усмехнувшись, он бережно касается ее лица. — «Просто ты не поймешь».
Обнимая ее за плечи, пристально глядя ей в глаза, он словно раздумывает, говорить ли дальше.
«Я не могу взять тебя с собой. Когда настанет твой час, ты должна будешь уйти одна».
«Я не боюсь ходить одна».
Черная гудящая тьма дышит вокруг, ледяной ветер треплет волосы. Но из тьмы льется холодный белый свет, клубясь, как туман, и в светлом кольце стоят двое.
«Я не боюсь. И я приду к тебе — как пришла когда-то».
«Я знаю. Ведь ты, живая, не побоялась обручиться со мной».
«Я боялась только одного: что не имею на это права».
«Так было в мире живых. Но все равны перед тем, чьим именем ты поклялась».
Вновь примирит все тьма, даже алмазы и пепел,
друг равен врагу в итоге, а итог один…
«Ты очень хорошая».
Отведя взгляд, склонив голову ему на грудь, она отвечает едва слышно.
«У меня столько было… всего».
«Ничего не было».
«Ты правда прощаешь меня?»
«За что?»
«За то, что я была… такой…»
«Я знаю тебя одну — ту, которая обручилась со мною и претерпела боль ради меня. А до прошлого мне нет дела. Слушай меня раз и навсегда: ты честна передо мной и перед теми, кто выше нас!»
