Стефан Грабинский - Избранные произведения в 2 томах. Том 1. Саламандра
— Иными словами, конец Земли близок?
— В сравнении с вечностью — да. Но если мерить время средней длительностью человеческой жизни, до четвертой пралайи еще далеко. У нас в запасе более десяти тысяч лет.
Лещиц усмехнулся.
— Стало быть, беспокоиться пока рано. Во всяком случае, мы с вами не доживем до этого удивительного времени. — Он стряхнул с сигары пепел и, пристально глядя в лицо индийца, стал пытать его дальше. — Но прежде чем развяжутся в четвертый раз все связи земные, будут иметь место отдельные тому предзнаменования, не так ли? Предвидишь ли ты, махатма, частичные случаи энтропии?
— Почему бы и нет? Частичная пралайя — явление бесспорное. Сухая ветвь скорей погибает и обламывается от пня, нежели живые побеги — они-то успеют еще раскрыть почки… Впрочем, и пралайя может проявляться двояко: либо временным, пусть даже на десятки миллионов лет, исчезновением, но с надеждой возврата, либо абсолютной гибелью без возможности восстановления. Последнее не часто, но все же случается во вселенской истории — как справедливая кара за скудость духа, развращенного и порабощенного плотью.
Он умолк и, опершись рукой о подоконник, загляделся на разворачивающийся перед его взором ночной пейзаж.
Поезд как раз проезжал какую-то станцию. С перронных навесов ударило в стекла буйством огней, и снова потемнело.
— Ментона, — объяснил Лещиц, — последняя станция Французской ривьеры: через несколько минут пересечем итальянскую границу. — Он взглянул на часы. — Восемь сорок пять. Гм, странно, сдается мне, мы движемся со значительным опозданием. В это время поезд должен быть возле Сан-Ремо, если не в Порто-Маурицио.
— В самом деле, скорость как будто снизилась. Я заметил это уже с час назад, наблюдая в окошко за пейзажем: он сменялся гораздо медленней, чем прежде, поначалу все сливалось в одну серую массу, сейчас же можно уже различить отдельные детали.
— Parbleu! — ругнулся, подходя к ним с часами в руке, какой-то француз. — Если и дальше будем так ползти, восхода солнца нам в Венеции не видать.
— Да, вам его не видать, — спокойно подтвердил Ришивирада, глядя куда-то вдаль, мимо него.
Француз вскинул монокль и с въедливой пытливостью воззрился на него:
— Etes-vous prophete?
Не дождавшись от индийца никакой реакции, он круто повернулся на каблуках, бросив на прощание с иронической усмешкой:
— Ah, du reste — je m’en fiche.
— Проезжаем границу, — сказал кто-то в другом конце вагона.
— Bendita se tierra de Italia! — вполголоса выдохнул влюбленный испанец.
— И ты благословен будь на пороге моей отчизны, — отозвался на его реплику патетичный итальянский поэт. — Въезжаем на территорию Ривьера-ди-Поненте. А вот и первая крупная станция по эту сторону — Вентимилья.
Поезд, миновав станцию, мчался дальше. Вскоре пейзаж заметно изменился. Очевидно, колея свернула в глубь суши — морской горизонт, неотлучно сопровождавший их справа, исчез из поля зрения. Зато с противоположной стороны вздыбились величественные скалистые кручи каких-то гор…
Температура снаружи неожиданно понизилась — судя по тому, как внезапно окна вагонов затуманились изморозью. Кто-то чувствительный к холоду подключил в сеть систему реостатов, извивавшихся вдоль стен.
— Corpo di Bacco! — проворчал Ровелли. — «Infernal» мне сегодня совсем не нравится, мы снова ползем как черепаха.
Поезд в самом деле замедлил свой бег. Словно бы устав от бешеного темпа увертюры, теперь он, тяжело дыша, неспешно взбирался на предгорье. Вдруг раздался протяжный свист локомотива, скрежет резкого торможения, и поезд стал. То тут, то там из купе высовывались головы — люди пытались узнать, что случилось.
— Вот напасть! Стоим в открытом месте!
— Нет-нет! Там какой-то сигнал. Мы рядом со станцией.
— Какая здесь, к черту, может быть станция?
— Наверное, Сан-Ремо.
— Исключено. Слишком рано. А хотя бы и Сан-Ремо, зачем останавливаться? У этого поезда ближайшая стоянка только в Генуе.
— Терпение, господа! Подождем — увидим.
Лещиц внимательно смотрел на сигнал. Он ярко светил впереди наверху, по правой стороне колеи, — в виде большого фиолетового фонаря, прикрепленного к одному из плеч семафора.
— Странный сигнал, — пробормотал он, обернувшись назад, и встретил взгляд Ровелли. — Видали?
— Да. Действительно, я тоже впервые вижу такого рода железнодорожный сигнал. Что за цвет! Мне всегда казалось, что в сигнализации используется зеленый, красный, синий либо обычный белый, но что означает фиолетовый — ума не приложу.
— Господин кондуктор, — спросил кто-то у пробегавшего мимо железнодорожника, — что это за сигнал?
— А пес его знает, — растерянно бросил кондуктор и помчался дальше, к головным вагонам.
— Хорошенькая история, — пробурчал Пембертон. — Персонал и тот не понимает сигналов. Боюсь, тут что-то не в порядке. Может быть, сойти и разузнать там впереди, у машиниста?
— Выходите, выходите! — послышались голоса снаружи.
— Кто это там кричит?
В ответ под окнами загудела толпа. Очевидно, пассажиры уже гурьбой покидали вагоны.
— Ну что ж, последуем их примеру!
Вскоре состав совсем опустел. Движимая единым импульсом, толпа устремилась в сторону станции. На обочинах насыпи чернели под фиолетовым светом удлиненные силуэты мужчин, женщин, детей. Еще минуту назад шумливые и возбужденные, сейчас они шли тихо и как-то отрешенно, мерным шагом, не слишком торопясь…
Лещиц почувствовал на плече чью-то ладонь. Он обернулся и увидел сосредоточенное лицо махатмы.
— Любезный друг из Полонистана, держись теперь со мною рядом.
Профессора слегка удивил его тон, но, поскольку ученый-йог был ему симпатичен, он дружески подхватил его под локоть.
— С удовольствием, махатма.
Проходя мимо локомотива, он хотел было расспросить машиниста, но того уже не было: ушел по примеру остальных к станции, оставив поезд на произвол судьбы.
— Ничего не поделаешь, придется и нам идти туда же. Но что это за станция, черт бы ее побрал?
— Вскоре ты удовлетворишь напрасное свое любопытство, — заверил его Ришивирада.
Но вот в нескольких десятках метров за семафором обозначились контуры здания.
— Проклятие! — вырвалось у Лещица, когда они миновали последнюю стрелку. — Здесь все выдержано в одном цвете. Взгляни, махатма! Все путевые указатели подсвечены фиолетовым. Да и сама станция тонет в нем: ни одна лампа не застеклена обычным белым колпаком, все рассеивают этот назойливый фиолетовый цвет.
— Станция Буон-Ритиро, — услышали они за спиной голос Ровелли.
