Ирек Грин - Дневник дьявола
Вернемся к летаргическому сну. Когда родился дедушка Август, его брат продолжал находиться в спячке. Заинтересовавшиеся этим случаем врачи из Гейдельберга, в том числе и мой второй прадедушка, постепенно теряли терпение, дожидаясь, когда маленькое чудо перестанет дышать и можно будет вскрыть его крохотный череп и подтвердить диагноз об отеке мозга или опередившую свое время теорию о гематомах. Когда-нибудь я более подробно остановлюсь на том, каким образом его кормили, пока же поведаю вам, почему он оказался в таком положении. Когда брат моего дедушки, держась за мебель, учился делать первые шаги, неловкая, кажется тринадцатилетняя, служанка, бегая между кухней и гостиной в лихорадочном ожидании гостей с тяжелым медным светильником в руках, задела им голову мальчика. Брат дедушки упал замертво рядом с большим дубовым столом, а все семейство медленно и осторожно приближалось к нему, словно подкрадываясь к его душе. Маленькая кузина моего дедушки, которая, играя гаммы, упражнялась в игре на фортепиано, на мгновение затихла, но, не видя причины странного поведения взрослых, сочла их приближение к столу глупой — а какой же еще? — игрой и принялась аккомпанировать им. Первой вскрикнула служанка, светильник выпал из ее рук. Прабабушка бросилась на колени, пытаясь разбудить ребенка. Безуспешно. На секунду она забыла, что беременна, но тотчас же, ощутив тянущую боль в области живота, лишилась чувств и упала рядом с ребенком, который спал безмятежно и неподвижно, не обращая ни малейшего внимания на всеобщую суматоху. Он проспал так два месяца и не увидел ни рождения брата, ни чего-либо еще, кроме снов, которые мой отец, размышляя об этом случае пятьдесят лет спустя, назвал «поистине архетипическими» [25].
Я на мгновение задумался о том, что сейчас написал. Так как история моего рода становится все более туманной из-за эмоций, которые охватывают меня в ходе повествования, я принял решение познакомить вас со своей семьей, показывая фотографии моих родственников как подтверждение их существования. Собственно, это несколько сохранившихся снимков из семейного альбома. С их помощью мне будет проще рассказывать о нашей истории. Пожалуйста, не волнуйтесь. Я не хочу присваивать себе роль главного героя повествования. Главным был и останется Фишман. Может быть, я слегка переборщил, рассказывая о себе, но причиной этого является банальное тщеславие слуги, который на протяжении многих лет был тенью ненавидимого им господина, благодаря которому сейчас — вот насмешка судьбы! — получил возможность высказаться. Впрочем, идеей тиражировать портреты предков я также обязан своему патрону.
Даже когда мне удается заснуть, Он никогда не снится мне. Может, оно и к лучшему? В сотый раз перечитывая дневник Фишмана, я не обращал внимания на эту фразу. Где-то на краю сознания я видел в ней еще одно подтверждение тоски Фишмана по Несбыточному. Однако в ходе производимых в архиве моего шефа поисков и наведения там порядка я наткнулся на фотографию, которая, как мне показалось, связана с таинственным высказыванием. Представьте себе: высокий молодой человек в тесноватом коричневом костюме, на подкладке которого могла быть пришита метка «Джозеф К. Коллекшн», стоит на фоне мутной реки или обшарпанной стены, не помню точно, а вместо головы над его плечами витает большое, светлое облако с неровными краями. Он держит за руку маленького мальчика лет пяти, одетого в похожий коричневый, слегка мешковатый костюм, с таким же облаком вместо головы. Нет никаких деталей, по которым можно было бы определить место, где был сделан снимок, — ведь в мире так много мутных рек и обшарпанных зданий. Стоило мне взять в руки эту фотографию, как я заметил на ней следы любительского фотомонтажа. Два облака были вырезаны из какого-то глянцевого журнала и наклеены на лица изображенных на ней людей. Из любопытства я удалил сюрреалистические объекты бритвой, но, к собственному удивлению, понял, что лица были засвечены при проявке. Поначалу я подумал, что это бракованный снимок, один из тех, что с каждым новым переездом накапливаются в коробках, все больше засоряя наш дом, и остаются с нами до самой смерти.
Однако у того Человека-без-лица, который был выше ростом, на левой руке не хватало верхней фаланги большого пальца. Значит, подумал я, это мог быть Фишман. А кем тогда был мальчик? Сыном? Братом?
Об этом я тоже пока не догадывался, находясь в ливанской деревне, где мне пришлось глотать пыль под кроватью, в то время как мой работодатель прохаживался по комнате и открывал для себя политические принципы, лежавшие в основе происхождения монотеистических религий. А ведь то, что произошло на следующее утро, было необыкновенным образом связано с облаками на головах, в мозгах или где они еще были у этого психа. Тогда, в Ливане, закончив предаваться размышлениям, он наконец разрешил мне выползти из-под кровати и лечь спать. Ранним утром он разбудил меня, какая-то женщина принесла нам козьего молока и кусок вяленой баранины. За едой он сказал:
— Через час над нами взорвется самолет. Небольшой, пассажирский. На его борту находятся какие-то важные американцы или евреи. Подрыв будет произведен в километре отсюда… к востоку.
Я поперхнулся куском жесткого мяса.
Это известие потрясло А.
— Ты не хочешь знать, кто будет на борту?
— Нет.
— Даже если там окажется Президент США?
— Тем лучше.
— Мы бы хотели, чтобы этот снимок впервые был опубликован в Сирии и Иране. Инсценируем твое похищение… и потом расскажем, каким образом у нас в руках оказалась фотография.
— Идет.
— Спасибо за помощь. Тебе воздастся. Мы благодарим тебя за поддержку нашего дела.
Идиот.
— Кто будет в самолете?
— Не знаю.
У меня был час, чтобы предупредить заинтересованных лиц. Только как это сделать? Мне не удастся незаметно ускользнуть, а если бы и удалось, что с того? Я даже не знаю, в каком направлении нужно идти. Кроме того, доносчика быстро вычислят, и я получу пулю в лоб. Может быть, Фишман прав — хотя окончательно я поверил в его слова намного позже, — говоря, что нам не дано предотвратить трагедию, она непременно произойдет не в одном, так в другом месте. А предавая огласке зверства — прошу прощения за это слово, но что-то другое не приходит мне на ум — террористов, мы не даем уснуть человеческой совести и направляем людей в сторону добра. Да-да, именно добра. Я уже несколько раз признавался в том, сколь притягателен для меня был этот человек. Отдаю себе отчет в том, что такое объяснение не всегда звучит убедительно. Тогда, возможно, мне следует прямо назвать мое тогдашнее состояние духа? Я был очарован скрытым в нем Злом.
