Сьюзан Хаббард - Иная
— Зачем?
Стрекоза тем временем улетела.
— Для защиты. — Она плюхнулась на мягкое сиденье лицом ко мне. — Я тут провела кое-какие исследования, Ари. Ты знаешь что-нибудь о растительных чарах?
Я не знала. Но Кэтлин просидела какое-то время в библиотеке и теперь была специалистом.
— Я собрала лаванду у вас в саду и календулу у соседей, — сказала она. — Они защитят тебя от зла. В свой я положила базилик из маминых кухонных запасов — заклинания лучше работают, если травы собраны у собственного дома. Фланель? Она из старой наволочки, но я прошила мешочки шелковой ниткой. Надень.
Я скептически относилась к любым суевериям, но не хотела ее обижать.
— Очень предусмотрительно с твоей стороны.
— Надень, — повторила она, сверкнув глазами.
Я просунула голову в шнурок.
Она оживленно закивала.
— Вот так, молодец, — сказала Кэтлин. — Слава богу. Я несколько ночей не спала, думая о тебе. Что, если отец прокрадется однажды ночью в комнату и укусит тебя в шею?
Мысль была настолько абсурдной, что я даже не рассердилась.
— Это смешно.
Она подняла ладонь.
— Я знаю, как ты любишь отца, Ари. Но что, если он не сможет удержаться?
— Спасибо, что позаботилась обо мне, — сказала я, чувствуя, что подруга зашла слишком далеко, — но беспокойство твое неуместно.
Она помотала головой.
— Обещай, что будешь его носить.
Я собиралась снять его, как только она уйдет, а пока поносить, дабы успокоить ее. По крайней мере, пахло приятно.
И все же амулет я не сняла, но не потому что боялась папу, а потому что мешочек с лавандой был знаком любви Кэтлин ко мне. Ну вот я и сказала это: «любовь». То, что существовало между мной и отцом, было чем-то другим, включавшим и взаимное уважение, и семейный долг, интеллектуальный диспут, — и ничто из этого нельзя недооценивать, но — любовь? Если мы и испытывали ее, то никогда не употребляли это слово.
ГЛАВА 4
Предмет можно увидеть по-настоящему, только когда смотришь прямо на него. Большинство людей живут, не сознавая ограниченности собственного зрения. Но ты никогда не окажешься среди них.
Если сосредоточиться на слове «сосна» в этом предложении и одновременно попытаться прочесть соседние слова, возможно, удастся различить «слове» и «в этом», в зависимости от того, на каком расстоянии от глаз находится страница. Но «сосна» будет самым четким, поскольку центр поля зрения направлен на него.
Этот центр называется ямкой и является частью глаза, где зрительные палочки расположены наиболее плотно. Ямка занимает примерно столько же процентов поверхности глазного дна, сколько луна на ночном небе.
Все прочее — периферическое зрение. Периферическое зрение позволяет улавливать движение и помогает обнаруживать хищников в темноте. У животных периферическое зрение развито гораздо сильнее, чем у людей. Вампиры где-то посередине.
Краем глаза я засекла движение. Но, обернувшись, никого не увидела.
Стояло серое утро в начале октября, я была у себя в комнате и одевалась. Хотя никто, кроме отца, миссис Макги и, может быть, Денниса, если он высунет нос из подвала, меня бы не увидел, я заботилась о своей внешности и, признаюсь, проводила много времени перед зеркалом, любуясь собой. В то лето волосы у меня росли быстро и уже доходили до лопаток и даже начали слегка виться. Тело тоже изменилось, честно говоря, меня оно смущало. Даже губы казались полнее, женственнее. Здесь, наверное, стоит заметить: мое отражение в зеркале было мутным, неотчетливым — как будто я смотрела на него периферическим зрением. Всегда так было. Из книг я знала, что отражение обычно более четкое. Мое таковым не было, но ведь все зеркала в нашем доме были старые. Я винила их.
Когда кожу начало покалывать, я снова обернулась. Никого.
Однажды вечером вернулся Деннис из Японии. Его веселая и беззаботная натура оживила дом. С тех пор как у Кэтлин началась учеба, я видела ее гораздо реже; у нее появились новые друзья среди одноклассников, и, хотя она звонила мне раз или два в неделю, я чувствовала, как мы отдаляемся друг от друга. Мне уже не казалось таким естественным проводить время в одиночестве, как раньше, и теперь целыми днями я чувствовала себя не у дел.
Деннис вошел в гостиную в помятом костюме, еле уловимо пахнущем потом и алкоголем, лицо раскраснелось, глаза воспалились. Папа сидел в своем кресле, потягивая пикардо, и читал. Отец, поняла я, никак не пах. У него вообще не было запаха. Лицо никогда не вспыхивало, глаза никогда не краснели. Его руки, в те редкие моменты, когда я их случайно задевала, были прохладны, тогда как Деннисовы излучали жар.
— Ого! — воскликнул Деннис, как только взглянул на меня.
— В смысле? — поинтересовался отец.
— В смысле, что мисс Ариэлла здорово выросла за тот месяц, что я отсутствовал. — Деннис наклонился и стиснул мои плечи. — Должно быть, это все велосипед, Ари. Я прав?
Я обняла его в ответ.
— Конечно велосипед. Тебе и самому бы не помешало, я права? — сказала я.
Он легонько похлопал себя по животу.
— Бремя среднего возраста растет, — хохотнул он, — особенно поощряемое экзотической кухней и великолепным японским пивом.
Деннису в то время было сорок с небольшим, и на лице и теле у него уже обозначились складки, которых отец был начисто лишен.
— Как тебе Япония? — спросила я.
— Это просто фантастика, — ответил он. — Но работа пошла не совсем так, как мы надеялись.
— Над чем ты работал?
Деннис с отцом переглянулись. После секундной заминки папа сказал:
— Мы проводим кое-какие исследования класса соединений, известных как перфлюороуглеродные.
Должно быть, вид у меня был озадаченный.
— Мы пытаемся получить из них эмульсию, — продолжал он, — способную переносить кислород.
Обычно я задала бы еще сотню вопросов, но такой уровень технических деталей был мне не по зубам.
— Как мило, — только и смогла выдавить я.
Деннис резко сменил тему.
— Скажи-ка мне, Ари, что это за штука у тебя на шее?
Я сняла через голову фланелевый мешочек и дала ему посмотреть.
— Это лаванда. Она должна принести мне удачу.
— Я и не подозревал, что ты суеверна, — бесстрастно заметил отец.
Неделями я надеялась, что папа возобновит наш разговор о По и сиротстве, но он всякий раз направлял урок в иную сторону. Я являлась в библиотеку, вооруженная парой провокационных реплик, которые должны были направить беседу на путь личных откровений. Но уже через несколько минут мы глубоко погружались в совершенно иную тему — об Алексисе де Токвиле,[6] или Джоне Дальтоне,[7] или Чарльзе Диккенсе. Через час после окончания урока я вспоминала свои уловки и восхищалась его умением нейтрализовать их. Временами казалось, что он меня гипнотизирует. В других случаях, как я потом поняла, он отвлекал меня развернутыми метафорами: он пускался в них легко, развивая их в течение разговора.
