Михаил Парфенов - Лепрозорий
— Что значит «заражена»?
— То и значит. Олежка, я опасна для тебя, понимаешь? Я чувствую, как там — махнула рукой назад, в сторону зарева от пылающей казармы, — умирают те, другие, такие же, как я. Я ощущаю их боль… ты, наверное, брось меня. Так будет лучше.
— Какого?!.. Да ни за что! А ну, пошли! — он потащил Диану за собой, не обращая внимание на слабое сопротивление с ее стороны.
— Олег, да пойми ж ты! Я сейчас — ходячая проказа!
— Ну, раз «ходячая», так и идем, — повторил он, возвращаясь к машине. — А по дороге ты мне все и расскажешь, что тут к чему.
— О, это долгая история… — обреченно протянула девушка, пристраиваясь рядом. На плечо себе Олег повесил один из подобранных АКМов, а в свободную руку взял ружье.
— Долгая, говоришь?.. Так нам и шлепать немало! На вот, обуйся, — он протянул ей пару армейских ботинок.
31
Часом позже (а может и больше времени прошло — трудно было сказать, как долго они брели, но только небо над верхушками деревьев уже постепенно начинало светлеть), Диана уселась прямо в хвою и сказала:
— Знаешь, Олежек, спасибо тебе, конечно, что отправился мне на выручку, но дальше иди один. А я здесь останусь…
Олег остановился рядом, оперся свободной рукой о ствол толстенной старухи-ели. Диана невольно залюбовалась тем, как красиво облегает тонкая занавесь шерстяного свитерка мышцы мужчины. В который уже раз захотелось прижаться к этой широкой груди, спрятаться у него под боком… Нельзя, вспомнила она и опустила взгляд на свои многострадальные ноги. Там, под толстой кожей непомерной обувки, ее собственная кожа растерлась, образовавшиеся на пятках и пальцах мозоли полопались, а поверх них уже появлялись новые.
— Дианка, не болтай чепухи, — проворчал Олег сверху. — Нам еще идти и идти.
Дурачок. Не понимает, что ради него же она и идти никуда больше и не хочет. И ведь объясняла уже!
— Шагай, Олежка. Доберешься до города, расскажи обо всем «Аномалии» моей, другим газетам, телевидению… А я здесь, попытаюсь пока тех задержать.
— Я никуда без тебя не пойду.
Твердо на своем стоит, чурбан неотесанный. Хрен переубедишь, а? Ну да ничего, и не таких уговаривали…
— Надо идти, Олег, тебе надо. А вот мне — нет, нельзя. Посмотри сюда! — она ткнула пальцем в исцарапанную лесной колючкой икру.
— Ну что тут поделаешь, милая… Хочешь, я тебя на руках понесу?
Черт, а ведь заманчивая перспектива. Олежка у нее двужильный, пожалуй, и правда мог бы дотащить на себе до самого города. Да только дело-то не в этом!
— Ты внимательнее посмотри, — и она показала пальцем на коленку. Там будто испачкано чем было, да только «грязь» на поверку оказывалась затвердевшим чешуйчатым наростом, который к тому же чесался и ныл не на шутку, как если бы в этом месте с нее раз за разом сдирали кожу.
— Это оно? То, о чем ты рассказывала? — спросил Олег тихо. Она поразилась тому, сколько внимания и потаенной горечи было в его голосе. Как же сильно все-таки он ее любит! Прорывался за ней с боем, наплевав на все свои дела в городе, пытался спасти ее от… От того, от чего, оказывается, нельзя спасти. Любит, дурачок, больше жизни любит.
А она его — разве нет?
— Да, — ответила Диана одним словом и Олегу и самой себе. Да, люблю. Но разве от этого легче?
— Олежка, мне сон снился, я только сейчас вспомнила. И поняла, что это был за сон. Нельзя мне в город. Я же там всех заражу. Я тебя заражу, если не бросишь меня сейчас же.
Нахмурился, зубы стиснул, кулаки сжал — аж костяшки белые сквозь мясо и кожу выступили от напряжения. И повторил с расстановкой, будто сваи заколачивал:
— Я. Без тебя. Никуда. Не пойду.
— Ну чего ты уперся, как осел! Ну почему ты меня никогда не слушаешь! Ну… — вдруг Олег порывисто схватил ее и поднял над землей. Думала — пощечины давать начнет, а он неожиданно обнял и поцеловал.
Это был долгий и страстный поцелуй. Диана ощутила его язык у себя во рту, нежно ласкающий кожицу десен, пьющий ее волю, как вампир кровь.
В голове пронеслась глупая мысль — шутка, когда-то давным-давно вычитанная в газетке с кроссвордами:
«При поцелуе человеческий организм получает более миллиона вредоносных микробов и бактерий… но с другой стороны, от такого же количества и избавляется».
Не их случай. Если до сих пор у нее и оставалась еще какая-то надежда, что Олег не заразился, то сейчас рассчитывать на это было уже слишком поздно. А она отвечала на его поцелуй, не в силах остановиться, хотя и злилась — на себя и на него, и думала: «Какой же идиот…». А потом, все-таки открыв глаза, встретилась с его взглядом — и все поняла.
С трудом прервавшись, Олег чуть отстранился от нее и улыбнулся:
— Не брошу я тебя, Дианка. Никогда. Так что привыкай…
И на душе вдруг стало очень спокойно.
32
Остатки гарнизона удалось собрать только к рассвету. Максим Иваныч со смешанным чувством оглядывал тех немногих бойцов, что остались в его распоряжении. Нестройный потрепанный ряд насчитывал семнадцать человек. Осунувшиеся, перепачканные лица, изорванная форма со следами своей и чужой крови. Много раненых — серьезно и не очень, почти полдюжины. Последним в ряду стоял мрачный и бледный Петров — тот еще вояка, но что уж теперь пенять. За неимением лучшего…
Плохо. Но капитан всегда знал, что любовь к родине — убивает.
— Выношу всем благодарность, воины! — сказал он громко, чтобы даже самый последний сопляк, полностью ушедший в себя, уловил суть сказанного. И пускай в этой импровизированной речи пафос может показаться глупой насмешкой — понятия «долг» еще никто не отменял.
— Каждый из вас мог умереть этой ночью. Многим пришлось убивать, чтобы выжить. Но главное — мы делали это, чтобы не допустить прорыва изоляции. И мы почти выполнили задачу! Почти… А это значит, бойцы, что теперь мы должны закончить начатое!
Он шел вдоль ряда, выкрикивая призывы, в которые сам уже не очень-то верил. Его сейчас занимали мысли куда более приземленные и неприятные. Что скажет он Москве, когда придется выйти с ним на связь? Как оправдаться за случившееся, да и стоит ли искать оправданий, в самом деле? Где-то там, в столице, в скором времени начнутся разбирательства и они, те, кто руководит страной и людьми, те, кто командует голосом в трубке так же, как тот командует капитаном, найдут «козла отпущения». И Максим Иваныч догадывался, кто окажется крайним при любом раскладе.
Полетят головы. Ему все припомнят: и смерть Померанцева, и избиение провинившихся солдатиков, и много еще, чего было и не было. Пятьдесят срочников и еще с десяток отборных бойцов, группа ученых — весь вверенный под его руководство состав пошел на дно вместе с кораблем… И скоро настанет черед капитана.
