Хилари Мантел - Чернее черного
Тело ее было плоским и бесполым; ей исполнилось четырнадцать, но в районе груди так ничего и не выросло. Лет в шестнадцать она начала стрелять бесцветными глазками, намекая: «Я — натуральная блондинка, знаете ли». На уроках английского ее хвалили за аккуратный почерк, а в математике она делала, как утверждали, постоянные успехи. На основах религии она пялилась в окно, словно ожидала увидеть индийских божеств, рассевшихся на корточках под зеленой сеткой забора. На истории ей предлагалось сопереживать страданиям тружеников хлопкопрядильных фабрик, рабов на плантациях и шотландских пехотинцев в битве при Флоддене — все они оставляли ее равнодушной. О географии она не имела вообще никакого представления, зато французский выучила быстро и смело говорила на нем с прекрасным аксбриджским акцентом.
Получив аттестат о среднем образовании, она продолжила учебу, поскольку не знала, что делать и куда идти, оказавшись за порогом школы. Но после расставания с девственностью и отъезда старшей сестры, оставившей ей свои комнату и зеркало, она почувствовала себя более определенной, более видимой, явственно присутствующей в мире. Она закончила школу с двумя посредственными оценками за экзамены повышенного уровня сложности[12] и об университете не думала. Мыслила она быстро, поверхностно и буквально, была крайне напориста и самоуверенна.
Она поступила в колледж секретарей — тогда еще не перевелись секретари — и обучилась стенографии, машинописи и элементарной бухгалтерии. Когда наступила эра компьютеров, она с легкостью адаптировалась, успешно освоив WordStar, WordPerfect и Microsoft Word. На своей второй работе, в области маркетинга, она применяла навыки составления и обработки электронных таблиц (Microsoft Excel и Lotus 1–2-3), а также создания презентаций в PowerPoint. После этого Колетт устроилась в крупную благотворительную организацию на должность администратора в отделе сбора средств. Она безупречно справлялась с подготовкой стандартных писем — неважно, используя dBase или Access, поскольку овладела обоими. Но хотя она умела работать со всеми необходимыми программами, ее манера разговаривать по телефону была холодной и слегка насмешливой и скорее подошла бы, как отметила в годовом отчете начальница Колетт, человеку, торгующему таймшерами. Это задело Колетт — она-то собиралась привнести в мир капельку добра. Она уволилась, получив превосходные рекомендации, и поступила на работу в фирму, занимающуюся организацией конференций и торжеств. Ей приходилось много путешествовать — как правило, в хвосте самолета, по четырнадцать часов кряду вкалывать в городах, которые она никогда не успевала посмотреть. Иногда она ломала голову: была ли я в Женеве? Это в Барселоне у меня взорвался дорожный утюг или в Данди?
В одной из командировок она и познакомилась с Гэвином, специалистом по внедрению программного обеспечения. У него не работала карточка-ключ, и он болтался у стойки портье в отеле в Ля Дефанс,[13] развлекая персонал своими жалкими познаниями во франглийском. Галстук он засунул в карман; вешалка с костюмом, переброшенная через левую руку, перекосила пиджак и оттянула рубашку. Она заметила черные волосы, торчащие из расстегнутого ворота рубашки, и капельки пота на лбу. Образцовый самец. Колетт подошла и вмешалась в разговор, уладив проблему. Тогда он казался благодарным. Только позже она поняла, что не могла придумать ничего хуже: представиться в момент его унижения. Он бы скорее предпочел провести ночь в коридоре, чем быть спасенным какой-то бабой, у которой над левой сиськой приколота ее собственная фотография. Но Гэвин все же пригласил ее выпить чего-нибудь в баре, вот только примет душ.
— Что ж, Колетт, — он прочитал ее имя на бедже. — Что ж, Колетт, а ты недурна.
Когда дело касалось его особы, чувство юмора изменяло Гэвину, то же относилось и к Колетт. Так что у них было кое-что общее. Оказалось, что у него родственники в Аксбридже и, как и она, он не рвался за пределы гостиничного бара, в город. Она не спала с ним до последней ночи конференции, потому что не хотела показаться дешевкой; но в изумлении вернулась в свой номер, уставилась на отражение в зеркале и повторила: Колетт, а ты недурна. У нее была матовая желтоватая кожа. Ее сероватые волосы нахально болтались на уровне подбородка, что несколько компенсировало отсутствие улыбки. Здоровые зубы. Прямые руки-ноги. Узкие бедра. Шелковые брюки прямого покроя скрывали крепкие ноги велосипедистки. Линию груди создавал бюстгальтер на косточках со съемными вкладками — хотя кому пришло бы в голову их снимать? Не отрывая глаз от собственного отражения, она подхватила груди руками. Гэвин получит ее целиком — все, что она может ему дать.
Они присмотрели квартиру в Уиттоне и решили, что она будет неплохим вложением средств. Аренда с правом выкупа, конечно, иначе Колетт сама как-нибудь составила бы нотариальный акт о передаче имущества. А так ей пришлось обзвонить юристов и сбить цену, затребовав предложения в письменном виде и выбрав самое выгодное. Как только они въехали, Гэвин предложил оплачивать счета пополам. Он сказал, что с детьми пока спешить не собирается. Она вставила спираль, поскольку таблеткам не доверяла: ей казалось, что побороть естество способно лишь механическое устройство. Позже он говорил: ты холодная, ты бессердечная, я хотел детей, но ты пошла, и воткнула в себя этот кусок ядовитого пластика, и ничего мне не сказала. Строго говоря, это не было правдой; она взяла у бывшей коллеги, занимающейся торговлей медицинским оборудованием, отраслевой журнал, вырезала статью на эту тему и сунула ее в задний карман мужниного портфеля, где, как она думала, Гэвин ее непременно обнаружит.
Они поженились. Люди женятся. Правление Тэтчер и Мейджора подходило к концу, и народ устраивал свадьбы, чтобы пустить пыль в глаза. Друзей у них не было, так что они пригласили всех, кого знали. Планирование свадьбы заняло шесть месяцев. Проснувшись в знаменательный день, Колетт ощутила настоятельную потребность сбежать по лестнице вниз и с воплем пронестись по улицам Уиттона. Вместо этого она выгладила и напялила на себя платье. Она была одна дома; Гэвин еще не вернулся с мальчишника, и она гадала, что делать, если он так и не объявится — выходить замуж за саму себя? Свадьба обещала быть изнурительной: веселись, коли уплачено. Чтобы отдохнуть после торжества, она забронировала десять дней на Сейшелах: вид на море, балкон, частный трансфер на такси и фрукты в номер по прибытии.
Гэвин, серого цвета и с мешками под глазами, явился в положенное время. После регистрации они отправились в гостиницу в Беркшире, с форелью в стремительном ручье, мушками в витринах вдоль стен бара и стеклянными дверьми, выходящими на террасу. Ее фотографировали у каменной балюстрады, и маленькие племянницы Гэвина держали ее юбки. У них был шатер и оркестр. Гравадлакс[14] с укропным соусом, сервированный на черных тарелках, и курица, напоминавшая, по словам Гэвина, обед на борту самолета. Из Аксбриджа прибыли родственники с обеих сторон и не сказали друг другу ни слова. Гэвин непрерывно рыгал. Племянницу стошнило, к счастью не на платье Колетт, которое было взято напрокат. Ее диадема, однако, была выполнена по специальному заказу, чтобы плотно охватывать узкий череп невесты. Позже она не знала, что с ней делать. Места в уиттонской квартире было мало, и ящики ломились от колготок, которые она покупала дюжинами, саше и душистых шариков, необходимых для придания благоухания трусикам. Когда она копалась в своем нижнем белье, фальшивые жемчужины диадемы перекатывались под ее пальцами, а позолоченная сетка и завитушки напоминали, что жизнь еще только начинается. Попытка продать диадему через местную газету казалась торгашеством. К тому же, сказал Гэвин, вряд ли на свете есть еще один человек с такой же головой, как у тебя.