Хилари Мантел - Чернее черного
Это одна из немногих радостей в жизни Колетт — то, что он не всегда остается на ночь, когда они вне дома. Соблазны незнакомых городков слишком сильны для него, и это ее работа — находить для Морриса незнакомые городки. Он с легкостью уходит миль на пять от гостиницы. Его плотные кривые ножки неутомимы. Но придорожные мотели он не любит, бухтит, что там нечего делать, и обычно усаживается в углу номера, раздосадованный. Эл заорет на него, чтоб подобрал ноги, замолчит, и вид у нее будет разъяренный — Колетт останется лишь догадываться, чем он там занимается. Он жалуется также, если до вечерних развлечений ему приходится добираться на автобусе или попутке. Он говорит, что хочет быть уверенным, что, если понадобится, сможет вернуться через двадцать минут после закрытия баров. «Что он имеет в виду, если понадобится? — спросила как-то Колетт. — Что случится, если ты расстанешься с Моррисом? Ты умрешь?» О нет, ответила Эл, просто он обожает командовать. Я не умру, и он тоже. Хотя он уже умер, разумеется. И похоже, в те ночи, когда он развлекался в компании других подонков и забывал вернуться домой, ничего страшного с ним не случалось. Весь следующий день они обречены были терпеть его пивные шуточки и подцепленные фразочки.
Только начав работать с Эл, она не понимала насчет Морриса. Как она могла? Это выходило за пределы ее опыта. Она надеялась, что он просто свалит одной прекрасной ночью и больше не вернется; что с ним произойдет несчастный случай, его стукнут по голове, у него отшибет память и он не сможет найти обратную дорогу. Даже сейчас она часто думала, что, если сможет выгнать Эл из номера до роковой половины девятого, они перехитрят его, умчатся домой, оставив его позади, а он будет ругаться и богохульствовать, бродить среди машин на парковках, наклоняться и вглядываться в автомобильные номера. Но почему-то, как бы она ни старалась, они ни разу не опередили его. В последний момент, перетягивая свою тушу ремнем безопасности, Эл замирала. Моррис, говорила она, и защелкивала ремень.
Если бы Моррис был жив, как-то сказала ей Колетт, и вы были бы женаты, ты бы легко избавилась от него — развелась бы, и все. А если бы он и после развода доставал тебя, ты могла бы обратиться к адвокату и подать в суд. Ты могла бы добиться, чтобы ему запретили приближаться к тебе ближе чем на пять миль, например. Эл вздохнула и сказала, что в мире духов все куда сложнее. Ты не можешь так просто вышвырнуть своего проводника. Ты можешь попытаться уговорить его уйти. Ты можешь надеяться, что его отзовут или что он забудет вернуться домой. Но ты не можешь оставить его, это он должен оставить тебя. Ты можешь попробовать выгнать его. У тебя даже может получиться — на какое-то время. Но он вернется к тебе. Может быть, через годы. Он вернется в тот миг, когда ты будешь меньше всего его ждать.
Итак, подытожила Колетт, ты связана с ним крепче, чем если бы была замужем. Она смогла отделаться от Гэвина без адвоката и особых затрат — обошлось немногим дороже, чем усыпить животное. «Но сам он никогда не ушел бы, — сказала она. — Его и так все устраивало. Уйти пришлось мне».
В то лето, когда они познакомились, Колетт предложила: а не написать ли нам книгу? Я могу записывать наши разговоры, сказала она.
— Ты объяснишь мне свое паранормальное видение мира, а я набросаю его на бумаге. Или могу взять у тебя интервью на магнитофон.
— А мы справимся?
— Почему нет? Ты привыкла управляться с магнитофоном. Ты же каждый день им пользуешься. Начитываешь кассеты для клиентов. В чем проблема?
— Они жалуются, вот в чем. На кассетах слишком много дерьма.
— Ты ведь не о своих предсказаниях? — спросила шокированная Колетт. — Они, конечно, не на них жалуются?
— Нет, на все остальное — на разные помехи. Духи вмешиваются в разговор. Да еще этот свист и лязг из мира иного. Клиенты думают, мы тихо-мирно говорили с глазу на глаз, но когда они слушают запись, там какие-то парни пердят да харкают, иногда еще музыка, или женщина завизжит, или просто что-то шумное происходит.
— Например?
— Ярмарки. Парады. Расстрелы. Канонады.
— Никогда с этим не сталкивалась, — сказала Колетт. Она расстроилась, осознав, что ее блестящая идея потерпела крах. — Я прослушала кучу кассет с консультаций медиумов, но никогда не слышала больше двух голосов одновременно.
— Ничего удивительного, — вздохнула Эл. — Мои друзья, похоже, с этим не сталкиваются. Ни Кара, ни Джемма, никто из девочек. Думаю, мне просто достается больше активных сущностей. Так вот, насчет кассет: ты сможешь разобрать слова?
— Честное слово, смогу. Если как следует возьмусь за дело. — Колетт выпятила подбородок. — Твоя приятельница Мэнди написала книгу. Она приторговывала ей, когда я заезжала к ней Хоув. До того как познакомилась с тобой.
— Ты купила у нее книгу?
— Она мне ее подписала. «Наташа», вот как. «Наташа, медиум звезд». — Колетт фыркнула. — Если она смогла, то и мы сможем.
Эл ничего не сказала. Колетт ясно дала понять, что у нее нет времени на Мэнди, а ведь Мэнди — для публики Наташа — была одной из самых близких ее сестер по духу. Она такая умная, думала Эл, и язык у нее хорошо подвешен, и она знает, что мне приходится терпеть с этими призраками. Но Колетт уже начала вытеснять друзей из ее жизни.
— Ну так как? — спросила Колетт. — Мы можем опубликовать ее за свой счет. Продавать на эзотерических ярмарках. Что думаешь? Серьезно, мы должны попробовать. В наши дни кто угодно может написать книгу.
Три
Колетт присоединилась к Элисон в те дни, когда комета Хейла-Боппа,[11] подобно волану Господа нашего, воссияла над торговыми городами и спальными пригородами, над игровыми площадками Итона, над пассажами Оксфорда, над Уокингом и Мэйденхедом с их безумным движением, над забитыми въездами, съездами и развязками М4, над супермаркетами и загородными складами ковров, детскими садами и тюрьмами, гравийными карьерами, и станциями очистки сточных вод, и перепаханными зелеными полями Домашних графств. Родом из Аксбриджа, Колетт выросла в семье, механизма которой не понимала, и закончила среднюю школу, где ее прозвали Чудовищем. Если оглянуться назад, эта кличка казалась насмешкой над отсутствием у нее каких бы то ни было чудовищных качеств; в действительности она не выглядела никак — ни хорошо ни плохо, ни да ни нет, ни за ни против. На школьных фотографиях ее неопределенные черты не были ни мужскими ни женскими, а блеклые, коротко подстриженные волосы напоминали капюшон монаха.
Тело ее было плоским и бесполым; ей исполнилось четырнадцать, но в районе груди так ничего и не выросло. Лет в шестнадцать она начала стрелять бесцветными глазками, намекая: «Я — натуральная блондинка, знаете ли». На уроках английского ее хвалили за аккуратный почерк, а в математике она делала, как утверждали, постоянные успехи. На основах религии она пялилась в окно, словно ожидала увидеть индийских божеств, рассевшихся на корточках под зеленой сеткой забора. На истории ей предлагалось сопереживать страданиям тружеников хлопкопрядильных фабрик, рабов на плантациях и шотландских пехотинцев в битве при Флоддене — все они оставляли ее равнодушной. О географии она не имела вообще никакого представления, зато французский выучила быстро и смело говорила на нем с прекрасным аксбриджским акцентом.
