Стивен Кинг - Томминокеры
Он схватил свой Никон. Автомат, бормоча что-то, повисел над застрявшей машиной Леандро и продолжил полет. Он выглядел как галлюцинация безумца, но на его передней части было в письменной форме объявлено, что, вопреки чьему-либо мнению, это — НАСТОЯЩАЯ ВЕЩЬ.
Все еще хихикая, Леандро осознал, что автомат не тормозит, а, наоборот, набирает скорость. А это действительно автомат для напитков? Холодильник с рекламой на себе. А холодильники тяжелые. Автомат Кока-колы, красно-белая ракета, скользил по воздуху к Леандро. Ветер гулял в монетовозвратчике, производя глухое уханье.
Леандро забыл о снимке. Он прыгнул влево. Автомат ударил его по левой голени и сломал ее. На мгновение его нога превратилась в сгусток чистой белой боли. Он простонал в золотую чашу и свалился на живот на обочину, разодрав рубашку. Никон перелетел на конец ремня и с хрустом ударился о гравий.
Ты, сукин сын, это стоит четыреста долларов!
Он встал на колени и развернулся; рубашка разодрана, щека кровоточит, а нога просто вопит.
Кокакольный автомат возвращался. Он повисел в воздухе с минуту, его перед повертелся в разные стороны по дужкам, что напомнило Леандро движение блюдца радара. Солнце вспыхнуло на его стеклянной двери. Леандро мог видеть бутылки коки и фанты внутри.
Неожиданно оно повернулось и понеслось к нему.
Нашел меня, о Боже…
Он вскочил и попытался добраться до своей машины, прыгая на левой ноге. Автомат устремился на него, в монетовозвратчике мрачно гудело.
Заорав, Леандро бросился вперед и покатился. Автомат промахнулся на несколько дюймов. Он приземлился на дорогу. Боль скакала по сломанной ноге. Леандро застонал.
Автомат развернулся, помедлил, нашел его и попер снова.
Леандро нащупал пистолет на поясе и вытащил его. Он выстрелил четыре раза, балансируя на одном колене. Все пули попали в цель. Третья разбила стеклянную дверь.
Последнее, что Леандро увидел, прежде чем автомат — в котором было чуть больше шестисот фунтов веса — врезался в него, были различные напитки, брызгающие и текущие из отбитых горлышек бутылок, которые повредили его пули.
Осколки бутылок летели к нему со скоростью сорок миль в час. Мама! раздался крик в голове Леандро, и он закрыл лицо руками.
Теперь ему незачем было беспокоиться ни о бутылочных острых стеклах, ни о микробах, которые могли быть в чизбургерах из Бургер-Ранчо, ни о чем таком. Одна из великих истин жизни состоит в том, что когда кого-то ударяет разогнавшийся шестисотфунтовый автомат по продаже Кока-колы, то ему уже не нужно беспокоиться о чем-то другом.
Раздался трещащий, хрустящий звук. Передняя часть черепа Леандро раскололась, как китайская ваза. Чуть позже его позвоночник треснул. Недолгое время машина тащила его впереди себя, сплющивая, как сплющивается очень крупный жук на ветровом стекле быстро мчащегося автомобиля. Его вывернутые ноги проволочились по дороге, оставляя белую линию между. Каблуки его кожаных туфель стали дымящимися резиновыми наростами. Один отвалился. Затем он ополз по передней части автомата и шлепнулся на дорогу.
А автомат Кока-колы направился обратно в сторону поселка Хэвен. Его монетоприемник дребезжал, когда автомат ударял Леандро, а когда он мчался по воздуху — хлопал, и широкий поток монеток в четверть доллара, в десять и пять центов вылетал из монетовозвратчика и катился по дороге.
Глава 8
Гард и Бобби
1
Гарденер знал, что Бобби скоро сделает свое движение — старая Бобби осуществила то, что Новая и Усовершенствованная Бобби рассматривала как свою последнюю обязанность по отношению к старому доброму Джиму Гарденеру, который пришел спасти своих друзей «и который остался, чтобы выбелить старый забор одного кошмара.
Вообще-то он думал, что это был бы канат, что Бобби захотела бы подняться первой и, поднявшись, просто не спустила бы его вниз.
Там, в люке, был бы он, и там он бы и умер, рядом с этим странным знаком. Бобби даже не пришлось бы иметь дело с неприятной реальностью убийства. Даже не было бы необходимости думать о старом добром Гарде, медленно и жалко умирающем от истощения. Старый добрый Гард умер бы от многочисленных кровоизлияний очень быстро.
Но Бобби настаивала, чтобы Гард поднимался первым, и сардонический разрез ее глаз говорил Гарденеру, что Бобби прекрасно знала, о чем он думает… и для этого ей вовсе не надо было читать его мысли.
Канат поднимался в воздух, и Гарденер крепко обвил его, борясь с тошнотой — ее становилось невозможно сдерживать, но Бобби послала ему мысль, вошедшую громко и ясно, будто они снова вылезли из люка: Не снимай маску, пока ты не вышел наверх. Стали ли мысли Бобби яснее, или это ему только кажется? Нет. Не воображение. Они оба побывали в корабле, и это усилило их способности.
Почему? — послал он мысль назад, стараясь быть очень осторожным и послать только эту верхнюю мысль — ничего глубже.
«Большинство механизмов, которые мы слышали, были воздухо-обменниками. Движение воздуха в канаве, которое бы ты произвел, было бы таким же быстрым, как воздушный поток в корабле, когда мы впервые открыли его. Они не смогут уравновеситься за оставшийся день, а может быть, и дольше».
Не те мысли, которые можно ожидать от женщины, которая хочет вас убить, но этот взгляд еще был в глазах Бобби, и ощущение этого окрашивало все ее мысли.
Повиснув на драгоценном канате, кусая резину, Гарденер старался сдержать свой желудок.
Канат достиг верха. Он побрел прочь на ногах, казавшихся сделанными из резиновых полос и канцелярских скрепок, нехотя осматривая «Электролюкс» и кабель манипулятора; досчитай до десяти, — подумал он. Досчитай до десяти, выберись из канавы как можно дальше, затем сними маску и будь что будет. Пожалуй, я бы предпочел умереть, чем так себя чувствовать.
Если бы я копал в нескольких разных местах этой гравийной ямы, что ж, я тоже вполне бы мог это найти! — думал он в тот момент, когда его желудок наконец взбунтовался.
Он сорвал маску и отбросил, в начале очищения нащупывая сосну и прислоняясь к ней ради поддержки.
Он проделал это снова и понял, что никогда за всю свою жизнь не испытывал такой тошноты. Правда, он читал об этом. Он извергал — в основном в крови кусочки ваты, которые вылетал» как пули. И пули — это почти то, чем они были. Он был захвачен пулевой рвотой. В медицинских кругах это не рассматривалось как признак хорошего здоровья.
Его взгляд замело серыми одеялами. Колени подогнулись. О, твою мать, я помираю, — подумал он. Но эта мысль, похоже, не имела эмоционального уклона. Это была мрачная новость, ни больше ни меньше. Он чувствовал скольжение своих рук по грубой коре сосны. Он чувствовал смолистый сок. Он слабо сознавал, что воздух пах отвратительно, желтым и серным — так пахла бумажная фабрика после недели тихой облачной погоды. Ему было безразлично. Елисейские поля или только большое черное ничто, только бы не воняло так. Может, поэтому он все равно вышел победителем. Лучше всего так и пойти.
Нет! Нет, не уходи так! Ты пойдешь назад спасать Бобби, и, может, Бобби уже не спасти, но того ребенка, может быть, удастся. Пожалуйста, Гард, хотя бы попытайся!
— Пусть это не будет зря, — сказал он треснувшим, дрожащим голосом. Господи Иисусе, пожалуйста, пусть это будет не зря.
Колеблющаяся серая мгла слегка разошлась. Тошнота спала. Он поднял руку к лицу и отбросил слой крови.
В этот момент его шею сзади тронула рука, и тело Гарденера окаменело, покрывшись гусиной кожей. Рука… рука Бобби… но не человеческая рука, совсем нет.
— Гард, ты в порядке?
— В порядке, — громко ответил он и постарался встать на ноги. Мир колыхался, затем вошел в фокус. Первое, что он увидел, была Бобби. Взгляд Бобби был взглядом холодного, мрачного расчета. Он не видел там ни любви, ни хотя бы поддельного интереса. Бобби стала вне этого.
— Пойдем, — хрипло сказал Гарденер. — Веди ты. Я себя чувствую… — Он споткнулся и, чтобы удержать равновесие, должен был схватиться за распухшее, незнакомое плечо Бобби. —..немного нездоровым.
2
Пока они возвращались на ферму, Гарденеру стало лучше. Кровотечение из носа уменьшилось до маленькой струйки. Он порядочно наглотался крови, пока была надета маска, и это должна была быть та самая кровь, которую в большом количестве он видел в своей блевотине. Он надеялся. Он полностью потерял девять зубов.
— Я хочу сменить рубашку, — сказал он Бобби.
Бобби без особого интереса кивнула.
— После этого пройди в кухню, — сказала она. — Нам надо поговорить.
— Думаю, да.
В гостиной Гарденер стянул рубашку, в которую он был одет, и надел чистую. Он позволил ей висеть поверх ремня. Он подошел к кровати, поднял матрас и взял пистолет. Он положил его себе в за пояс. Рубашка была слишком большой; он потерял много веса. Рукоятка револьвера сильно торчала, даже если он втягивал живот. Он задержался на секунду, удивляясь, что он готов к этому. Он считал, что дальше невозможно говорить о таких вещах. Тупая боль глодала его виски, и мир казался входящим в фокус и расходящимся медленными, пьяными циклами. Рот болел, а нос был набит сохнущей кровью.
