Нелла Тихомир - Призрак гнева
— Веселиться после будете, — сказал им Сигурд. Добавил, обращаясь к парню:
— Ты из рода Серого Копья, верно?
— Точно так.
— Род старинный, уважаемый. Опозорить не боишься, нет?
Парень и вовсе потемнел лицом. Покосился на Видара, но тот молчал.
— Поди сюда, — велел Сигурд. Парень подошел.
— Што же, — сказал Сигурд. — Вот, родичи, Видар решил представить нам свидетеля. Все вы его знаете. Это Гуннар Серое Копье, Торвальдов младший сын. Клянись говорить правду, Гуннар.
— Клянусь, — сказал тот.
— Клянись, как положено. Чай, перед всем кланом отвечаешь.
Юноша облизал губы.
— Клянусь говорить правду, — выговорил он. — А если буду врать, пускай меня покарают всевидящие боги.
— Так-то лучше, — хмуро молвил Сигурд. — Ну, рассказывай, Гуннар. Говори, чего ты видел.
— Я видел… — снова быстрый взгляд на Видара. Тот кивнул.
— Я видел конунга с дочерью, — продолжил Гуннар. — Ну, в смысле, со старшей. Они… они зашли в сарай и… ну, понимаете… — он сделал жест ладонями, соединив их вместе. — Были сумерки, но я их разглядел. Я почти у двери стоял, но они заняты были, меня и не заметили. А после конунг дверь захлопнул, и все.
Повисло мертвое молчание. Сигурд поглядел на конунга. Лицо того стало таким белым, точно из него вытекла вся кровь. Аса обхватила голову руками, Улла сидела прямая, бледная, и смотрела в пол. Повернувшись к свидетелю, Сигурд произнес:
— Когда ты их видал?
— Прошлой осенью еще, после Праздника Урожая, как снег выпал.
— Тогда же и Видару сказал?
— Ну, не сразу. Я ведь… я потом еще раз их встретил, — Гуннар опустил голову. — Я сперва вообще никому говорить не хотел. Все надеялся, может, привиделось. Ну, а как во второй раз их увидал, так и рассказал. Ведь это все-таки его семья, Видара, имеет право знать. Но я больше никому, даю слово! Я языка не распускал, я ж не Кнуд.
— Так, стало быть, видал ты их? — спросил Сигурд. Гуннар отвернулся.
— Видел, — неохотно буркнул он. — Лучше бы ослепнуть, чем такое увидать.
— А ты, часом, пьян не был, а, парень? А то, сам знаешь, с пьяных глаз чего не привидится.
Гуннар выпрямился.
— Коли я был бы пьяный, — с достоинством ответил он, — я так бы и сказал. У меня нету охоты ерунду выдумывать. К тому же, я поклялся богами, а я богов боюсь. Ты чего ж, считаешь, если я молодой, так у меня и чести нету? Не меньше, чем у тебя, Сигурд Ярл!
— Я на твою честь не покушаюсь, парень. Мне правду надо знать.
— А я тебе и говорю. Иль ты намекаешь, что я вру?
— Не ерепенься. Я тебе это разве сказал? Нет. Вот то-то и оно. Остынь, никто тут за вруна тебя не держит. Но ты можешь ошибаться. Разве нет?
— Хотелось бы, — юноша избегал смотреть по сторонам. — Вот только надежда больно слабая.
— Хорошо, — выговорил Сигурд. — Давай разберемся. Ты сказывал, темно уж было? В первый-то раз?
— Не так, чтоб совсем темно, сумерки. И в первый раз, и во второй. Во второй я мало видел, только волосы ее, да слыхал, чего она говорила.
— Ты их вдвоем видал? Вдвоем они в сарай зашли? Ну, как оно все было-то?
— Сначала я увидел конунга. Он шел эдак быстро, плащом накрылся. Я еще тогда подумал…
— Постой, постой, — перебил Сигурд. — Коли он плащом накрылся, как ты мог его узнать?
— Я не слепой, — юноша блеснул сердитыми глазами. — Я потом и голос его слышал, они ведь разговаривали.
— Но лица ты не разглядел, так?
— Нет. Но волосы видел, да и походка, повадки все… Я Видару уж говорил. Он тоже сперва верить не хотел, чуть не убил меня! Но я видел то, что видел. За свои слова ручаюсь, перед кем хочешь повторю. — Гуннар покосился на конунга — и тут же отвел взгляд.
— Ладно. А дочку его ты видал?
— Она в сарае ждала. Засмеялась, когда он туда зашел.
— Ты видел ее, Гуннар?
— Не то, чтоб видел, она к дверям не подходила. Лица я не видал, видел только, что высокая, и волосы ее, светлые да длинные, и еще… — Гуннар опустил глаза и покраснел.
— Што? Говори, сынок, не бойся.
— Я и не боюсь, просто не знаю, как перед людьми такое и сказать… совестно.
— Говори, как есть. Так што же, стало быть, ты ее по голосу только и узнал?
— Не по голосу. Она все больше шептала… так, знаешь, со страстью будто. Лица ее я не видел, врать не стану. Да только… на что мне было ее лицо, когда и без того по ее словам… Понимаете, она… она сказала… — юноша снова замолчал.
— Так што ж она сказала?
— Эх, да не могу я повторить, люди тут!
— Но ведь ты Видару сказал?
— Так то Видар.
— Ты свидетель, Гуннар, — промолвил Сигурд. — Ты обязан говорить. Мы тебя сюда насильно не тащили, сам вызвался. Верно, или нет?
Юноша кивнул и до хруста стиснул пальцы.
— Да верно, — буркнул он. — Все верно.
— Так што ж она сказала?
Гуннар помешкал, глядя под ноги.
— Она… она все звала его "папочка", — промолвил он. — Папочка, говорит, папочка, я уж заждалась. Я вся горю, говорит. А потом: ох, папочка, с тобой ни один мужчина не сравнится. Ты самый лучший. Посмотри, говорит, у меня грудь красивая? Правда, красивая? Дотронься, говорит, до меня. Я знаю, тебе нравится… Тьфу, да не могу я! — вдруг вскрикнул юноша, резко отвернувшись.
Дом замер. Была такая тишина, точно все вокруг умерли. Люди сидели, боясь глянуть друг на друга, боясь пошевелиться, точно шевельнись они — и трясина, что сейчас колыхалась под ногами, засосет их в глубину.
— Это неправда, — в тишине сказала Аса. — Это же неправда… зачем… зачем же ты врешь… О, боги, зачем же он так врет?! Это неправда, неправда, неправда!
Ее вопль вонзился людям в уши — и они вдруг как взбесились, заорали и вскочили с мест.
— Тихо! — рявкнул Сигурд, но крик стоял такой, что он сам себя не услышал.
Сигурд повернулся к конунгу.
— Это што ж такое? — спросил Сигурд. За страшным шумом конунг, конечно, не расслышал слов. Однако конунг его понял, потому что вдруг закрыл глаза.
Толпа орала. Некоторые подбежали прямо к очагу. Сигурд сделал знак дружине, и воины оттеснили самых яростных, встали перед очагом, сомкнувшись плечом к плечу.
— Божий Суд! — вдруг взвизгнул кто-то — и, подхватив, толпа заревела, как прибой:
— Божий Суд! Божий Суд!!!
От их крика, казалось, вот-вот рухнут стены. Отодвинув воинов, конунг вышел вперед и поднял руку. Он стоял и ждал. И, словно повинуясь его воле, ураган начал затихать. Кулаки разжались, в глазах появилось осмысленное выражение, люди стали возвращаться на места. Постепенно успокоились, расселись на лавки и шкуры на полу.
На ногах остался только Видар. Конунг встретился с ним взглядом. В глазах у Видара мерцала ненависть.
