Питер Хэйнинг - Комната с призраком
Это было интригующее открытие. Глупо было пытаться объяснять все эти странности безумием Конли: манеры и речь незнакомца были убедительны и разумны. Но в мыслях я вновь и вновь возвращался к тем предположениям, которые сделал, впервые рассматривая с берега остров. Меня не покидало ощущение, что по какой-то непонятной причине он боится меня, и я до сих пор не мог решить, бежал ли он от правосудия или же от кровавой вендетты. Любое из предположений вполне объясняло его внимательный, изучающий взгляд. Возможно, он со страхом ждал, не окажусь ли я тайным посланцем, призванным завершить начатую вендетту. Интересно, раздумывал я, удастся ли мне убедить Конли в своей полной лояльности и получить объяснение всем странностям, которые я наблюдал в его поведении?
Однако объяснение последовало само собой, без малейших усилий с моей стороны.
Приближался вечер. Хозяин маленькой хижины занялся приготовлением ужина, между тем как я, не желая мешать ему, спустился знакомой тропинкой к обдаваемым брызгами скалам и стоял, наслаждаясь свежим морским ароматом и покоем. С некоторым сожалением вглядывался я в далекие, теплые огоньки, оставшиеся на противоположном берегу: казалось, мне больше не суждено вернуться к ним. Странное это было чувство…
Когда я вошел в хижину, Конли разливал в грубые глиняные миски дымящуюся уху. Чудесный запах щекотал ноздри, превращая скромное убранство стола в подобие царского пиршества. За едой мы только и говорили что о дневной рыбалке, однако чуть позже, когда аппетит поутих и мы закурили трубки, Конли неожиданно произнес:
— Не вижу причин, почему бы не рассказать вам эту историю…
Словно несмышленый школьник, я в нетерпении согласился, когда бы так легко мог остановить его…
— Все началось, когда я был еще ребенком, — сказал он. — Однажды моя мать нашла меня плачущим в саду: всхлипывая, я рассказал ей, что Клод, мой старший брат, испугал меня. После этого случая я не мог видеть его несколько дней, но так как я был вполне нормальным ребенком, то взрослые не придали большого значения этой ссоре. Они думали, что Клод состроил мне «страшное» лицо и напугал меня. Отец даже наказал меня за ябедничество.
Возможно, это наказание отпечаталось у меня в памяти. Я не рассказывал никому о странностях своего зрения, пока не достиг семнадцати лет. Можно сказать, я стыдился этого и до сих пор стыжусь.
Он замолчал и задумчиво рассматривал сложенные на столе руки. Любопытство завладело всем моим существом, но я боялся нарушить молчание и помешать ему. После минутного колебания он поднял глаза и снова взглянул на меня, однако на этот раз без прежнего изучающего выражения. Скорее, он смотрел с симпатией.
— Я рассказал об этом моему домохозяину, — сказал он. — Он был замечательный парень и очень хорошо отнесся ко мне: принял все совершенно серьезно и посоветовал обратиться к окулисту, что я и сделал. Придумав более разумное объяснение своих неприятностей, я вместе с отцом побывал у одного из лучших лондонских врачей. Он долго осматривал меня, и это доказывает, что тут повинно не одно только мое воображение: в моих глазах он нашел какое-то отклонение, нечто «совершенно непостижимое», как он сказал; нечто, если я правильно запомнил, связанное с неодинаковым преломлением или отражением лучей в различных сечениях светового пучка. Для краткости он назвал это новой разновидностью астигматизма и тут же сокрушенно развел руками, говоря, что никакие стекла не смогут помочь мне.
— И что же это было? — я был не в силах дольше сдерживать свое любопытство.
Конли нерешительно опустил глаза.
— Как вы можете прочитать в Медицинской энциклопедии, — сказал он, — астигматизм — это дефект, «порождающий зрительное невосприятие линий, расположенных в определенной плоскости, тогда как линии, перпендикулярные означенным, в отличие от них, видны совершенно отчетливо». Однако мой случай интересен тем, что этот дефект возникает лишь тогда, когда мне приходится смотреть вполоборота или через плечо.
Он взглянул на меня почти умоляюще, словно надеясь, что все остальное я пойму без дальнейших объяснений.
Признаюсь, его рассказ озадачил меня. Как мог этот ничтожный дефект заставить его поселиться на Галланде? Я нахмурился в затруднении.
— Не вижу, однако, что могло бы… — протянул я.
Конли выбил свою трубку и принялся чистить ее при помощи перочинного ножа.
— Пожалуй, мой случай можно назвать своего рода моральным астигматизмом, — произнес он. — Мне кажется, что я вижу изнанку человеческой души. Боюсь, что это и в самом деле душа. Несколько случаев доказали это.
Он замолчал и с углубленным видом продолжал чистить свою трубку. Прошло какое-то время, прежде чем он заговорил вновь.
— Обычно, вы понимаете, когда я смотрю людям прямо в лицо, я вижу их, как все. Но когда я оглядываюсь через плечо, я вижу… О! Я вижу все их пороки и недостатки. Их лица остаются в общем-то прежними — узнаваемыми, я хочу сказать, но искаженными… невероятно.
…Таким был мой брат Клод — он был хорошим парнем, но когда я увидел его… таким… у него был нос, как у попугая, и вид у него был прожорливый и злобный. — Конли слегка вздрогнул, словно воскрешая в памяти пережитое. — А теперь все знают, что он такой и есть. Совсем недавно он с треском пролетел на фондовой бирже. Дутые векселя, рискованные сделки…
Потом был Денисон, классный наставник. Очень благовоспитанный человек. До самого окончания школы я не пытался взглянуть на него: у меня стало привычкой не оборачиваться и не смотреть через плечо. Но иногда я забывал об осторожности. И это был как раз такой случай. И играл в школьной сборной по регби, и однажды, во время матча, Денисон окликнул меня: «Удачи, старина!» — как раз в тот момент, когда я бежал вперед. Забыв об осторожности, я оглянулся…
Я ждал, затаив дыхание, но он молчал, и я отважился подсказать ему:
— Он тоже был… не такой?
Конли кивнул.
— Бедный дьявол. Его глаза выкатывались из орбит, и выражение их просто невозможно описать словами. Стоило мне окончить школу, как из-за Денисона разразился крупный скандал, и только его отставка спасла положение.
Если вам нужны еще примеры, следующим был окулист — прекрасный парень. Естественно, он заставил меня оглянуться и посмотреть через плечо — чтобы удостовериться в моем дефекте. Затем он спросил меня, что я видел, и я рассказал ему. Он был жизнерадостным и веселым малым, но, когда я смотрел на него, он выглядел как старый, обрюзгший боров.
Окончательно сломил меня, — продолжил Конли после томительной паузы, — разрыв помолвки с Элен. Мы были влюблены друг в друга, и я решил рассказать ей о своем несчастье. К сожалению, ее подвела сентиментальность. Она уверила себя, будто на мне лежит проклятье и ей суждено его разрушить. Само собой, она настояла на такой попытке. Я не сопротивлялся — наверное, я потерял голову от любви. Она казалась мне совершенством, в котором невозможно обнаружить изъян. Я согласился и взглянул на нее…
