Питер Хэйнинг - Комната с призраком
Декан вытащил новую сигару, закурил, выпустив струю дыма в слетающихся, словно неприятные воспоминания, комаров, и продолжал:
— Да, это была тетрадь, исписанная рукой священника-француза. Своего рода исповедь, потому что из нее Тристам узнал о непоправимом грехе, который лежал на совести француза. Когда тот готовился к рукоположению в сан, скончалась его сестра, оставив его заботам сироту-сына. Для нашего священника это была серьезная помеха в карьере, и он без сожаления поместил своего подопечного в приют, полностью сняв с себя ответственность. Прошло двенадцать или пятнадцать лет, и он получает записку с просьбой навестить больного, в котором узнает своего бывшего подкидыша.
Мальчик вырос, обучился наукам в духовной семинарии, однако сейчас, неизлечимо больной, лежал на смертном одре. Тронутый до глубины души, священник остался и ухаживал за умирающим все лето и осень, пока бедный юноша не скончался от туберкулеза точно в канун Дня Всех Святых… в Хелловин.
С тех пор каждый канун Дня Всех Святых священник служил мессу по мальчику. После приезда в Каирн Тиан им все больше овладевала черная печаль: безутешное горе, казалось, сжигало его грудь. Аскетический образ жизни стал для него привычкой, приведя его на грань голодного истощения. Уже тогда были заметны первые признаки надвигающегося сумасшествия. Он знал, что виновен в смерти мальчика, и возмездие настигло его.
Тристама потрясла эта исповедь; дрожь, которую порождала эта история страдания и наказания, была созвучна его собственной душе, стиснутой каменным мешком старинной комнаты. Дом словно наблюдал, выжидал миг, чтобы обрушиться и поглотить свою жертву.
В камине вспыхнул огонь и погас; почерневшие тени слились с темнотой. Тихое движение возникло в углу комнаты, послышался чей-то голос. Нервное возбуждение Тристама достигло предела. Что было сном, а что явью? Увы, на этот вопрос мы уже не получим ответа. Тристам сел, вглядываясь в темноту, и долго не мог заставить себя пошевелиться. Глухой стон сорвался и закружился во мраке, окутавшем комнату. Он прислушался: странный голос становился отчетливее — кто-то невидимый шептал незнакомые слова.
Наконец Тристам совершенно отчетливо различил строфу: «Mea culpa, mea culpa, mea maxima culpa», произнесенную с невыразимым страданием. Латинские слова выговаривались мягко, с французской нетвердостью. Не будучи католиком, Тристам сразу узнал начало канонической мессы. Возбужденный, он продолжал вглядываться в темноту, словно желая прожечь ее взором.
Бесшумно приотворилась тяжелая дверь, словно пропуская кого-то. Тристам ждал. Никого. Никто не вошел. Громадная дверь затворилась так же бесшумно и медленно, как и открылась.
Тристам не мог больше оставаться на месте. Едва сознавая, он встал с постели и вышел из комнаты. Мозг работал с неестественной ясностью, все чувства устремились в темноту, сгущавшуюся перед ним. В странном смешении мыслей он бежал вдоль коридора, толкал двери и снова бежал, пока — едва ли он понимал, как это произошло, — не остановился, озираясь, на пороге часовни, соединенной с домом.
Сумрачные фигуры в ризах застыли перед алтарем, освещенном двумя свечами. Не в силах сдвинуться с места, Тристам стоял и слушал, как странные, лишенные интонаций голоса поют Dies Irae. Лишь отзвучали последние слова, когда он заметил стоящий перед святилищем катафалк с тонкою восковой свечой, горящей в изголовье бедно украшенного гроба. Теперь он знал, по кому пели реквием.
Эта мысль наполнила его страданием; чужая печаль, придя извне, завладела его телом, сознанием, волей. Он повернулся и вышел; пошатываясь, добрел до своей комнаты; одну за одной зажег все свечи — на письменном столе, у кровати, в канделябрах, укрепленных вдоль стен. Если бы там было двести свечей, он зажег бы их все, чтобы не чувствовать бездны чужого горя.
Спрятав лицо в ладонях, он сидел перед зеркалом, боясь взглянуть в отражение… Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем он опустил руки. Неровные морщины избороздили лоб, глубокие складки пролегли от крыльев носа к уголкам губ… Тристама не покидало ощущение, что, чем дольше он всматривается, тем больше меняется его лицо. Словно лицо другого человека. В это мгновение он обратил внимание на цвет глаз: вместо карих из зеркала на него смотрели серо-стальные, с тем странным выражением, которое иногда мелькает во взгляде французов. По мере того как он вглядывался, лицо начало подергиваться, расплываться. Еще минута, и на него смотрело лицо сумасшедшего.
Утром его нашли сидящим перед зеркалом и невнятно бормочущим слова какой-то молитвы.
Д. Д. Бересфорд
МИЗАНТРОП
Перевод А. Бутузова
С тех пор, как я вернулся с острова и много раз пересказывал эту историю, я начал сомневаться, не обманул ли меня тот человек. В глубине души я чувствую, что он не мог так поступить, и тем не менее мне трудно противостоять вежливой иронии, с которой слушатели встречают мое повествование. Здесь, на твердой земле, все происшедшее кажется невероятным, тогда как на острове признание того человека звучало предельно убедительно. Однако все на свете определяет окружение, и я даже благодарен нынешним обстоятельствам за то, что они столь благотворно влияют на мой рассудок. Никто так не ценит тайн, что встречаются в нашей жизни, как я; однако когда такая тайна порождает обилие смутных раздумий, лучше забыть о ней. Естественно, я не очень-то верю всей этой истории. Иначе мне пришлось бы отыскивать в себе вместилище человеческих пороков. И самое страшное — я не знаю наверняка, какие это пороки.
Прежде чем начать рассказ, я бы хотел, чтобы вы отбросили удобное и весьма тривиальное объяснение, подразумевающее помешательство моего собеседника, и остановили свой выбор лишь на одном из двух: отвергнутая любовь или преступление. Увы, человек по натуре своей романтик, и во все времена ему было свойственно избегать излишне очевидного.
Много лет назад некий землевладелец пытался выстроить дом на скалистом островке под названием Галланд. Недружелюбная почва не приняла строение: не прошло и двух недель, как его усилия обратились прахом. Остатки фундамента увезли с острова и построили на берегу скромную церквушку; ее до сих пор можно увидеть там.
Однажды мы были проездом в городке Тревон и долго осматривали это место, вероятно, в слабой надежде, что один из нас, сам того не подозревая, раскроет причину столь поразительного недружелюбия островка.
Из этого визита мы не извлекли ровным счетом ничего, если не считать косвенного подтверждения некоторых психометрических теорий, уже набивших к тому времени изрядную оскомину. Мы сравнивали прежнюю, неудачную попытку покорить Галланд и нынешнее, успешное освоение.
