Александр Матюхин - Философия манекена
— Я там был, — говорил Арсений, — я общался с лидерами оппозиции. Бедные, затравленные люди! Они почти потеряли веру в себя и в будущее. Но еще держатся! Каждый из них знает, что в любой момент может подвергнуться аресту, а там у них после ареста разговор недолгий — либо сразу расстрел, либо быстрый публичный суд, где за подсудимого все скажет прокурор, а потом опять же расстрел. Я пообещал им, что как только мы решим проблему с Президентом, то сразу же займемся и их проблемой. Они, кстати, обещали помочь.
Еще обсуждали первого заместителя, и тут выходило, что лучшего правителя для родной страны и представить было сложно. Умный, начитанный, мудрый, дальнозоркий, любит искусство и продвигает культуру в массы, борется с безграмотностью, ценит в людях человеческие качества и так далее и тому подобное.
— Вот когда придет он к власти, тогда мы с ним поработаем на славу! — говорил Арсений мечтательно и поглядывал в окно, на снежинки в темноте.
Евгений первое время внимательно слушал, а потом ему стало неинтересно. Он не увлекался ни политикой, ни политиками. Ему были неинтересны запреты митингов и выступлений, а также поддержка каких-то там тиранов в каких-то там восточных странах. Политическая жизнь, как правило, текла мимо него, никак не касаясь. Разве что кризис в свое время крепко ударил по финансам, но не стоит забывать также, что именно из-за кризиса Евгений оказался на работе манекеном и приобщился к великому искусству. Так что есть тут и свои плюсы.
Арсений заприметил, что Евгений проснулся, заулыбался и пододвинул табурет, на котором сидел, поближе к кровати.
— Что же ты так неосторожно, — обратился он, склоняясь ближе.
— Но ты видел фигуру? Видел позу? — горячо спросил Евгений, хотя вместе со словами из груди поднялась слабая ноющая боль.
— Это было великолепно! Верх искусства! У тебя ослепительно чистая душа! Тебе есть, что показать людям! — Арсений склонился ближе, — но здоровье беречь тоже надо. Вот я приехал к тебе по делу, так сказать, чтобы продолжить наше с тобой совместное сотрудничество, а ты падаешь, будто от голода. Нехорошо, нехорошо.
— Так я, это…
— Вижу, — кивнул Арсений, — работаешь на износ, совершенствуешься. Но ведь и о себе думать надо. Кому ты будешь нужен, если свалишься с каким-нибудь воспалением легких? Никому. Поэтому мой совет — хорошо питайся, крепко и долго спи…
— Но как же тогда…
— Тебя же никто никуда не торопит, Женя, ну! — сказал Арсений ласково, словно любящий отец захворавшему ненароком сыну, — отдыхай, не гони.
— А то помрешь, — добавил от окна Рудэн, — а нам мертвые манекены ни к чему.
— От живых толк, а не от мертвых, — заключил Арсений, — раньше в обморок падал? Евгений покачал головой.
— Значит так, — Арсений сцепил тонкие пальцы в замок, — ты мне здоровым нужен, понимаешь? Я для тебя новую должность присмотрел, за этим и приехал, собственно. Будешь стоять в центральном зале Дома Правления. Очень ответственная фигура. Революционер называется. Бывал когда-нибудь в Доме Правления? Нет? Ну, не то, чтобы очень много потерял.
— А почему именно там? — спросил Евгений. Ему было уютно в булочной, да и комнату терять не хотелось.
— Потому что это на ступеньку выше, Женя. — ответил Арсений, — пойми, искусство манекена в его общедоступности. Кому он будет нужен, если будет стоять в пыльном чулане перед зеркалом? Самому себе показывать трагическую душу? И к чему она? Искусство нужно направлять в массы.
— Но ведь никто не знает, что это искусство. Для людей манекен — это работа, не из приятных, вынужденная.
— И ведь ты тоже так думал.
— Да, тоже.
— И уже не думаешь. Потому что ты многое понял. И теперь твоя задача — точно также просветить остальных. Душа, Женя, душа в человеке важнее всего, помни об этом.
— Но кого я там смогу просветить? — удивился Евгений, — в Доме-то Правления.
— Революционер там для того и стоит, чтобы любой чиновник, проходя мимо, заметил, оценил, прочувствовал. Раз пройдет, два пройдет, потом обратит внимание, остановится, задумается, увидит твою душу и сможет открыть свою. Это намного полезнее, чем стоять здесь и заманивать покупателей.
— Я бы попросил, — кашлянул возле окна Рудэн, — он неплохо справляется.
— Я сравнивал великую идею просвещения и булочную, не обессудь, — сказал Арсений, — просвещение однозначно выше.
— Не буду спорить, — сказал Рудэн и отвернулся к окну.
— В общем, береги себя. — Арсений вновь повернулся к Евгению. Сцепленные замком пальцы хрустнули, — Я оформлю все соответствующие документы, и через месяц-полтора тебя переведут. О зарплате не беспокойся, платят достойно.
— А как же ваша фабрика? Арсений наморщил бледный лоб.
— Какая фабрика? — переспросил он задумчиво.
— По пошиву одежды для Европы.
— Ах, эта! Поработаешь пока в Доме Правления, наберешься опыта, а там и ко мне. Только я тебя умоляю, не губи себя! Рудэн, пригляди за этим негодником, а то ведь совсем исхудал!
— Присмотрю, присмотрю, — ворчливо отозвался Рудэн.
— А пока на, держи, считай задаток. — Арсений положил на кровать, у изголовья, крупную пачку денег в светлой банковской бумаге и поднялся, опершись о колени. Поискал взглядом клюку.
— И запомни, Женя, ты моя жемчужина, и мне без тебя никуда. Я из тебя еще сделаю настоящего манекена, уж извини за каламбур. Ты у меня еще всем покажешь! Жаль, записать негде, для истории.
Евгений хотел было встать, но закружилась голова, да и Арсений придержал пылкое намерение:
— Нет, нет, лежи. Набирайся сил. До утра не вставай и постарайся выспаться. Рудэн, ты со мной?
Хозяин булочной поднялся с мягкой ленцой, словно его устраивало сидеть и пялиться в ночь, на фонари и снег, и, проходя мимо кровати, благодушно заметил:
— Выспись хорошенько, а то сгоришь на работе, и не выйдет из тебя никакой жемчужины. — То ли с сарказмом сказал, то ли серьезно — непонятно.
Арсений с Рудэном вышли, неслышно прикрыв за собой дверь, а Евгений остался лежать, смущенный и растерянный последними событиями.
Если говорить, положа руку на сердце, Евгений не хотел менять уют булочной на сомнительный Дом Правления, где наверняка придется стоять на высоченном постаменте посреди широченного коридора и будет на него пялиться каждый проходящий. Работа в булочной очень Евгения устраивала. Здесь он мог самосовершенствоваться, мог смотреть в себя, да и чем Арсению не нравилось находиться в подвале перед зеркалом?.. Впервые Евгений задумался о том, что он хотел раскрывать душу для себя самого, а не для просвещения незнакомых ему людей. Он, конечно, хотел, чтобы на него смотрели, но совершенно не был рад тому, чтобы на него смотрели всегда и много.
