Ганс Эверс - Сочинения в двух томах. Том первый
— Ты все еще такой же нахал, Филакс? — спросил Франк Браун.
«Он с каждым днем все нахальнее, — засмеялась мать. — Он ничего не жалеет. Если дать ему свободу, он изгрызет весь дом». Она обмакнула кусочек сахара в чай и подала попугаю. «А Петер чему-нибудь выучился?» — спросил Франк Браун. «Нет, ничему, — ответила мать, — произносит только свое имя и еще несколько слов по-малайски».
— А их ты, к сожалению, не понимаешь, — засмеялся он.
Мать заметила: «Нет. Но зато я понимаю прекрасно своего зеленого Филакса. Он говорит целыми днями, на всех языках мира — и всегда что-нибудь новое. Я запираю его иногда в шкаф, чтобы хоть на полчаса от него отдохнуть». Она взяла Филакса, прогуливавшегося по чайному столу и уже атаковавшего масло, и посадила его обратно на перила.
Подбежала маленькая собачка, стала на задние лапки и прижалась мордочкой к ее коленям.
— Ах, и ты здесь, — сказала мать. — Тебе хочется чаю? Она налила в маленькое красное блюдце чаю с молоком, накрошила туда белого хлеба и положила кусочек сахара.
Франк Браун смотрел на огромный сад.
На лужайке играли два круглых ежа. Они совсем уже старые: он сам когда-то принес их из леса с какой-то школьной экскурсии. Он назвал их Вотаном и Тобиасом Майером.
Но, быть может, это их внуки уже или правнуки. Возле белоснежного куста магнолии он заметил небольшое возвышение: тут он похоронил когда-то своего черного пуделя. Тут росли две больших юкки: летом на них вырастут большие цвета с белыми, звонкими колокольчиками. Теперь же, весною, мать посадила еще много пестрых примул. По всем стенам дома взбирался плющ и дикий виноград, доходивший до самой крыши. В нем шумели и щебетали воробьи.
— Там у дрозда гнездо, видишь, вон там? — сказала мать.
Она указала на деревянные ворота, ведшие со двора в сад. Полускрытое густым плющом, виднелось маленькое гнездышко.
Он должен был долго искать его глазами, пока наконец нашел. «Там уже три маленьких яичка», — сказал он.
— Нет, четыре, — поправила мать, — сегодня утром она положила четвертое.
— Да, четыре, — согласился он. — Теперь я их вижу все. Как хорошо у тебя, мама.
Она вздохнула и положила морщинистую руку ему на плечо.
— Да, мальчик мой, тут хорошо. Если бы только я не была постоянно одна.
— Одна? — спросил он. — Разве у тебя теперь меньше бывает народу, чем прежде?
Она ответила:
— Нет, каждый день кто-нибудь приходит. Старуху не забывают. Приходят к чаю, к ужину: все ведь знают, как я рада, когда меня навещают. Но видишь ли, мальчик мой, эта ведь чужие. Все-таки тебя со мною нет.
— Но зато теперь я приехал, — сказал он. Он поспешил переменить тему разговора и стал рассказывать о вещах, которые привез с собою. Спросил, не хочет ли она помочь ему распаковывать.
Пришла горничная и принесла почту. Он вскрыл несколько писем и просмотрел их.
Раскрыв одно письмо, он углубился в чтение. Это было письмо от советника юстиции Гонтрама, который коротко сообщал о происшедшем в доме его дяди. К письму была приложена копия завещания. Гонтрам просил его возможно скорее приехать и привести в порядок дела. Он, советник юстиции, назначен судом временным душеприказчиком. Теперь, услышав, что Франк Браун вернулся в Европу, он просит его вступить в исполнение обязанностей.
Мать зорко наблюдала за сыном. Она знала малейший его жест, малейшую черту на гладком загорелом лице. По легкому дрожанию губ она поняла, что он прочел нечто важное.
— Что это? — спросила она. Голос ее задрожал.
— Ничего серьезного, — ответил он, — ты ведь знаешь, что дядюшка Якоб умер.
— Знаю, — сказала она. — И довольно печально.
— Да, — заметил он. — Советник юстиции Гонтрам прислал мне завещание. Я назначен душеприказчиком и опекуном дядюшкиной дочери. Мне придется поехать в Лендених.
— Когда же ты хочешь ехать? — быстро спросила она.
— Ехать? — переспросил он. — Да, думаю, сегодня же вечером.
— Не уезжай, — попросила она, — не уезжай. Ты всего три дня у меня и опять хочешь уехать.
— Но, мама, — возразил он, — ведь только на несколько дней. Нужно же привести в порядок дела.
Она сказала:
— Ты всегда так говоришь: на пару дней. А потом тебя нет по нескольку месяцев и даже лет.
— Ты должна понять, милая мама, — настаивал он. — Вот завещание: дядюшка оставил тебе довольно приличную сумму и мне тоже, — этого я, по правде, от него не ожидал.
Она покачала головой.
— Что мне деньги, когда тебя нет со мною?
Он встал и поцеловал ее седые волосы.
— Милая мама, в конце недели я буду опять у тебя. Ведь мне ехать всего несколько часов по железной дороге.
Она глубоко вздохнула и погладила его руку: «Несколько часов или несколько дней, какая разница? Тебя нет — так или иначе».
— Прощай, милая мама, — сказал он.
Пошел наверх, уложил маленький ручной саквояж и вышел опять на балкон. «Вот видишь, я собрался лишь на несколько дней, — до свиданья».
— До свиданья, мой мальчик, — тихо сказала она. Она слышала, как он сошел вниз по лестнице, слышала, как внизу захлопнулась дверь. Положила руку на умную морду собачки, смотревшей на нее своими верными глазами.
— Милый зверек, — сказала она, — мы снова одни. Он приезжает, чтобы тотчас же снова уехать, — когда мы его увидим опять?
Тяжелые слезы показались на ее добрых глазах, потекли по морщинам щек и упали вниз на длинные уши собачки. Она их слизнула красным языком.
Вдруг внизу раздался звонок: она услыхала голоса и шаги по лестнице. Быстро смахнула слезы и поправила черную наколку на голове. Встала, перегнулась через перила, крикнула кухарке, чтобы та подала свежий чай для гостей.
— О, как хорошо, что столько народу. Дамы и мужчины, сегодня и постоянно. С ними можно болтать, им можно рассказывать о своем мальчике.
* * *
Советник юстиции Гонтрам, которому Франк Браун телеграфировал о приезде, встретил его на вокзале. Он повел Франка Брауна в сад и посвятил там в положение вещей. Попросил его сегодня же отправиться в Лендених, чтобы переговорить с Альрауне, и завтра же приехать в контору. Он не мог пожаловаться на то, чтобы Альрауне чинила ему какие-либо трудности, но он питает к ней какое-то странное недружелюбное чувство. Ему неприятно с ней объясняться. И курьезно — он видел ведь стольких преступников: убийц, грабителей, разбойников — и всегда находил, что, в сущности, они очень славные, хорошие люди — вне своей деятельности. К Альрауне же, которую решительно ни в чем он не мог упрекнуть, он постоянно испытывает чувство, какое испытывают другие к преступникам. Но в этом, вероятно, он сам виноват…
