Ирек Грин - Дневник дьявола
В современном мире трудно найти сюжет, который мог бы заставить заговорить человеческую совесть. Что-то происходит — везде, постоянно. Когда гибнут целые народы, трудно заметить смерть одного человека. Среди множества трагедий, в море крови и слез… но довольно! Я написал это, чтобы мое повествование воспринимали шире, чем обычные дневниковые записи, и серьезнее, чем откровения обиженного семнадцатилетнего подростка. Перечитал, и мне стало неловко. Простите, нет нужды упрощать. Вернемся к герою нашего рассказа, то есть к Фишману.
Небеса, а может, преисподняя, послали мне М. Здесь скучно. Он уговаривает меня поехать в Ливан. Если они и впрямь хотят разнести американское посольство, то, пожалуй, к нему стоит прислушаться. Я расскажу об этом, однако оговорюсь, что известная фотография, изображающая последнее мгновение перед взрывом в воротах посольства в Бейруте, и испуганные глаза оцепеневших от ужаса охранников, когда к ним, словно смертный приговор, приближался пикап, стала для меня одной из самых любимых. Оценивать действия Фишмана в данном конкретном случае не стоит. Из записок следует, что о покушении, которое готовили ливанские террористы, было известно многим. Например, о нем наверняка знали фалангисты [19], которые предпочли действовать в личных интересах и поэтому ничего не сообщили своим союзникам, тем самым став соучастниками убийства свыше шестидесяти человек. Разумеется, Адриан также мог предупредить американцев, но — поймите! — Фишман не ставил своей целью спасти весь мир. Почему именно на него должен лечь весь груз ответственности? Он всего лишь выполнял свою работу и делал это хорошо. Виноваты те, в чьи обязанности входило предотвращение трагедии. Конечно, это можно счесть попыткой оправдать самого себя, ведь мне тоже по воле случая стало известно о планируемом теракте, и я очень хотел, в глубине души просто жаждал, чтобы кто-нибудь предупредил несчастных. Тем не менее я работал на Адриана Фишмана и должен был защищать исключительно его интересы. Я последний, кто бросился бы оправдывать его, ведь зачастую до и после того случая осуждал поступки своего патрона, с болью в сердце и с большим трудом храня его тайны, однако тогда я всецело находился под влиянием этого человека. Даже эту книгу я пишу, потому что больше не могу держать все в себе!
Взрыв в посольстве, совершенный террористом-смертником, произошел в апреле 1983 года, когда в здании находились высшие чины из числа экспертов ЦРУ по Ближнему Востоку. К счастью, по-видимому, никто, кроме членов их семей, не скорбел по этим людям. Им платили за то, что они рисковали собой. Они пытались сунуться не в свое дело, и молодой парень Ахмад Кассир, уже не чувствуя боли в объятиях прекрасных гурий, исцеляющих его раны, наверняка был счастлив оттого, что он совершил во имя своей страны и веры. За ним последовали другие. Фишман восхищался их фанатизмом, может быть потому, что сам не смог бы пожертвовать своей жизнью ради какой-нибудь идеи. Хотя, с другой стороны, — воздадим ему должное — он никогда не снимал политические события, не гнался за дешевой сенсацией. Должен признаться, что после прочтения дневника мне удалось лучше понять его. Фотографируя теракты, совершаемые смертниками, я словно воздаю должное этим парням. Я сохраняю для потомков то, что их противники, будь это в их власти, постарались бы вычеркнуть из мировой истории. Мне интересно, что происходит с ними после смерти. Может быть, когда-нибудь мне удастся увидеть чью-то душу в объятиях Пророка? Наверное, вы уже согласитесь, что Адриан Фишман был одержим навязчивой идеей запечатлеть на пленке Сверхъестественное. Я помню разговор, который мы вели полгода спустя, после того, как грузовик, начиненный шестью тоннами тротила, взорвался в казармах американских морских пехотинцев [20].
Террорист отправился прямиком на небеса, так же как и почти триста солдат — каждый в свой рай, в зависимости от исповедуемой им религии. Мы были тогда на юге, в Тире, в районе, контролируемом израильтянами. Адриан решил, что мы направимся туда, после того, как встретился в одном из отелей Дамаска с неким таинственным господином. Когда до нас дошла информация о взрыве и количестве жертв, Фишман просто взбесился. С его уст летели проклятия, а в дневнике он записал: Они что, не доверяют мне? Взрыв такой силы! Столько душ! Вот чертовы арабы! Я посчитал очевидным, что после публикации снимка взрыва в посольстве никто не поверил, будто мы оказались поблизости совершенно случайно. Честно говоря, тогда там царил такой хаос, что ЦРУ не могло пристально следить за нами, тем более мы сразу уехали в Сирию, но следующая операция имела такое большое значение, что привлекать к ее освещению Фишмана было неразумно. А он был вне себя от злости и явно избегал моего общества. Это было нелегким делом, потому что после того, как какие-то люди, рекомендованные Адриану его приятелем из Дамаска, тайно перебросили нас в израильскую зону, мы жили в маленькой деревушке, а нашим пристанищем стала комната в крошечном домике. Поэтому, желая уединиться, Фишман приказал мне заползти под кровать, а сам тем временем расхаживал по комнате и что-то бормотал себе под нос. Я был в ярости, потому что не мог понять, зачем человеку постель, если он не собирается спать на ней? Внезапно он задал мне вопрос:
— Разрешает ли Коран убивать мусульман?
— В принципе нет, — ответил я и со вздохом облегчения принялся вылезать из-под кровати.
Пинком ноги он отправил меня обратно.
— А если среди погибших во время теракта окажутся единоверцы?
— Шииты нашли лазейку специально для таких случаев. Знаешь, что-то вроде отпущения грехов. Они считают, что если враги веры будут прикрываться мусульманами, то Аллаху будет угодна эта жертва, оправданная высокой целью совершенного поступка. — Я почувствовал, как пыль с пола царапает мне горло, и начал задыхаться.
— Мне казалось, что только евреи способны на такую казуистику?
— Вспомни, что ислам многое заимствовал из иудаизма, их пророк высоко ценил «родственников», а в основе его деяний лежало убеждение, что только народ, исповедующий веру в единого Бога, будет жить вечно.
— Какое это имеет значение в данном случае?
— Как будто бы никакого, однако здесь мы имеем дело с совпадением представлений о вечной жизни какого-либо одного, избранного народа. И в том, и в другом случае для принятия монотеизма решающее значение имели политические интересы, и множество течений в обеих религиях смело указывает на эти, не совсем божественные истоки.
— То есть христианство тоже является своего рода результатом партикулярных интересов?
