Клайв Баркер - Баркер К. Имаджика: Примирение. Гл. 37-62
— И что случилось?
— Он открылся.
— И?
— Я увидел Божий Град.
Наконец-то она услышала от него нечто такое, что ее заинтересовало.
— Как он выглядел?
— Я видел его только мельком…
Она сдалась и, наклонившись к нему, повторила вопрос в нескольких дюймах от его изуродованного лица.
— Как он выглядел?
— Просторный, сверкающий и совершенный.
— Золотой?
— Все цвета радуги. Но я видел его лишь мельком. Потом стены словно взорвались, и что-то протянулось за Целестиной и увлекло ее внутрь.
— Ты видел, что это было?
— Я много раз прокручивал этот момент у себя в голове. Иногда мне кажется, что это была сеть, иногда — облако. Я не знаю. Но что бы это ни было, оно утащило ее с собой.
— Ты, конечно же, попытался ей помочь, — сказала Юдит.
— Нет, я обосрался и уполз. Что я мог поделать? Она принадлежала Господу. И, если смотреть на вещи широко, разве не оказалась она в конце концов счастливицей?
— Похищенная и изнасилованная?
— Похищенная, изнасилованная и обретшая частицу божественности. А я. — тот, кто выполнил труднейшее поручение, — кем оказался я?
— Сводником.
— Да, сводником. В любом случае, она мне отомстила, — сказал он кисло. — Ты только посмотри на меня! Она должна быть более чем довольна.
Это было правдой. Жизнь, которую не под силу оказалось истребить ни Оскару, ни Кезуар, Целестина практически вытрясла из его тела, и теперь она держалась на тоненькой-тоненькой ниточке.
— Так это и есть история Отца? — спросила Юдит. — Большую часть ее мне приходилось слышать и раньше.
— Это история. Но в чем ее мораль?
— Скажи.
Он едва заметно покачал головой.
— Не знаю, смеешься ты надо мной или нет.
— Я ведь слушаю тебя, верно? Будь благодарен и за это. Мог бы сейчас подыхать тут без единого зрителя.
— Да, но ведь этого не случилось! Конечно, ты могла прийти сюда уже после моей смерти. А может быть, вообще не пришла бы. Но наши жизни вновь пересеклись — в последний раз. Это сама судьба говорит мне, чтобы я облегчил душу.
— От чего?
— Сейчас я тебе расскажу. — Вновь затрудненный вдох. — Все эти годы я размышлял над тем, почему Бог выбрал жалкого представителя актерской братии, поднял его из грязи и послал через три Доминиона себе за женщиной?
— Ему нужен был Примиритель.
— А у себя Он не мог найти жену? — сказал Дауд. — Тебе не кажется это немножечко странным? Кроме того, почему Его вообще волнует, примирена Имаджика или нет?
Вопрос показался ей точным. Действительно, Бог, который замуровал себя в собственном городе и не проявил никакого желания разрушить стену между своим Доминионом и остальными, вдруг ни с того ни с сего добыл себе невесту на краю света, чтобы она родила Ему ребенка, который разрушит все стены в мире…
— Действительно странно, — сказала она.
— Вот и я тоже так считаю.
— И у тебя есть какие-нибудь догадки?
— Я бы не сказал… Но я так думаю, у Него должна была быть какая-то цель, иначе к чему вся эта заваруха?
— Здесь какая-то интрига…
— Боги не плетут интриги. Они творят. Они защищают. Они карают.
— Так чем же Он, по-твоему, был занят?
— Вот в этом вся соль. Может быть, ты сумеешь это выяснить. Может быть, это уже выяснили другие Примирители.
— Другие?
— Те сыновья, которых Он посылал на Землю до Сартори. Может быть, они поняли, какую цель Он преследует, и отказались следовать Его воле?
Да, эту мысль стоило обдумать.
— Может быть, Христос умер вовсе не для того, чтобы спасти смертного человека от его грехов, а для того…
— …чтобы спасти его от своего Отца?
— Да.
Она подумала о видении, которое открылось ей над Бостонской Чашей — ужасное зрелище города, да и, судя по всему, всего Доминиона, залитого необоримой чернотой, — и тело ее, которому не раз приходилось биться в припадках и судорогах после всех тех мук, что на нее обрушивались, неожиданно замерло. В ней не было ни паники, ни исступления — только бездонный ледяной ужас.
— Что же мне делать?
— Не знаю, дорогуша. Ты вольна делать все, что тебе захочется, помни об этом.
Несколько часов назад, сидя на пороге вместе с Клемом, она чувствовала горечь обиды и разочарования, сознавая, что для нее нет места в Евангелии Примирения. Теперь же это обстоятельство, похоже, могло подарить ей тонкую нить надежды. Как Дауд не раз заявлял в Башне, она не принадлежит теперь никому. Род Годольфиков угас, Кезуар погибла. Миляга пошел по стопам Христа, а Сартори либо занят строительством Нового Изорддеррекса, либо копает себе могилу. Она сама по себе, а в мире, где все остальные ослеплены страстью или долгом, подобное состояние имеет выгоды. Возможно, только она сможет увидеть ситуацию со стороны и вынести беспристрастное суждение.
— Выбрать будет трудновато, — сказала она.
— Может быть, тебе лучше вообще забыть все, о чем я говорил, дорогуша, — сказал Дауд. С каждой фразой его голос становился все слабее, но он изо всех сил старался сохранить беспечный тон. — Просто сплетня парня из актерской братии.
— Если я попытаюсь остановить Примирение…
— Ты плюнешь в лицо Отцу, Сыну, а возможно, и Святому Духу.
— А если я не стану этого делать?
— То на тебе будет лежать ответственность за все, что произойдет.
— Почему?
— Потому… — голос его так ослабел, что даже треск разведенного им костра был громче, — …потому что я думаю, что только ты сможешь его остановить…
Сжимавшая ее рука разжалась.
— …ну… — сказал он, — …вот и все…
Глаза его стали закрываться.
— …одна последняя просьба, дорогуша… — сказал он.
— Да?
— Может быть, я прошу слишком многого…
— Чего же?
— …я вот все думаю… могла бы ты… простить меня? Я знаю, это нелепо… но мне не хотелось бы умереть, зная, что ты презираешь меня…
Она вспомнила о жестокой шутке, которую он сыграл с Кезуар, когда та молила его о милосердии. Пока она колебалась, вновь раздался его шепот:
— …ведь мы были… два сапога… пара, а?
Она протянула руку, чтобы дотронуться до него и постараться утешить хотя бы немного, но не успели ее пальцы коснуться его, как дыхание прервалось, а глаза окончательно закрылись. Она испустила сдавленный стон. Здравому смыслу вопреки, она ощутила горькое чувство потери.
— Что-то не так? — спросил Понедельник.
Она поднялась на ноги.
— Это зависит от точки зрения, — сказала она, заимствуя дух комедийного фатализма у того, чей труп лежал у ее ног. Этот тон стоит порепетировать. Он вполне может ей пригодиться в ближайшие несколько часов. — Не дашь мне сигарету? — спросила она у Понедельника.
