Стивен Кинг - Тьма, — и больше ничего
— Когда у меня появились такие мысли, я пытался их гнать. Есть журналы… Особые журналы… Я покупал их до нашего знакомства… И я подумал, что если снова… Даже не знаю… Наверное, хотел заменить реальность фантазией… Но если хоть раз попробовал это сделать по-настоящему, то никакая фантазия это не заменит.
Он говорил так, подумала Дарси, будто рассказывал о каком-то любимом деликатесе. Об икре. О трюфелях. О бельгийском шоколаде.
— Но я остановился. И держался долгие годы. Я могу снова остановиться, Дарси. На этот раз навсегда! Если у нас есть шанс. Если ты сможешь простить меня и просто перевернуть эту страницу. — Он поднял на нее влажные от слез глаза. — Ты сможешь?
Она подумала о женщине, закопанной в сугробе, о ее голых ногах, показавшихся в снегу после прохода трактора. Ее лелеяла мама, ею гордился отец, растроганный неуклюжими движениями своей маленькой любимицы в розовой пачке на празднике в школе. Дарси подумала о матери и сыне, тела которых нашли в черном ручье, почти затянутом льдом. Она подумала о женщине с головой в кукурузе.
— Мне надо подумать, — осторожно сказала она.
Он схватил ее за руки и подался вперед. Усилием воли она заставила себя стоять прямо и посмотрела ему в глаза. Это были его глаза… и не совсем его.
Может, в его словах о призраке и есть доля истины, подумала Дарси.
— Мы не в кино, и мы не смотрим фильм, где сумасшедший муж гоняется за визжащей женой по всему дому. Если ты решишь обратиться в полицию и выдать меня, я не стану тебе препятствовать. Но я знаю, что ты думала, как это может отразиться на детях. Иначе ты была бы не той женщиной, на которой я женился. Но ты вряд ли подумала о том, что станет с тобой. Никто не поверит, что за столько лет брака ты ничего не знала… и даже не подозревала. Тебе придется уехать и жить на наши скромные сбережения, поскольку деньги всегда зарабатывал я, а в тюрьме я зарабатывать не смогу. Но и от них может ничего не остаться из-за гражданских исков. А дети…
— Никогда не упоминай детей, когда мы говорим об этом! Слышишь — никогда!
Он покорно кивнул, продолжая держать ее за руки.
— Мне однажды удалось одолеть Би-Ди, и я держался двадцать лет…
Шестнадцать, подумала она. Шестнадцать, и тебе это отлично известно.
— …и я снова могу его одолеть. Если ты поможешь мне, Дарси. С твоей помощью я способен сделать все! Даже если он вернется через двадцать лет, что с того? Да ничего! Мне уже будет семьдесят три, а в инвалидном кресле охотиться за динамистками уже вряд ли получится. — Он засмеялся, представив эту нелепую картину, но тут же стал снова серьезным. — Послушай меня. Если я вдруг оступлюсь хоть один-единственный раз, я покончу с собой. Дети никогда ничего не узнают, и на них не скажется это… бесчестье… ведь все будет выглядеть как несчастный случай… только ты будешь знать. И будешь знать почему. Что скажешь? Мы можем перевернуть страницу?
Дарси сделала вид, что размышляет. Она действительно размышляла, правда, не в том направлении, которое ему представлялось.
А думала она вот что: Наркоманы тоже заверяют, что никогда в жизни больше не притронутся к дури. Что останавливались раньше и могут остановиться теперь. Только на самом деле все иначе, даже когда сами искренне верят в свои слова. И с ним то же самое. Что мне делать? Мне не удастся провести его, потому что мы слишком долго прожили вместе.
Ей ответил холодный голос, о существовании которого она никогда не подозревала. Наверное, какой-то аналог голоса Би-Ди, твердящего Бобу о динамистках в ресторанах, на улицах, в дорогих кабриолетах с опущенным верхом, перешептывающихся и понимающе переглядывающихся друг с другом на балконах своих квартир.
А может, это был голос ее двойника из зазеркалья.
А почему нет? — спросил голос. В конце концов, он же тебя… одурачил.
Но что потом? Она понятия не имела. Все происходило здесь и сейчас, и думать нужно было именно об этом.
— Ты должен обещать остановиться, — сказала она медленно, будто с трудом подбирая слова. — Дать самую священную клятву, которую невозможно нарушить.
На лице Боба отразилось такое облегчение, что он даже стал похож на мальчишку, и она невольно растрогалась. Он редко напоминал мальчишку. Правда, этот мальчишка некогда собирался отправиться в школу с оружием.
— Я обещаю, Дарси. Клянусь! Я уже говорил.
— И мы никогда больше не будем об этом говорить.
— Обещаю.
— И ты не станешь посылать документы Дюваль в полицию.
На его лице отразилось разочарование — тоже мальчишеское, — но она была непреклонна. Он должен прочувствовать наказание, пусть даже в такой мелочи. Тогда он поверит, что сумел убедить ее.
А разве нет, Дарселлен? Разве это не так?
— Мне мало одних обещаний, Бобби. Не по словам судят, а по делам. Ты отправишься в лес, выроешь яму и закопаешь там документы женщины.
— А когда я это сделаю, мы…
Она протянула руку и закрыла ему ладонью рот.
— Тсс! Ни слова больше! — Она постаралась придать голосу суровость.
— Хорошо! Спасибо, Дарси. Спасибо!
— Не понимаю, за что ты меня благодаришь. — А затем она заставила себя договорить до конца, хотя при одной мысли, что он будет лежать рядом, почувствовала омерзение и гадливость. — А теперь раздевайся и ложись в постель. Нам обоим надо поспать.
10
Боб уснул, едва коснувшись головой подушки, и сразу мирно засопел, изредка похрапывая, а Дарси долго лежала с открытыми глазами, боясь, что если уснет, то проснется, почувствовав его руки у себя на горле. Как-никак он же был сумасшедшим! Добавив ее к своим предыдущим жертвам, он получит дюжину.
Но он говорил очень искренне, подумала она, когда небо на востоке начало светлеть. Он говорил, что любит меня, и это — правда. А когда я сказала, что сохраню его тайну — а ведь к этому все и сводится, — он мне поверил. А почему бы ему не поверить? Я и себя почти убедила.
Может ли он выполнить свое обещание? В конце концов, есть же наркоманы, которым удается излечиться! Ради себя лично она бы ни за что не стала его покрывать, но ради детей?
Я не могу! И не буду!
А какой у меня выбор?
Что, черт возьми, я могу поделать?
Над этим вопросом бился ее измученный и сбитый с толку мозг, когда сон наконец взял свое.
Ей снилось, что она входит в столовую и видит женщину, прикованную цепями к их большому обеденному столу. Женщина полностью обнажена, и только на голове у нее черный кожаный капюшон, прикрывающий верхнюю половину лица.
