С. Сомтоу - Суета сует. Бегство из Вампирского Узла
Вулкан содрогнулся. Потоки лавы окружили его огненными ручьями. Облака серы выбивались из трещин. Он чувствовал, как пламя преобразуется, проходя по его венам, – вулкан содержал в себе мощь и силу, которыми он мог питаться.
Он окинул взглядом пылающее пространство. Вот он: его отражение, его второе "Я". И он пошел к нему. Босой, по поверхности моря огня; раскаленные камни у него под ногами превращались в сверкающий обсидиан. Свечение от лавы играло румянцем на его бледном лице. Он был прекрасен, как Иисус. Хотя солнце уже село, сейчас сам кратер вулкана был для них солнцем, рассветом смерти.
– Тимми, – произнес Эйнджел. Среди рева небес и земли его голос был тихим и нежным, как голос ребенка, как голос Бога. – Ты говорил, что, когда мы с тобой встретимся снова, ты увидишь единственную, великую истину, что открывается лишь умирающим.
– Привет, Эйнджел, – сказал Тимми. – Рад, что мы снова встретились, брат.
Тимми улыбнулся, и Эйнджел улыбнулся ему в ответ. Их улыбки были совершенно одинаковы, только у Эйнджела обнажились клыки, которых не было у Тимми.
– Привет, Эйнджел, – сказал Пи-Джей. Но это означало: прощай.
– Видишь, – продолжал Эйнджел, – как в этом месте пересекаются все линии жизни и смерти? Все наши пути сошлись в одной точке... и все эти люди, которых мы знали, они собрались в одном месте... словно реки, впадающие в одно море. Посмотри, как красиво. Как классно.
– Вот где настоящий Вампирский Узел, – сказал Тимми.
– Смотри, – сказал Эйнджел.
Он расправил крылья. Здания обрушивались под потоками лавы, поезда срывались с рушащихся мостов, Рим, Лондон, Теночтитлан, даже сама Атлантида погружались в огненно-красные волны, и мертвецы танцевали на поверхности бурлящей воды. Там была Памина, не ее кожа, а она сама... она смеялась, вальсировала со своей тетей Амелией между нагромождениями гробов, то тонувших, то вновь всплывавших на поверхности магмы. Там был Стивен Майлз, он дирижировал хором и оркестром, состоявшими из одних скелетов. И Карла Рубенс, во взвихренной мандале цвета рубина, и Джейсон Сирота, в медленном и прекрасном танце на сцене... темные фигуры истории, восседавшие на мерцающих тронах, их черные мантии колыхались на горячем ветру. Вот Жиль де Рэ, посаженный на кол, обращается в дым. Картины Караваджо... Кит Марло, умирающий во второй раз... гора трупов в печи Освенцима, где однажды пытались сжечь Тимми, приняв его за цыгана.
И умирающий Влад Цепеш завет Раду, не постаревшего, не изменившегося.
Пламя
Склон холма пылал. Тела молдаван медленно тлели. Шатры были объяты пламенем. Океан пылающих тел – вплоть до самого лагеря турецких войск...
– Раду.
– Да, Дракула.
– Ведь это ты, да? Они хотят сделать тебя князем. Но ты совершенно не постарел. Вот только глаза... Словно им тысячи лет.
– Так и есть, Дракула.
– Раду, Раду – ведь ты не мой брат, ты совсем не мой брат? Ты – дьявол, ты дважды то зло, которое творят язычники своей сатанинской алхимией. И теперь они сделают тебя князем, и Валлахией будут править демоны...
– Нет, Дракула, – сказал Раду, когда носильщики опустили его рядом с умирающим князем. Лицо ребенка, которого мальчик-вампир встретил когда-то в турецкой темнице, было совершенно неузнаваемо. Все в морщинах, рубцах и шрамах. Глубокие складки у губ создавали впечатление, будто Дракула вечно хмурился. Десятки ран на теле князя сочились кровью; над ним склонился лекарь, но ему уже ничто не могло помочь. Его голова сжата помятым шлемом, с губ срываются стоны, тело сотрясает дрожь. Раду знал, что в его предсмертном бреду были проблески истины.
– Я не иллюзия, сотворенная колдунами, – сказал он тому, кого когда-то назвал братом. – Я – совершенно иное. Люди видят во мне лишь то, что хотят увидеть, они никогда не видят моей истинной сущности. Разве что перед самой смертью.
Пламя
Эйнджел и Тимми разговаривали друг с другом.
Пи-Джей стоял совсем рядом, он не мог разобрать ни единого слова в реве вулкана. Пот ручьями стекал по лбу, заливая глаза. Но у него была одна задача. Дух, явившийся ему в образе летучей мыши, наделил его даром, и теперь он знал, что все в этом мире может стать собственной противоположностью. Приветствие – прощанием. День – ночью. Бегство с поля боя – кровавым побоищем. А смерть может стать жизнью, преобразованная силой любви.
Секс – великая магия, думал он. Миллиарды лет этот мир жил без секса, в нем было только подобие жизни – всякие там амебы, которые размножались делением, жили на и в других амебах и никогда не умирали. Секс стал той магией, которая породила тысячи разнообразных форм жизни. Двуногих и четвероногих. Летающих и плавающих, творений морей, воздуха и земли. Все они родились в результате плотской любви, любви, которая создала жизнь, а значит, и смерть.
Что люди делают с трупами? Один брезгливо отвернется. Другой закопает его глубоко в землю или сожжет в огне. А что сделает тот, кто все делает наоборот? Своей любовью поднимет умершего из могилы.
Бережно, нежно он поднял женщину из гроба. И положил ее на базальтовую плиту, по которой клубились пары дыма из недр земли. Она была такая холодная, но жар вулкана быстро проник в ее тело и растопил ее застывшую кровь. На ее теле уже появились едва заметные следы разложения. Еще немного – и будет поздно. Он раздел ее и сложил всю одежду обратно в гроб. А потом он вложил всю свою боль и надежду в невозможное – и столкнул гроб в пылающее море.
Делать все не так, как от тебя ожидают. Вот в чем секрет твоей магии.
Вулкан содрогнулся. Огромные глыбы сорвались с внутренней стороны кратера и полетели в жерло. Выплеснулась лава. Она обожгла его руки, бедра; он прикрыл собой Хит, защищая ее от летящих осколков.
Я люблю тебя, думал он. И целовал ее мертвые губы. И нежно гладил застывшую твердую грудь. Он ласкал языком ее каменные соски. Боже, она действительно была мертва, мертва, мертва. Он бил ее по щекам, чтобы кровь прилила к лицу. Он приникал губами к следу укуса вампира, словно он мог высосать из нее этот яд. Боже мой, она мертва, мертва, мертва, думал он. Но я люблю эту мертвую плоть... разве можно любить что-то мертвое? И он вспомнил ее последние слова, брошенные в пылу гнева.
И теперь эта ярость клокотала уже в нем самом, сотрясая его тело дробью. Сердце бешено колотилось в груди. Ты умерла, ненавидя меня, думал он. Может быть, мне нужно возненавидеть тебя. Ты считала меня дикарем, дрессированной обезьяной для твоей богатой семьи? И вместе с ненавистью родилось возбуждение... пробуждение...
Пламя
– Ты готов прыгнуть? – спросил его Эйнджел.
