Алексей Тарасенко - Бедный Енох
— Очкастые зануды, кабинетные крысы! — поддерживаю разговор я.
— Вот именно!
Через некоторое время мне вдруг захотелось поподробнее расспросить Фетисова, какие у него дальнейшие планы. Вообще, о его жизни, что он будет делать дальше, как собирается жить.
— Ну как-как? — Фетисов нахмурился — в Москве, как я понял, мне быть нельзя?
— Кто же может вам помешать?
— Один перец надменный. Он типа большая шишка сейчас, возомнил себя героем большого возмездия, провозвестником правосудия. У него большие планы на Москву, вроде как он здесь вознамерился справедливость установить.
— Ну а причем здесь вы? Вы же издатель!
— А про меня он думает, что я могу плести против его дел интриги. Да, он преувеличивает мою влиятельность, но он это себе настолько вбил в голову — что говори-не говори — будет стоять на своем!
— Ну, хорошо. А что, вот вы говорили, у вас с ним за общие дела могут быть?
Фетисов засмеялся:
— В центре этих дел вы, Андрюша, только все никак не вспомните, что да как.
Я смущен и подливаю себе вина, после чего предлагаю и Фетисову, но он — пас, накрывает бокал ладонью.
Взгляд Фетисова вдруг погрустнел, и, посмотрев мне в глаза, печально так, он сказал:
— Очень надеюсь, Андрей, что вам помогут выстоять, я очень, очень на это надеюсь!
* * *Хорошо поужинав мы легли спать, а где-то часа наверное в два ночи ко мне заявился Василевс, и, грузно плюхнувшись мне на ноги, урча, расположился там на ночевку. Его толстая, хорошо отъевшаяся тушка согревала мне ноги, и я, на секунду проснувшись, от того что кот располагался в моих ногах, тут же снова уснул, ощущая от кошачьего тепла еще больший, чем раньше, покой и уют.
ГЛАВА I.ХХIIII
Утро выдалось каким-то странным. За ночь резко повысилась температура, и, соответственно, давление.
Проснувшись, я чувствовал себя так, будто по мне проехались асфальтоукладочным катком.
Василевс, проснувшись значительно раньше чем я, сидел у окна на столе и смотрел на улицу, время от времени оглядываясь на меня, а иногда начиная мурча умываться с какой-то неведомой яростью, будто ощущал себя облитым грязью.
Едва же я уселся на кровать, свесив голову, иногда проваливаясь обратно в сон, но только на какие-то секунды, котяра спрыгнул со стола, подошел ко мне, потерся о ноги и после вскочил мне на колени, где тут же фривольно развалился, так что его голова, хвост и лапы свешивались с двух сторон, резко разбалансировав устойчивость возлежания Василевса, от чего он вскоре свалился на пол, не в пример другим кошкам так и не успев перевернуться на лапы и грохнувшись спиной об пол.
Раздался странный звук, будто на пол упало деревянное полено, но никак не плотная, мягкая и теплая тушка кота.
Василевс, будто решив, что попал впросак вроде как не очень красивой ситуации, тут же вскочил на лапы и стал с важным видом расхаживать по комнате туда-сюда с видом хозяина, после чего, еще с минуту полежав у стола и почесав себе за ухом — стал проситься на улицу, так что хочешь — не хочешь — а мне пришлось идти вместе с ним.
* * *Проходя с нарезающим вокруг меня круги котом мимо кухни, я услышал доносящиеся оттуда звуки готовки завтрака. На плите что-то шипело и шкворчало, Фетисов гремел посудой и что-то тихо напевал себе под нос.
Подождав у открытой на улицу двери, пока Василевс сделает все свои дела, я вернулся на кухню:
— Который сейчас час? — спросил я Фетисова, к тому моменту уже умывшегося и побрившегося, бодренького такого, да и вообще — пребывающего в великолепном настроении.
Фетисов, только кивнув мне головой в знак приветствия, ничего не говоря прибавил громкость работавшего радио: «В Москве — одиннадцать часов семнадцать минут» — сказал диктор, после чего начал с приглашенным на свое радио «экспертом» обсуждать вчерашние московские события, споря, следует ли их воспринимать как погромы, либо как выступления молодежи, стремящейся к большей свободе и демократии.
— В такое утро, Андрей — вдруг заговорил Фетисов — хорошо начинать жить, хорошо начинать умирать… Или заканчивать старые, а то и очень, очень старые дела.
Фетисов говорил так, будто имел в виду не дела, а долги, что, дескать, будто их в такое время отдавать — в самый раз, как будто тому соответствует общий погодный антураж:
— В ванной есть новая зубная щетка, она запакована, надо извлечь, и пакетик с одноразовыми бритвами…
— Спасибо — ответил я и пошел умываться.
* * *— Вчера в Москве вдруг неожиданно начали звенеть церковные колокола, сами по себе — сказал Фетисов, уже уминавший яичницу, когда я вернулся на кухню.
— Сами по себе?
— Да. — А я почему-то догадываюсь, что это был за звон:
— Сошел ангел, никак?
— Точно. Прибыл. Вернее — проявился. Явился — не запылился. Гаврило был примерным мужем.
— Гавриил?
— Ну да…
Фетисов встает из-за стола и идет накладывать мне завтрак, и делает он это не смотря на все мои «я сам» — протесты.
— И вся эта буза, которая сейчас происходит, стало быть — его рук дело? — спрашиваю я Фетисова, немного беспокоясь тем, что прибытие архангела в Москву заставляет того Москву покидать.
— Ну да. Благородные сердца молодых благородных людей благородно горят для благородных дел!
Мы какое-то время молчим, а я, непривычный к обильной еде с утра ковыряю жаренный горошек с колбаской на своей тарелке, все не решаясь начать их есть:
— И что теперь будет?
Фетисов доел яичницу и начинал звучно отхлебывать горячий чай из большой кружки, на которой нарисован большой цветок с золотыми лепестками:
— Ну, как чего? Гаврилу кто-то научил хорошо соображать на счет руководства разного рода операциями. Так что дело в шляпе. Учитель у него был — первоклассный!
— И это… — я не в пример Фетисову обеспокоен тем, что же нас теперь ждет — ну, оно хорошо кончится?
Но Фетисов лишь грустно улыбается:
— А что? Война может хорошо закончиться?
— Для кого-то и да — предполагаю я, все-таки через силу заставив себя запихнуть себе в рот немного гороха.
— Что-нибудь снилось? — после короткой паузы Фетисов перевел разговор на другую тему.
— Ну… я — странное дело, но пока Фетисов не спросил, мне казалось, будто у меня не было снов — ну…
В голове вдруг стали всплывать образы, которые я тут же и озвучивал:
— Я был… как будто с деревянной дубиной. В каком-то городе, где все здания деревянные, но очень высокие, многоэтажные. Построенные в таком… готическом, что ли, духе.
