Маша Стрельцова - Мертвая невеста
— Ну, если душевненько…, — пробормотал он и направился к воротам кладбища. Я, затаив дыхание, следила за вредным бомжом. Эх, да неужто я сегодня его сделаю!
Я уже злорадненько потирала ручки, когда бомж споткнулся, упал и не встал.
— Эй, дяденька? — тревожно позвала я
Дяденька свернулся калачиком и всхрапнул.
Я еще минут пятнадцать стояла у ограды и улещивала его, обещала ящики водки и цистерны бормотухи — в ответ раздавался лишь храп.
Плюнув, я снова пошла к Ларискиной могиле.
Зрелище мне предстало просто дивное. Антон уже сидел на своем пеньке, а перед ним павой прохаживалась Ларинцель. Ворот ее платья был художественно надорван, приоткрывая грудь, белое платье как-то хитро подвернуто и превратилось в мини. Мда, ножки у мерзавки были ничего. Ну да с моими не сравнить.
Как и следовало ожидать — Антону на ее мертвые прелести было ровным счетом наплевать.
— Ночи доброй, — вышла я к ним.
— Привет, Алёна, — спокойно кивнул парень, а Лариска метнула недовольный взгляд. «Не могла подольше погулять, зараза ты этакая», — явственно читалось в нем.
— Ну, что ты решил по вчерашнему разговору? — спросила я.
— Он будет учить! — вылезла вперед Лариска, всем видом показывая, что она уже обо всем с ним переговорила и договорилась.
Я, не обращая на нее внимания, смотрела на Антона.
— С одной оговоркой, — сурово заявил он. — Никаких капризов. Полное послушание. Согласны?
Я оценивающе посмотрела на него. Быть послушной для этого парня? Да только об этом и мечтаю!
— Согласна! — с готовностью брякнула Лариска.
— А можно поподробнее узнать, что конкретно в себя включает обучение? С чего мы должны закапризничать или восстать? — поинтересовалась я назло Лариске.
— Я буду учить вас быть мертвыми, девочки, а вы слишком живые, — ответил он. — И потому я стану учить вас выпивать кровь из людей, входить в их сны, по вашей воле они вмиг сгниют, а от прикосновения — сойдут с ума. Вы, живые, восстанете, ведь так? А для мертвого это нормально, ибо без этого просто не прожить.
— А мы уже одного свели с ума, — с гордостью доложила подруга.
Я внимательно посмотрела на нее. Похоже, слова Антона ее нисколько не впечатлили.
— Знаете что, дорогие мои, — задумчиво сказала я, — вы как хотите, а я не смогу.
— Дура, что ли? — осудила меня Лариска. — Сгниешь ведь через месяц.
— Что теперь? — пожала я плечами. — Но убивать — не стану.
— Меня так убила, рука не дрогнула, — ядовито высказалась она.
— То не я делала — моя смертельная обида. Ты же сама знаешь, каково это.
Лариска открыла рот, чтобы возразить, потом, видать, что-то вспомнила и замолчала.
— Антон, — повернулась я к парню. — Как насчет прогулки под луной? Мадам Ларийская знает одну чудесную березу и жаждет нам ее показать, правда, Лар?
— А? Ну да, — бормотнула она. — Уже иду, только веревку захвачу.
Парень вместо ответа взял мою руку и мягко сказал:
— Посмотри мне в глаза, Алёна. В ГЛАЗА!
И я непроизвольно подчинилась его приказу. Заглянула в его зрачки, потерялась в серой радужке, глубже, глубже….
И предо мной, словно в калейдоскопе, принялись мелькать картины.
…Вот я, бледная и прекрасная, сижу на ромашковой поляне. Голова склонена Антону на грудь и он нежно гладит меня по голове. На миг поразило ощущение тихого счастья и нежности, которыми была полна эта картина.
…А следом, словно удар хлыстом — рассохшийся гроб, истлевшее тело. На гнилом черепе еще держатся пучки прелых волос, некогда бывших золотыми, а теперь — невообразимого бурого цвета. Я вгляделась — и обнаружила, что мертвая плоть буквально нашпигована могильными червями, они деловито, по-хозяйски пожирали тело, прогрызали в нем норки и ходы. Они жили в нем и им же питались.
…На мою голову опустился ромашковый венок, сплетенный Антоном…
…Невообразимая вонь тухлого мяса, и внезапно труп поднял веки, и я увидела, что это мои глаза. Только теперь они были покрыты шевелящимися жирными червями.
Не выдержав, я закричала.
— Тихо, Алёнушка, тихо, — Антон прижимал меня к себе, гладил по волосам — прямо как там , на ромашковой поляне. — Успокойся, уже все, все…
— Что это было? — стуча зубами, прошептала я.
— Я не знаю, что ты видела, — покачал он головой. — Только в левом зрачке ты видела себя через три года мертвой, а в правом — мертвой живой. Это — твое будущее, Алёнушка.
— Поганое у меня будущее, — поежилась я.
— В обоих вариантах? — с любопытством спросил он.
Я медленно подняла на него глаза, всмотрелась в его неправдоподобно-прекрасное лицо, и внезапно мне очень захотелось на ту поляну с ромашками.
— Я согласна, — твердо сказала я.
Он не удивился. Осторожно отстранил меня, взял валяющуюся у пенька спортивную сумку и достал из нее сосуд и две чаши. Налил их до краев какой-то густой жидкостью и подал нам:
— Пейте.
Лариска приняла свою чашу, осторожно лизнула и недовольно вскрикнула:
— Это же кровь!
— Конечно, — бесстрастно кивнул он. — А ты что, ожидала пепси-колу? Пейте.
Я не задавала вопросов. Все ответы я уже видела — в гробу, полном червивой плоти.
Не колеблясь, я сделала глоток.
А-ах… Я словно глотнула крепчайшего шестидесятиградусного виски. В венах пробежал огонь, в груди что-то странно шевельнулось, словно стукнуло вырезанное сердце…
Я пила, и чувствовала, как разгорается в моих жилах чужая жизнь, я наполняюсь энергией и головокружительной радостью. Это было так…сладко. Когда кровь в чаше закончилась, я отвернулась и украдкой вылизала ее.
Посмотрела на Лариску — та с недовольной миной, морщась и чуть ли не плюясь, пила свою порцию.
— Помочь? — деланно равнодушно спросила я ее.
Она оторвалась, посмотрела на меня с благодарностью и протянула чашу.
— Нет! — резко сказал Антон. — Лариса, ты сама должна это сделать!
Я неожиданно злобно посмотрела на него и даже слегка зарычала.
— Ничего себе! — вскинул он брови. Мне показалось, или я действительно увидела некую радость в них?
Лариска наконец допила свою порцию и протянула чашу Антону. Он сложил ее в сумку и сказал:
— А теперь, девочки, идем тренироваться.
— Куда? — нахмурились мы.
— Увидите, — усмехнулся он. — Идем?
И не дожидаясь ответа, он пошел прочь с кладбища. Мы, не сговариваясь, двинулись за ним. За погостом на первой же улочке он подошел к припаркованной тойоте и распахнул дверцы:
— Прошу, леди.
Мы, отчего-то робея, уселись. Машина тронулась. Было так непривычно — мы, мертвые, и вдруг едем по ночной Тюмени, совсем как живые.
