Борис Виан - Поездка в Херостров
Борис Виан - Поездка в Херостров краткое содержание
Борис Виан. Поездка в Херостров
Локомотив пронзительно взвыл. Машинист понял, что тормоза его где-то прищемили, и повернул рукоятку куда следовало; тут же в свою очередь засвистел и дежурный в белой фуражке — он
хотел оставить последнее слово за собой. Поезд медленно тронулся с места: вокзал был влажен и темен, я ему совсем не хотелось здесь оставаться.
В купе сидело шестеро пассажиров, четверо мужчин и две женщины. Пятеро из них обменивались репликами, но не шестой. Считая от окна, на одной скамье слева направо сидели Жак,
Раймон, Брис и молодая, очень красивая блондинка, Коринна. Напротив нее сидел человек, имя которого было неизвестно, — Сатурн Ламийский, и, напротив Раймона, другая женщина, брюнетка, не очень-то красивая, зато всем были видны ее ноги. Звали ее Гарамюш.
— Поезд отправляется, — сказал Жак.
— Прохладно, — сказала Гарамюш.
— Перекинемся в картишки? — сказал Раймон.
— Ну его в задницу! — сказал Брис.
— Вы невежливы, — сказала Коринна.
— Может, вы пересядете между мной и Раймоном? — сказал Жак.
— Ну да, — сказал Раймон.
— Отличная мысль, — сказал невежливый Брис.
— Она окажется напротив меня, — сказала Гарамюш.
— Я сяду рядом с вами, — сказал Брис.
— Не волнуйтесь, — сказал Раймон.
— Ну так что, — сказал Жак.
— Иду, — сказала Коринна.
Они поднялись все разом и так перемешались, что придется начать сначала. Один только Сатурн Ламийский не сменил места и по-прежнему ничего не говорил. Так что, начиная от окна, на второй скамье слева направо сидели: Брис, Гарамюш, свободное место и Сатурн Ламийский. Напротив Сатурна Ламийского — свободное место. А затем Жак, Коринна и Раймон.
— Так-то лучше, — сказал Раймон.
Он бросил взгляд на Сатурна Ламийского и попал ему не в бровь, а в глаз; тот, сморгнув, ничего не сказал.
— Не хуже, — сказал Брис, — но и не лучше.
Гарамюш поправила юбку, теперь стали видны никелированные застежки, которые крепили ее чулки к резинкам. Она постаралась расположиться так, чтобы с каждой стороны они выглядывали в равной степени.
— Как вам нравятся мои ноги? — сказала она Брису.
— Послушайте, — сказала Коринна, — вы не умеете себя вести. О таких вещах не спрашивают.
— Вы бесподобны, — сказал Коринне Жак. — Будь у вас такая же физиономия, как у нее, вы бы тоже выставляли напоказ ноги.
Он посмотрел на Сатурна Ламийского, и тот не отвернулся, а лишь сосредоточился на чем-то весьма отдаленном.
— Не перекинуться ли нам в картишки? — сказал Раймон.
— К черту! — сказала Коринна. — Разве это развлечение? Мне больше нравится болтать.
На секунду все почувствовали замешательство — и все знали почему. Брис рубанул с плеча:
— Нет ничего хуже, коли в купе кто-то не хочет отвечать, когда к нему обращаются, — сказал он.
— Надо же! — сказала Гарамюш. — Вы же ведь на меня посмотрели, перед тем как это сказать! Я вам что, не отвечаю, что ли?
— Да не о вас речь, — сказал Жак.
У него были каштановые волосы, голубые глаза и красивый бас. Он был свежевыбрит, а кожа на его щеках отливала синевой, как спинка сырой стерляди.
— Если Брис подразумевал меня, — сказал Раймон, — надо было об этом так прямо и сказать.
Он еще раз взглянул на Сатурна Ламийского. Тот, казалось, был погружен в свои мысли.
— В былые времена, — сказала Коринна, — знавали немало средств, чтобы развязать людям язык. Инквизиция, к примеру. Я читала кое-что об этом.
Поезд шел уже быстро, но, несмотря на спешку, все равно успевал каждые полсекунды повторять своими колесами одни и те же замечания. Ночь снаружи выдалась грязной, и в степном песке лишь изредка отражались одинокие звезды. Время от времени какое-нибудь дерево протянутыми вперед листьями хлестало по лицу холодное стекло, занимавшее почти всю стену купе.
— Когда прибываем? — сказала Гарамюш.
— Не раньше завтрашнего утра, — сказал Раймон.
— Вполне хватит времени, чтобы все осточертело, — сказал Брис.
— Была бы только охота отвечать, — сказал Жак.
— Вы это что, мне говорите? — сказала Коринна.
— Да нет! — сказал Раймон. — Это все про него.
Они внезапно замолчали. Вытянутый палец Раймона указывал на Сатурна Ламийского. Тот не пошевелился, но четверо остальных вздрогнули.
— Он прав, — сказал Брис. — Хватит околичностей. Нужно, чтобы он заговорил.
— Вы тоже едете до Херострова? — сказал Жак.
— Как вам нравится поездка? — сказала Гарамюш.
Она втиснулась на свободное место между собой и Сатурном, оставив Бриса в одиночестве у окна. И тем самым доверху открыв свои чулки, а также и цепляющиеся за никелированные застежки розовые резинки. И немножко кожи на бедрах, загорелой и гладкой, лучше некуда.
— Вы играете в карты? — сказал Раймон.
— А что вы слышали об инквизиции? — сказала Коринна.
Сатурн Ламийский не пошевелился и лишь укутал ноги лежавшим у него на коленях зелено-голубым шотландским пледом. У него было очень юное лицо, а аккуратно разделенные пополам ниточкой пробора светлые волосы спадали ему на виски двумя одинаковыми волнами.
— Каков! — сказал Брис. — Он нас провоцирует.
Эти слова не вызвали никакого отзвука во всем семнадцатиметровом диапазоне вагона, что вполне естественно, если учесть, что стенки железнодорожного купе окулированы купирующими звук материалами.
Тишина угнетала.
— Не сыграть ли в карты? — сказал тогда Раймон.
— Опять вы со своими картами! — сказала Гарамюш.
Ей явно хотелось чего-то.
— Оставьте нас в покое! — сказал Жак.
— Во времена инквизиции, — сказала Коринна, — им, чтобы развязать язык, прижигали ноги. Раскаленным докрасна железом или еще чем-нибудь. А еще, им выдирали ногти или выкалывали глаза. Им…
— Ага, — сказал Брис. — Вот и нашли чем заняться.
Они встали все вместе, кроме Сатурна Ламийского. Громко и сипло завывая, поезд въезжал в туннель, шумно спотыкаясь на неровном щебне.
Когда он выбрался из туннеля наружу, Коринна и Гарамюш сидели около окна лицом друг к другу. Рядом с Сатурном Ламийским очутился Раймон. Между ним и Коринной было свободное место. Напротив Сатурна сидел Жак, потом Брис, свободное место и Гарамюш.
На коленях Бриса виднелся маленький, новехонький чемоданчик из желтой кожи, его ручка крепилась при помощи блестящих никелированных колец, а инициалы на нем гласили, что он принадлежит кому-то другому, кого тоже зовут Брис, но в чьем имени П удвоенно.
— Вы до Херострова? — сказал Жак.
