И. Хо - 666. Рождение зверя
Занавеси раздвинулись, и в кабинет опять зашел Михель. Он убрал пустую посуду и начал выставлять заказ, искоса поглядывая на Потемкина. Сам Михель между тем был предметом пристального изучения, но несколько иного рода. Потемкин заметил, что Левинсон смотрит на халдея не как на официанта, которому хорошо бы поскорее сделать свое дело и убраться, а как на объект, в отношении которого у писателя возникли некие далеко идущие намерения. С лицом потемкинского собутыльника произошла разительная перемена: он пожирал Михеля глазами, его рот был раскрыт в кривой улыбке, по бороде стекали слюни.
– Михель, подойдите ко мне, голубчик, – с придыханием попросил писатель.
Халдей оставил посуду и подошел к сидящему на диване Левинсону. Тот ловко спустил ему штаны и с благоговением принялся ощупывать гениталии. Потом он взял халедя за член рукой, обнажил головку и засосал ее влажным ртом. Михель слегка дернулся и жадно схватил воздух. Его орудие начало быстро вставать на исходные позиции. Левинсон, причмокивая, трудился над ним от души. Чувствовалось, что он познал секреты этого мастерства и умел не только доставлять наслаждение партнеру, но и сам получать удовольствие от процесса. Вскоре Михель был уже совершенно готов. Левинсон встал, поцеловал его в губы, скинул штаны и, прогнувшись, развернулся к халдею задом.
– Давай, дружочек, – сладострастно прошептал Левинсон. – Только сальцем смажь, чтоб все гладенько…
Михель достал презерватив и надел его на вздымающийся член. Потом он вытащил из другого кармана жилетки тюбик и выдавил себе в руку изрядное количество голубого геля. Халдей шлепнул классика между ягодиц, размазывая гель, и тут же всадил туда свой проктологический зонд. Левинсон натужно закряхтел, будто он поднимает многопудовую штангу на соревнованиях по тяжелой атлетике. Михель рывками дошел до упора и начал интенсивно работать тазом. Кирилл смотрел на происходящее с интересом. Он обратил внимание на существенное отличие секса двух мужчин от того секса, какой обычно был между ним и женщинами. Халдей трахал Михаила с явным ожесточением, он будто вгонял ему в задний проход бетонные сваи. Впрочем, пассивный партнер не только не протестовал, но своими подбадривающими выкриками выказывал полный восторг. Потемкин хотел было пофилософствовать на эту тему, но решил не обобщать – все же живую сцену гомосексуального полового акта он видел впервые.
– О-о-о! – застонал Михаил. – А-а-а!
Лицо халдея оскалилось, он весь напрягся и схватил Левинсона за ляжки. Потемкин понял, что Михель кончил. Бармен быстро пришел в себя, оделся и собрал грязную посуду. В воздухе едва уловимо запахло экскрементами. Михаил сидел со спущенными штанами и восстанавливал дыхание.
– Кофе по-турецки принеси нам, приятель, – бросил он халдею.
– Так давайте на брудершафт, что ли? – предложил Потемкин.
– Конечно.
Они встали, скрестили руки и выпили, троекратно расцеловавшись. Внезапно Кирилл почувствовал ладонь Левинсона у себя на заднице, и его будто ударило током.
– Миша, – процедил он, еле сдерживаясь, – еще раз так сделаешь – останешься инвалидом.
– Извини, брат, не удержался.
– Ладно, проехали. – Потемкин запил американской газировкой и закурил. – Слушай, а ты можешь мне одну вещь объяснить?
– Все, что хочешь. – Левинсон уставился на него осоловелыми глазами.
– Я не понимаю, что вас, пидоров, притягивает в нас? Дело же не только в том, что это противоестественно, потому что непрактично. Но это же еще и не эстетично. Ну как может возбуждать потный волосатый мужик? А если он еще и страшный и бородатый, как ты?
Писатель усмехнулся:
– Знаешь что, Кира. Во втором веке от рождества Христова в Антиохии, в городе Самосата, жил такой писатель Лукиан. Его перу, среди прочего, принадлежит весьма забавный трактат «Две любви». Там два философа, один из которых – закоренелый гетеросексуал, а второй, как ты выражаешься, – пидор, пытаются доказать друг другу преимущества своего способа удовлетворения похоти. В итоге никто из них ничего другому так и не доказал. У каждого своя правда. Тебе этого просто не понять. У нас с тобою голова по-разному устроена. Я не говорю, что она у меня устроена лучше. Просто – по-разному. С этим надо смириться.
– О’кей, могу смириться, – поднял руки Кирилл. – Но ведь с точки зрения гигиены постоянно вставлять хуй в жопу довольно-таки опасно.
– А вливать в себя вот это, – Миша кивнул на его опорожненный стакан, – тоже чревато. И курить вредно. Жить вообще вредно. Жизнь, как было сказано классиком, – смертельная болезнь, передающаяся половым путем. Да и вообще, – хлопнул он Потемкина по плечу, – скажи честно, ты разве своим дамам ни разу в задний проход не вставлял?
Потемкин посмотрел в потолок, где в свете маленьких лампочек клубился выпущенный им дым.
– Вставлял, вставлял, да еще как…
– Ну и?
– Класс!
– Что ж ты об их анальных проблемах не беспокоился, дорогой?
– Так это… Хотя да, – согласился Кирилл.
В этот момент появился Михель с чашками дымящегося кофе.
– А теперь десерт, – объявил Левинсон.
Он вытащил из кармана черную жестяную баночку и открыл крышку. Взяв кофейную ложечку, Миша зачерпнул содержимое и протянул Потемкину. На черпачке лежал густой конфитюр болотного цвета. Зная пристрастие представителей современной русской литературы к фекальной тематике, Кирилл недоверчиво понюхал угощение. Пахло смесью мускатного ореха, гвоздики, фисташек и цитрусовых.
– Что это? – спросил он.
– Давамеск, – пояснил Левинсон, смакуя содержимое баночки. – Источник вдохновения для Бодлера, Готье, Бальзака и многих других, изменивших реальность. В его составе идеально сочетаются гашиш и шпанские мушки.
Кирилл попробовал зелье. По вкусу оно было действительно похоже на повидло, чуть горьковатое и приторное. Запив десерт кофе, Потемкин почувствовал, как по его телу прошла приятная расслабляющая волна. Кирилл допил терпкий напиток и перевернул чашку.
– Ну ладно, хватит тут херней страдать, – сказал Михаил. – Пойдем в амфитеатр на живого сэра Элтона поглядим. У меня там столик заказан.
– Какого Элтона?
– Джона, разумеется. – Левинсон смачно высморкался в салфетку. – Нашу, так сказать, икону. Реджинальд Кеннет Дуайт, более известный как сэр Элтон Геркулес Джон. С национальным симфоническим оркестром Британии. Когда еще такое увидишь?
Кирилл вдруг понял, что его дешево развели. Кровь прильнула к его голове: «Битых два часа тут паясничаю перед этим пидорасом из-за Беатриче, а он мне теперь про какой-то концерт!»
– Постой, постой! Ты же мне сказал, что приведешь к Беатриче. Да ты хоть представляешь, уебан, что я сейчас с тобой сделаю!
– Если сказал – значит, приведу, – промычал писатель. – Еще не вечер, все только начинается.
Потемкин подумал, что в этом есть какая-то интрига:
– Ладно, пошли в амфитеатр.
– Только тебе туда надо костюмчик поприличнее надеть. – Левинсон оценивающе осмотрел облачение Потемкина, потом посмотрел на себя. – И мне тоже.
Кирилл вспомнил про дресс-код, о котором ему говорила Беатриче.
– Тогда где встретимся?
– Давай через полчаса здесь, в «Вавилоне», около выхода. Оттуда прямая дорога до Колизея.
– Замётано.
Поднимаясь из-за стола, Кирилл взял кофейную чашку и заглянул в нее. Коричневая масса уже сформировалась в рисунок – на дне четко проступали очертания леса с возвышающейся над ним гигантской пальмой. Рядом с нею была видна женская фигура. «Что же, это вполне логично, – подумал Потемкин. – Каждый видит то, что он хочет увидеть». Сопровождаемые понимающими и даже завистливыми к Левинсону взглядами голубой публики, они вместе вышли из бара. Оказалось, что Михаил живет на этом же этаже. Он остановился и ткнул пальцем в пол:
– Значит, через полчаса?
– Значит, так.
Исида
Не зажигая света в гостиной, Кирилл сразу прошел в спальню и начал быстро переодеваться. Сорочка, смокинг, брюки, туфли, бабочка – все было ослепительно белого цвета. Выбор Беатриче оказался исключительно удачен, с размерами она не ошиблась. Все вещи сидели на Потемкине так, словно были сшиты на заказ. Посмотрев в зеркало, он остался весьма доволен собой. Покидая спальню, Кирилл решил заглянуть в бар. Он включил свет в гостиной и тут же отшатнулся, как будто вместо вип-апартаментов случайно нарвался на выгребную яму. Там действительно случилось что-то необычное. Потемкин перевел дух, осторожно зашел в гостиную и стал ее осматривать.
Помещение преобразилось до неузнаваемости. На месте когда-то веселого Бахуса красовалось нечто страшное, отдаленно напоминающее серафима. Только вместо шести крыльев у него были безобразные паучьи лапы, а голова окончательно превратилась в монгольскую маску демона. Подобных фигур было несколько. Над панелью, окружая ее, была изображена змея, кусающая себя за хвост. Все фрески на стенах и потолке были выполнены в стиле Босха и отражали муки, ужас и отчаяние. Все фрагменты оказались увязаны между собой и даже перетекали друг в друга так, что, если не концентрироваться на каком-то отдельном сюжете, а пытаться воспринимать убранство зала целостно, создавалось ощущение, что оно постоянно движется.
