Юрий Никитин - 2024-й
— Всегда есть стимулы. Можно даже… людей побудить работать. Даже потом.
— Это когда? — уточнил Скопа.
— Когда будет достигнута эра всеобщего благосостояния, — сказал я. — Когда процессы будут автоматизированы настолько, что практически все население лишится работы. К их радости, конечно.
Скопа кивнул, сказал Гулько:
— Вот видите, наш босс все время называет этих… людьми, а у тебя нет другого определения, как «быдло».
Гулько поморщился, а на меня посмотрел с укором, словно я, называя людей людьми, плюнул ему в суп.
— Неважно, — ответил он нехотя, — как их называть. Главное, чтобы они поработали еще лет тридцать.
Скопа сказал оптимистически:
— Закон Мура меняется в сторону ускорения. Так что тридцать лет вполне могут превратиться в двадцать.
Гулько прорычал с пренебрежением:
— Слишком хорошо живут! Уже рабочий день им сократили до четырех часов, а неделю до четырех дней!.. И отпуска дважды в год. По месяцу. Бездельники…
Скопа сказал с удивлением:
— Ты чего? Радоваться надо, автоматизация все больше высвобождает людей. Теперь есть время для творчества, для развития способностей…
— Ты совсем дурак? — спросил Гулько, он оглянулся на Тимура, тот ответил бы злее, но Тимур не слышит. — Нет, ты не просто дурак, ты идиот!.. На какое творчество они тратят время? Да все правительства не знают, чем занять этих освободившихся идиотов вроде тебя! Для них и шоу придумывают все новые и новые, и все больше призывают трахаться и трахаться, ибо простой дурак больше ничего не знает и не умеет. Потому сейчас и уверяют везде, что, мол, трахайся до упаду, будешь таким умным, талантливым, энергичным, красивым и даже долгожителем!..
— А-а-а-а, — сказал Скопа понимающе, — вот что тебя задело… Эти гады трахаются чаще, чем ты! Понимаю, обидно. Но ничего, ты же все равно с куклами, а они не считают. И не требуют чаще.
Гулько мгновенно остыл, отмахнулся с великодушием короля, который бросил нищему настоящую серебряную монету.
— Не завидуй.
Скопа удивился:
— А чему завидовать? Ты на этих резиновых баб тратишь все деньги! Мог бы коттедж получше купить, как у всех нас. И внедорожник, чтобы к нему добираться, а то дороги там…
Гулько пожал плечами. Видно было, как не хочется отвечать, объяснять, спорить, доказывать, но Скопа насел, и он ответил с великой неохотой:
— Ты на живых баб тратишь больше.
Скопа воскликнул:
— Так то на живых!
— А чем они лучше? — ответил Гулько брезгливо. — Ты надеваешь лучший костюм, покупаешь цветы и шампанское, едешь к ней и пару часов окучиваешь, и все ради того, чтобы посовокупляться. А я вот встал из-за компа, нажал на кнопочку, дверца шкафчика отворяется, оттуда выходит такая… что у самого замороженного кровь вскипит! А через пять минут, а то и раньше, я снова сажусь за комп.
Скопа сказал саркастически:
— А резиновая баба в шкафчик?
— Сперва помоется, — ответил Гулько невозмутимо. — У нее есть такая прога. Это если она больше не нужна. А так ходит по дому, пыль вытирает, чирикает, песенки поет, жопой виляет… Я экономлю не только на цветах и шампанском, как ты понимаешь, но сберегаю самое ценное — время!.. Просто не понимаю, зачем ради такого простого действа, как коитус, я должен потратить несколько часов на комплименты, убалтывание, подстраивание себя под ее желания и капризы?
— Но как ты не понимаешь, — воскликнул Скопа, — то живая женщина! У нее свои причуды и прихоти! Это же круто: суметь все их обойти и все-таки затащить в постель, добиться своего?
Гулько подумал, наморщил лоб.
— Да-да, в детстве как-то читал Лопе де Вега… или Мольера, не помню. Там бездельники днем спят, вечером сползаются в салоны и охмуряют баб. Целое искусство обольщения существовало…
Скопа сказал гордо:
— Да! И я кое-что из него усвоил! Скажу тебе, сложное искусство, но того стоит.
Гулько двинул плечами:
— Тебе виднее. Но я человек работающий, мне и минуты жалко, а те салонные ловеласы только волочением за бабами и занимались. Они там зарубки у себя в спальне ставили, кто сколько сумел поиметь… называли это победами! Извини, но я лучше в инете пошарю насчет новых способов расположения нанотрубок, чем буду разрабатывать стратегию убалтывания очередной самки.
Оба начали сердиться, слишком уж диаметрально противоположные позиции, я подумывал вмешаться, но заметил, что Скопа слишком уж наскакивает на Гулько, чересчур придирается к его «резиновым бабам», а это признак, если верить психологам, что не уверен в своей правоте и жаждет, чтобы его переубедили.
Гулько, похоже, тоже сообразил, остыл, лицо стало совсем мирным, сказал доброжелательно:
— Да ладно, может, ты и прав. Зайди ко мне на днях, посмотришь моих телок. А то придираешься как-то… в общем. А так будет материал.
Скопа поморщился:
— Да мне даже смотреть на них противно. Извращение какое-то.
— Тогда просто выпьем.
— Я трансгуманист!
— Теперь и трансгуманистам можно, — сказал Гулько жизнерадостно. — Поставь желудок подороже, не скупись! Все будет переваривать, ничего лишнего не оставит.
Скопа кивнул:
— Ладно… зайду.
Я обвел взглядом просторный кабинет, что уже и не кабинет, как считаю упрямо, а порно какое-то из-за лишней роскоши и ненужной мебели в стиле допотопных луев.
Народ балдеет, хотя сейчас разгар рабочего дня. Да, конечно, мы — руководство, но и верхний эшелон не должен увиливать от работы так уж открыто…
Через два кресла от меня Василий Петрович довольно рассказывает Лоре, как его друг Арнольд Изяславич с такой неохотой шел к нам, а теперь гордится, что писал речи НПСам, за них получил восемь престижных премий, подкрепленных памятными медалями, статуэтками и солидным банковским счетом.
Секретарша слушает его с восторгом, я вижу в ее глазах и алчный расчет: Арнольд Изяславич очень интеллигентный и мягкий человек, идеальный кандидат на роль мужа, если правда, что у него еще и банковский счет…
Столько красивых женщин, мелькнула мысль, а у меня никогда не было личной жизни. Ни с одной женщиной ничего не было. Ни-че-го. Секс не в счет, это раньше он был чем-то, а теперь не больше чем дружески похлопать по спине. А то и меньше.
К нам приблизилась Алёна, рослая, с подчеркнуто прямыми плечами, уверенная. В руках уже откупоренная бутылка с яркой наклейкой.
— Коньяк? — спросила она. — Жаль, не самый лучший…
Скопа отмахнулся:
— Главное не что, а с кем. Ты что такая встревоженная?
— Работа, — объяснила она. — Пластическая хирургия развивается стремительно, я себя постоянно с ужасом спрашиваю, до каких пор можно вмешиваться в человеческое тело…
— И что? — спросил Скопа с интересом.
Она ответила серьезно:
— Не нахожу ответа.
Скопа зевнул, потянулся до хруста костей.
— А зачем искать? Будущее покажет. Эволюция лишнее отметет.
— Эволюция работает медленно, — заметила она. — У нас нет миллионов лет в запасе. Уже через десять-двадцать лет возможности по перестройке тела будут такими, что мама не горюй! Не то что мать родная, сам себя не узнаешь…
К нам подсел ближе Тимур, подставил рюмку. Алёна налила ему «с горкой», так что Тимур едва-едва донес до рта, не пролив на пол.
— Особенно, — заметил Скопа, — когда и сознание начнем перестраивать.
— Уже перестраиваем, — уточнил педантичный Тимур. — Как будто ты еще можешь жить без модафинила!
Я чувствовал нарастающее раздражение.
— И что, — спросил я громко, — мы в самом деле хотим войти в сингулярность? Все еще хотим?
На меня начали оглядываться сперва в недоумении, но увидели мое злое лицо, стихли, только Тимур развел руками.
— Володя, — сказал он, — ты чего?
— А ты не видишь? — спросил я раздраженно. — Раньше человеческий род безжалостно выпалывали от больных и слабых пещерные медведи, саблезубые тигры, гигантские волки…
— Судя по фильмам, — добавил он с самым серьезным видом, — и динозавры.
— Но ту фигнячую мелочь мы перебили, — сказал я. — Теперь нами занялись крутые рейд-боссы. Семь тысяч телеканалов круглосуточно крутят три миллиона фильмов и постоянно пополняемые сериалы! Выпалывают куда беспощаднее, не так ли?
Он почесал голову, признался:
— Так. Только самые-самые могут выстоять. Им новостного инета достаточно, остальные гибнут, хотя тела еще ходят, жрут и срут, кислород расходуют. Я с тобой согласен. Полностью! Но я уже не могу отказаться от такого комфорта. Я нормальный, а не подвижник какой сдвинутый.
— А что, — спросил я, — в комфорте нельзя вкалывать?
— Трудно, — признался он. — Человек должен малость голодать, чтобы творить великое. А сейчас, когда жрем и жрем от пуза, но не толстеем… это же сказка!
