РОБЕРТ ХОЛДСТОК - Lavondyss_Rus
Она ошибалась.
Она вернулась в пещеру-святилище, голодная и замерзшая. Около ее масок сидел человек, перебирая их узловатыми трясущимися пальцами. Она подошла к нему сзади и он слегка выпрямился, потом обернулся, услышав ее приближение. Редкие седые волосы и сморщенное лицо. Глаза были открыты, но огонь в них погас.
Она положила руки на его плечи и поцеловала его в макушку.
— Дух Дерева, — прошептала она. — Как я рада увидеть тебя.
Он вздохнул и дал голове с облегчением упасть на грудь. Потом улыбнулся и заплакал, его голова затряслась, потом накрыл ее руку своей. И долго молчал, прерывисто дыша, понимая, что время ожидания окончилось и Таллис вернулась домой, к нему.
— Где ты была? — спросил он.
— Ходила по лесу, — ответила она.
Кода
Я вижу во сне сны, которые снятся другим спящим,
И я становлюсь другими спящими.
Уолт Уитмен. «Спящие»
Боль отступила, но голова еще слегка кружилась. Она лежала на кровати, закутанная в меха, лицом к свету, лившегося из маленького окошка ее хижины. Снаружи дул сильный ветер, пахло снегом. Он надеялась, что буря будет не очень жестокой. Год за годом холм из земли и камня, покрывавший Скатаха, становился все меньше. Скоро будет некуда ходить и не по чему бить. Она приходила к Скатаху каждый день. И пинала землю. Ты должен был продержаться дольше. Ты нужен мне.
Он слишком постарел. Путешествие в Лавондисс потребовало от него слишком многого. Но эти несколько лет были хорошими, хотя ей пришлось заботиться о них обоих.
Застучали копыта лошадей? Она попыталась сесть, но не сумела. Ветер пошевелил шкуры, закрывавшие окна. Молодая женщина, поддерживавшая огонь в доме и ухаживавшая за старухой-которая-предсказывает-будущее, и не подумала подойти и помочь. Все знали, что Таллис умирает. Все знали, что оракул умирает. Все боялись.
Слава богу боль ушла.
Она опять легла на спину и уставилась в потолок. Она была голодна, но есть не хотелось. Ей страстно хотелось пойти в священную пещеру, но она с удовольствием лежала здесь. Она хотела поговорить, но нуждалась в молчании.
Так странно умирать.
Лошади? Да, звук лошадей. Далекий. Они скачут по тропе. Барабаны. Они всегда бъют в барабаны, когда приезжает кто-то новый.
Молодая ленивая сиделка запела. Знакомая жалоба. Сразу вспомнился Райхоуп. Таллис заплакала, без слез, засмеялась без улыбки и беззвучно позвала. Да, очень знакомо, но не было сил встать и понюхать воздух.
Недавно она вспоминала Райхоуп, воспоминания теснились в голове, как если бы чувствовали приближающуюся смерть и стремились стать частью будущего путешествия. Она подумала об отце и опять опечалилась, как все эти годы; она опять увидела одинокую безнадежную фигуру, стоящую в ручье и сжимающую в руке Лунный Сон, осколок жизни дочери. И она с любовью вспомнила о маме, хотя недавно поняла, что ей почти больно думать о молчаливой печали матери, о глубокой потере, которая должна была преследовать Маргарет Китон все те годы, когда Таллис жила с ней.
Две голубые ленточки, обвязанные вокруг обломка рога, лежащего в шкатулке с драгоценностями — две голубые ленточки для ее мертвых сыновей.
Два мальчика (родившихся во время войны!), которые не выжили; платье Таллис — младшего ребенка — было обшито голубыми полосками от их крестильных рубашек.
Ее история — о короле и трех его сыновьях, о младшем сыне, жестоко сосланном в Иноземье — это отражение ее собственной жизни; она все знала, но не понимала по-настоящему.
Она закрыла глаза, но скоро опять открыла, услышав мальчика, ребенка, шельму. Его звали Кирду. Она любила его, но он всегда задавал вопросы. И обрадовалась, когда он стал постарше. Сейчас он кричал: — Бабушка Таллис! Бабушка!
Он ворвался в дверь, отбросив все шкуры; вслед за ним в комнату влетел холодный воздух, заметался по полу и раздул пламя очага. Он осторожно подошел к Таллис, встал над ней и обеспокоено посмотрел сверху вниз. Ему не нравилось, что старая женщина резко сдала. Он пытался разделить ее боль, но еще не умел правильно использовать заклинания.
Он дернул ее за плечо.
— Я уже проснулась, — сказала она. — Что ты хочешь?
— Едут всадники, — взволнованно прошептал он. — Они уже в ущелье. Пять всадников.
Стук копыт стал ближе. За все эти годы она не потеряла острый слух. Она улыбнулась Кирду. Боль полоснула по груди, выжав слезы из глаз. Мальчик озабоченно поддержал ее голову.
— Это должен быть Гарри, — весело сказал он. — Наконец-то!
— Сколько всадников проходило каждый год через святилище? — прошептала Таллис.
— Много.
— Сколько из них было Гарри?
— Ни одного.
— Вот именно. Я нашла Гарри много-много лет назад, когда была девочкой. Я рассказала эту историю тебе и только тебе, но я не ожидала... — она жестокой закашлялась, и Кирду опять поддержал ее голову, беспомощно глядя на нее. — Но я не ожидала, — продолжала она, тяжело дыша, — что ты будешь с азартом мучить меня, что-нибудь увидев и услышав. Ты сводишь меня с ума. Уходи. Я чувствую себя очень странно.
— Есть еще кое-что, — сказал он, положив ее обратно. Он убрал волосы с ее глаз и посмотрел на нее так, как когда-то глядел отец.
— Что?
— Твоя священная пещера... оракул.
— Что с ней?
— Голос девочки. Он зовет. Я все осмотрел, и не увидел ничего. Но там был голос девочки. И такой странный запах... ну, сладкий. И горячий. Как горячий ветер.
Таллис посмотрела на него. Сердце стучало так сильно, что боль вернулась, вместе с головокружением и тошнотой. Она схватила руку мальчика. Всю жизнь он видел только зиму, и не знал о других временах года. Но Таллис знала, что он испытывает, и попыталась улыбнуться, несмотря на трясущееся лицо и внезапное чувство конца...
— Лето, — сказала она. — Ты чувствуешь лето. Я хорошо помню лето...
Это Гарри. Точно, Гарри. Он едет. А голос из пещеры — ее собственный голос — ее-ребенка, слушающей в это мгновение жестокую зиму. Возможно, несмотря ни на что, она еще вернется назад, домой...
Тело попыталось встать, но не смогло. Она отослала мальчика. И молодую женщину. Она лежала на кровати, тряслась, потела и пыталась думать, что боль ушла. Голова едва не взорвалась. Что-то поднялось в горле, и она проглотила его. Влажное тепло улизнуло, несмотря на меха. Грудь, казалось, трещала. Били барабаны, ржали лошади. Она схватилась за меха, пытаясь сохранить последние капли тепла. Она поглядела на крышу хижины и начала считать планки, стебли камыша, каждую деталь.
Быстрее.
Боль расправила крылья.
Быстрее.
Дыхание бурлило в горле. Потемнело... ночь?
Свет, казалось, ускользал. Она не чувствовала собственных рук. Ноги онемели. Были на крыше эти птицы? Почему все кружится?
ГАРРИ! ГАРРИ!
— Я здесь. Я рядом...
Он вошел, а она даже не услышала. Но сейчас почувствовала теплый ветер на лице. Он взял ее руки в свои, поднес их к губам и поцеловал. Внезапно зрение прояснилось. Он стал таким симпатичным, каким и должен был быть. И никакого шрама от ожога на лице. Он был снаряжен для войны и долгой скачки: кожаная одежда, меховой плащ, волосы стиснуты железным обручем. Он широко улыбался, его прекрасные глаза искрились. И он был так молод!
— Гарри...
— Таллис. Неплохо выглядишь.
— Я старуха.
— Ничего подобного. — Он наклонился и опять поцеловал ее. — Мне потребовалось время, чтобы найти тебя.
— Предполагалось, что я должна спасти тебя.
— Да. — Он засмеялся. — И ты спасла. Теперь моя очередь. Я отвезу тебя домой.
— До дома далеко, — сказала она.
— Не слишком. Ты можешь ходить?
— Не знаю.
— Почему бы не попробовать? Вставай.
Она почувствовала, как с нее сняли меха. Она ожидала, что смутится, почувствовав запах недержания, но воздух пах снегом; ноги внезапно окрепли. Она схватилась за руку Гарри и тот поднял ее на ноги. Смеясь, он вывел ее наружу. Землю покрывал толстый слой мягкого снега. Они побежали по нему, Гарри впереди, волоча ее за собой. И ее старые ноги опять стали сильными. Она почувствовала ветер на лице.
— Давай! Давай! — подбадривал ее Гарри. — Дом недалеко.
— Ты слишком быстро бежишь, — крикнула она, провалившись по колено в сугроб. Они, как лошади, пробивались через снег; и смеялись, когда спотыкались и падали. Они выбежали на холм, на его вершине рос лес. Стало теплее, деревья покрывали блестящие листья.
— Подожди! — раздраженно крикнула Таллис и засмеялась. — Я не могу так быстро. Твои ноги длиннее моих.
Брат обнял ее обеими руками и закрутился вместе с ней, так быстро, что ее ноги летели по воздуху. Она захихикала. Она всегда пугалась, когда он так делал, но только потому, что представляла себе, как он отпускает ее. Но он никогда не разжимал объятий.
