Светлана Ягупова - Мутанты Асинтона
Астрик зачарованно просмотрела мыслефильм, переданный Ватриной и, когда он закончился, с жаром сообщила: не видела ничего подобного! У папы с мамой какие-то скучные истории из серии их знакомства или неинтересные случаи из их детства. А тут — будто я сама превратилась в Белый Куст, и было так боязно, когда появился Многолуч, и не хотелось умирать. Занимательней всех сказок голографа.
Ватрина не стала объяснять, что увиденное — вовсе не сказка, а нечто бывшее с нею — девочка еще мала, не поймет. Но пусть складывает в тайничок своей души одну за другой жемчужины ее ожерелья, которые теперь одну за другой придется снимать с нитки и рассматривать вместе с этой малышкой.
Через неделю она опять защелкнула браслет на тонком запястье Астрик, а на свой морщинистый лоб надела металлический обруч, проводки от которого шли к «Оку» и, поудобней усевшись, вновь провалилась в одну из своих прошлых жизней, которых у нее было бесчисленное множество. Однако она догадывалась, что знает далеко не обо всех, что многие так и угасли не-вспомненными метелями бытия.
Отчаянное «Не хочу!» срабатывало каждый раз, когда чернота угрожала навечно поглотить ее, и яростное нежелание беспамятно уйти в бесконечность, сопротивление этому наращивало цепочку метаморфоз. Некоторые из них давали знать о себе внезапным ударом памяти.
Один из таких ударов случился в минуту, когда вместо букваря маленькая Ватрина читала том энциклопедии с цветными иллюстрациями, переложенными папиросной бумагой. Все, что когда-то росло, жило на Земле, придумывалось людьми, заключали в себе толстые тома с золотыми тиснениями на корешках. Часами она сидела на диване, рассматривая картинки, на которых были изображены животные, насекомые, растения, непонятные чертежи, географические карты. Глаза натыкались на странные слова: авантаж, бахтиары, бедламит, бондок… Мать была занята шитьем и собственными мыслями, должно быть, о недавно умершем отце, оторвавшись от выкроек, подолгу смотрела в окно, и ее бескровные губы неслышно шевелились. Маленькой Ватрине казалось, что она видит отца и разговаривает с ним.
Однажды мать кроила платье судейской жене, а Ватрина рассматривала том на букву «К», когда неожиданно набрела на картинку, где были изображены колонии морских кораллов. Вдруг перед глазами все поплыло — и картинка, и склонившаяся над вишневой тканью мама. С трудом набрав в грудь воздуха, она выкрикнула, тыча пальчиком в изображение белого кораллового куста: «Мамочка, это я!»
Мать подняла голову от шитья, взглянула на бледную от волнения малышку и рванулась к ней: «Что с тобой!» Принесла стакан воды, долго приводила девочку в чувство, а она вновь и вновь повторяла, стуча по картинке ладошкой: «Это я, мамочка, это я!» Тогда мать схватила тяжелую книгу, запихнула ее в шкаф рядом с двадцатью девятью такими же томами. Но Ватрина на следующий день отыскала именно этот том и теперь уже украдкой от матери разглядывала странную иллюстрацию, а та опять всколыхнула в ней ряд удивительных картин, в которых она узнавала себя, но совсем не похожую на ту, что отражалась в овальном зеркале на туалетном столике. Если бы ее попросили рассказать, что именно ей видится в эту минуту, она не нашла бы слов, ибо язык ощущений трудно переводится на какой-нибудь иной язык, особенно, если ощущения принадлежат не человеку. Однако шестилетняя Ватрина сознавала, что, разглядывая картинку, вспоминает время, когда была чем-то или кем-то иным, только не девочкой с короткими косичками и аккуратной челкой.
Когда ей исполнилось десять лет, она заявила матери, что помнит, как очень давно умела летать. Мать не забыла тот страшный приступ, когда малышка кричала, что она была когда-то белым коралловым кустом, точно таким, как на картинке. Новое заявление насторожило, но не очень испугало, поскольку было сделано спокойно, не истерично. Мать уже знала, что у девочки живое воображение, учительница советовала отдать ее в художественную школу.
— Значит, летала? — спросила она с иронией, но Ватрина уловила в ее глазах страдание. — Откуда такие фантазии?
Девочка объяснила, что это пришло ей в голову полчаса назад, когда она собирала в палисаднике смородину и перед лицом закружил мотылек с черно-красными крылышками.
Не отрывая от дочери опечаленных глаз, мать сказала, стараясь не сорваться в слезы:
— Ничего страшного, это с каждым бывает. — И неожиданно для себя сделала вывод: — Если подумать, все мы когда-то были кем-то. Еще твой отец говорил — а он много читал и много знал, — что мы состоим из атомов, и эти маленькие частички бессмертны, только соединяются и разъединяются с другими частичками. От разных соединений и получается человек или, скажем, стул, кошка, валенок. А незадолго до смерти отец сказал, что если когда-то умрет, то не насовсем. Пройдет сто, тысяча, миллион лет, и из его атомов образуется новый человек. Земля — это волшебная планета, на которой никто не исчезает навсегда. Но я, помню, ответила ему: в таком случае, ты, каким я знаю тебя, уже не вернешься! — Мать вытерла платком глаза и, спохватившись, уверенно заключила: — Ты вся в отца — такой же фантазер. Еще раз прошу, не рассказывай никому о своих фокусах. Ведь ты же не хочешь прослыть сумасшедшей? Так что тебе все-таки померещилось?
Она не могла изобрести новые слова-понятия, которые адекватно передали бы тот крохотный отрезок бытия, так отличающийся от всего, что знала до сих пор. Лишь спустя много времени звено за звеном восстановит она часть цепочки, соединяющей Белый Куст с бабочкой. За многоцветность крыльев прозвали ее Пестрянкой. Вспоминая краткую жизнь в облике Пестрянки, Ватрина извлекла из сумрака прошлого, связанные с нею еще два звена, и это небольшое открытие так изумило и обрадовало, что не сразу поведала о нем матери. Сидела, странно улыбаясь своему видению, пока мать не растормошила ее.
— Перед тем, как появиться Пестрянке, — сказала Ватрина, растягивая рот до ушей и все еще не упуская из виду картинку, выуженную из тайного уголка души, — я ползала по молодой зеленой крапиве, и она совсем не обжигала меня, потому что я была одета в черный мохнатый чулок со множеством волосков. Передвигаясь, я сгибалась и распрямлялась, то есть поначалу я была гусеницей. А потом заплела себя какими-то паутинками, чем-то клейким и стала неподвижной, как бы умерла, но на самом деле была живой.
— То есть превратилась в куколку, — покачала головой мать, уверенная в том, что лишь поддерживает игру ума, фантазию дочки.
— Да, наверное, я стала куколкой, — согласилась Ватрина, облизывая сметану с сырника. — А потом… потом было нечто восхитительное, — она опять оторвалась от тарелки и замерла, созерцая экран души. — Однажды мне стало тесно и душно в своем домике, я зашевелилась, взломала головой его крышку и обнаружила, что у меня выросли крылья! Я полетела! Краски, запахи цветов, деревьев, земли обрушились на меня, но самым прекрасным было небо. Правда, выше меня летали птицы, и я немного завидовала им. Но все равно было очень хорошо. Мама, ты не поверишь, я лапками определяла, насколько сладка цветочная пыльца.
— Уж этому как раз могу поверить, — грустно усмехнулась мать.
Ватрина вздохнула, смирившись с тем, что ее рассказ воспринимается не очень серьезно.
— Быть может, я прожила бы всю бабочкину жизнь, — уверенно сказала она, — если бы не тот случай с ящерицей. Зеленуха с янтарными глазами сразу не понравилась мне, она кого-то подстерегала среди камней, и вскоре я увидела кого — это был кузнечик. Бедняга ни о чем не подозревал, сидел в траве и не знал, что им интересуются. Когда Зеленуха подкралась к нему совсем близко, мне вздумалось напутать ее, чтобы отвлечь от кузнечика. Я подлетела к ней, замахала крыльями и вмиг была подцеплена длинным острым языком. — От ужаса она даже закрыла лицо ладонями.
Мыслефильм о Пестрянке показался Астрик еще забавней. Девочка что-то поняла, иначе не поинтересовалась бы, все ли раньше были бабочками, гусеницами, птицами или рыбами.
— Не думаю, — сказала Ватрина. — Хотя, кто знает. У людей такая несовершенная память: многие не помнят, что было с ними вчера. А теперь разреши мне побывать в твоей жизни.
Девочка охотно согласилась, как не отказывала в этом отцу и матери. Даже то, что когда-то хотелось скрыть, при таком вот просмотре всегда забавляло ее — ведь это было когда-то, в навсегда ушедшем времени, и как это замечательно, что его можно хоть ненадолго вернуть.
В этот раз она вспомнила о лесе, где однажды прогуливалась с отцом.
— Скоро и сюда доберутся и здесь наведут машинный порядок, — ворчал отец, шаркая ореховой палкой по толстой подстилке из прошлогодней листвы под ногами. Он удалился шагов на двадцать вперед, когда из-за толстого дуба выглянуло крохотное существо сантиметров двадцати от земли, окутанное молчаливой бородкой, в одежде из лопухов и лесного мха. На пористом, как у гриба, личике посверкивали красные смородинки глаз.
