Олег Маловичко - Исход
Нужно было срочно наводить порядок. Ставить народ в рамки. Назревала диктатура, единственный способ выжить. Анархия — гибель. Идеологии не было никакой. Попав в лагерь, уже через пару недель переставали воспринимать власть. Сергей пока отказывался признать, что держать людей в узде можно только страхом.
Лагерь себя проедал. Запасы таяли. Появилось подозрение, что воруют. Беженцы, стоявшие у лагеря в карантине, рассказывали: молодежь из лагеря предлагает оголодавшим беженкам пойти в кусты за банку консервов. Кто-то соглашается.
Кошелев вывел к фонтану тех, у кого был доступ к еде, и сказал, что грохнет любого, замеченного в краже. Винер потом брюзжал, что угрозы никогда никого не останавливали, и расстрелы не остановят. Воровать продолжали. Сергей собрал лагерь и объявил, что замеченных в воровстве будут казнить. При всем народе, чтобы другим неповадно.
Воровали и друг у друга. В основном продукты и «ништяки», в которых числились фонарики, батарейки, ножи, сигареты. У фонтана появился стихийный обменник. Хорошо шли водка, сигареты, продукты, секс. Золото вообще не котировалось.
Притворясь больными или сговорившись с бригадиром, чтобы «не замечал», молодые мужики уходили на неделю-другую в мародеры.
Проблемой был молодняк. Уходили в ночь за двадцать километров, меняли в деревнях вещи на коноплю, ходили по лагерю обкуренные, смешливые или забивались в приступах параноидального страха в подвалы и плакали. Выдумали свое приветствие и орали ревом: «Нам пиздец!», и отзывом было: «Всем пиздец». Карлович предлагал и за это стрелять, но остановились на урезании пайка и тяжелых работах.
Беженцы являли страшную и трогательную картину. Они были похожи на людей, несущих свечку через ураган. Они рассказывали, как проходили через деревни. Их пропускали, но не разрешали остаться. Женщины из деревень давали им продукты. Мало и плохие, но выбор для голодного — роскошь. Они отходили от деревни на два-три километра, и их догонял молодняк, отбиравший все ценное — часы, одежду. Заставляли раздеваться догола, чтобы посмотреть, не спрятано ли что на теле. Женщин насиловали. То, что по первости пугало, потом становилось обыденным, и группа беженцев просто ждала, пока попользуют кого-то из них, чтобы продолжить путь. Иногда возвращались в деревню жаловаться — а что я могу поделать, говорил главный, везде одно и то же, идите пока живы.
Но они выстояли. И прошли. Злу не удалось их сломить. Они не были святыми или ангелами, и, придя в лагерь, на второй день начинали собачиться из-за еды, места, просто от нервов — но на пути в «Зарю» они подбирали детей, и стариков, и одиночек, и слабых.
Сергей говорил со всеми. Наедине не мог, времени бы не хватило. Собирал группками, рассказывал о себе, о лагере, о новых законах и принципах жизни. Старые рухнули, все забудьте. Мы будем жить здесь так, и выживем.
К концу сентября в лагере было пятьсот человек. Во второй декаде октября, пасмурной, холодной, мокрой, их стало больше.
Глаша с утра пекла хлеб. Сергей, засидевшийся с советом за полночь, не поужинал и был страшно голоден. Никуда не пойду, пока не поем, думал он.
В дверь постучали. Сняв шапку, в открывшуюся щель просунул голову Марат, семнадцатилетний парнишка из Колпина, с сережкой в виде распятия в левом ухе и заткнутым за пояс пистолетом.
— Здрасте… Серег, беженцы пришли.
— И что? Пустите.
— Их много.
— Всех и пустите.
Парень мялся, не уходил.
— Сколько?
— Я не считал.
— Десять? Двадцать? Сто?
— Человек двести, наверное.
Их было больше, и они продолжали подходить. Скоро вытоптанная прошлыми волнами беженцев поляна перед лагерем была полна. Люди садились на рюкзаки или на землю, подстилая под себя куртки.
Они шли от бетонки парами и группами по трое, четверо, а ближе к лагерю сливались в толпу. Шли короткими, неуверенными шагами, будто постоянно спотыкаясь. Тех, кто не мог идти, несли на самодельных носилках из двух палок и куртки или плаща. Детей тащили на закорках.
Они все устали, и во взглядах была безнадежность.
— Давно идут. Ноги в кровь стерли, — сказал Карлович, подойдя к Сергею со спины.
— Сколько их?
— Пока… триста — триста пятьдесят.
Бугрим выставил у ворот охрану — четверых с автоматами и восьмерых с ружьями. В шестнадцати метрах от ворот, на заборе, оборудовал огневую точку с пулеметом.
Сергей вышел говорить с пришедшими.
Старшей у них была Нина Васильевна, женщина лет пятидесяти, худощавая и маленькая, жесткая в разговоре.
Шли из Волоколамска, где была их община. Там они вычистили город от трупов, собрали еду и жили на окраине, в одноэтажных домах, по старой памяти называемых частными. У них были чистая вода и лекарства, и они могли перезимовать.
— Мы не подумали об охране. Все уже вроде друг друга перебили, было тихо. Даже оружия не собрали. Я, дура, зациклилась на лекарствах.
Их выбила банда, в которой было всего двадцать человек. Приехали на танке и двух джипах. Когда волоколамцы засели, стали стрелять по домам, а деревянные давили. Били боком танка, дома качались, ломались внутрь гнилой доской и дранкой.
Дали уйти только пустыми, не разрешили взять ничего.
— Вообще разговаривать не стали! Мы им: дайте хоть документы возьмем, а они: идите пока живы. Теперь они там зазимуют. — Она посмотрела на Сергея. — Говорят, вы пророк. Говорите о Боге, о любви. Вы правда верите, или это просто ваш способ набрать больше сил?
— Верую, — ответил Сергей.
— И как вы объясните, что теперь эти подонки выживут на нашем поту, а мы умрем? Миром правят сволочи, Сергей.
— Нас Господь ведет. Как знать, от чего вы ушли и к чему придете. Может, вы должны были оказаться здесь. Может, все к лучшему.
Она посмотрела на него, будто он сказал бестактность.
— Не смейте так говорить. Даже не упоминайте о Боге, я ненавижу его за то, чему он дал случиться. К лучшему, говорите? Мы шли через Яшин. Там одна главная улица. Нам преградили дорогу бандиты и потребовали плату. Сначала спросили врача, желательно акушера, потом потребовали заплатить. У нас ничего не было. Хотели пойти назад, но нам опять перегородили дорогу и сказали, что выход тоже стоит. Я отдала двух девочек. Иру Казакову, она вела у меня математику, и Гордиенко Аню.
— Они бы все равно их забрали, — возразил Сергей, — они все равно забрали бы ваших девушек, может, больше двух, и тогда бы отпустили.
— Может быть. Но что бы вы сказали Ире и Ане о неисповедимости господних путей? В чем их предназначение?
— У них больше шансов выжить, чем у нас, — подал голос Винер. Он подошел давно, но пока не вмешивался в разговор.
— Я знаю, вы берете людей, — сказала Нина Васильевна. — По пути пересекались с бродягами, такими же, как мы, так только и разговоров, что о вас и Луке. Почти все к нам прибились. Вы — новая надежда, Сергей. Единственная.
— Спасибо. Бог меня наставил.
— Нас четыреста девять человек. Утром было четыреста двенадцать, трое умерли. Здоровых, наверное, двести. Мы — обуза. Я понимаю, что мы можем потянуть на дно ваш лагерь. Я прошу вас: возьмите здоровых и дайте остальным воды. Я их уведу.
— Куда?
— Умирать, куда мне их вести? Многие уже на грани. Пройдем километров пятьдесят… Мне нужно, чтобы вы взяли кого-то. У других появится надежда, и я смогу их увести.
Сергей коснулся ее плеча, встал и пошел с Мишей к лагерю, по пути попросив Игната дать людям воды и позвать Драпеко, пусть осмотрит, кого успеет.
— Мы не можем двести человек взять, — сказал Винер, — сам понимаешь. Надо дать им грибов, ягод, пусть дальше идут.
— Мы возьмем всех, — сказал Сергей, — до единого.
— Ты больной, Сережа, ты понимаешь, что ты — убийца? Твоя праведность угрожает лагерю. Мы всех не прокормим. Если ты этих пустишь — мы начнем дохнуть. И жрать друг друга, а зиму каннибалы переживут, этого хочешь? Знаешь, что здесь зимой будет? Блокада ленинградская, даже хуже! Здесь фашистов нет, откуда героизм брать?
— Мы справимся, Миша.
Глаша с женщинами варила гречку в больших столовских кастрюлях. За час варили четыре. Чтобы накормить беженцев, понадобилось восемь.
Поев, люди спали. Дождя на счастье не было. Сергей попросил Нину Васильевну собрать два десятка человек, трезвомыслящих.
— Мы не можем принять всех. Тогда и мы погибнем, и вы. Сейчас возьмем детей и больных. Вокруг — десятки брошенных деревень. Мы покажем. Там есть дома с печами, дров нарубите. Дадим немного продуктов. Пару стволов на деревню. Вы будете нашими. Я буду защищать вас, как тех, кто в лагере, но и вы придете, когда позовем. Вы в нашем круге. Вы с нами.
Среди попавших в лагерь был Алишер. У него была кишечная инфекция, и он бредил. Ему помогли зайти в лагерь и бросили в углу спортзала. Сюда сводили всех больных, и Драпеко их потом осматривал.
