Гай Север - Каторга
— Подожди, я с тобой... Нет, Дед, подожди... Я должен попробовать... Тьфу ты, вот ведь зараза какая! Сейчас, подожди, я попробую, и пойдем мочить Умника.
— Ну пробуй, пробуй. Снимай штаны и клади свою вонючую задницу вот на это сиденье.
— Надо же, как умно придумано. Садишься — и жопа не пачкается.
— А вот еще и рулончик, видишь?
— А это зачем?
— А ты подумай.
Лысый задумался. Потом лицо его просияло.
— Вот это да! Пробую!
— Дверь-то прикрой.
— Зачем?
— Тебе что, приятно, когда смотрят, когда ты срешь?
— Не знаю. Ну ладно, прикрыл, не ори, старый кретин.
— Не забудь смыть, молодой кретин, — напомнил Дед в дверку.
— Засохни. Я уже догадался.
Когда, Лысый, наконец, закончил, они вышли в комнату с умывальниками.
— Мыть руки, — сказал Дед с кислой ухмылкой. — Посрал — вымой руки. Всему вас учить надо, щенков.
Лысый, не споря, подошел к умывальнику, открыл воду, намылил руки, стал споласкивать мыло и фыркнул.
— Надо же. Сроду бы не подумал, — он вытер руки. — Знаешь, Дед, Умника мы, конечно, замочим, это понятно, но мне здесь нравится!
— Всему вас учить надо, щенков, — сообщил Дед, усмехаясь под нос.
Они вернулись в барак, прошли к своим нарам и уже улеглись, когда к ним подошла небольшая компания во главе с косоглазым типом с треугольной челюстью. В руках у косоглазого была дубинка. Он остановился над Лысым и, поигрывая дубинкой, толкнул его в бок.
— Вставай, гнида. Дело есть.
Лысый приоткрыл один глаз.
— Вставай, говорю, — косоглазый ударил Лысого снова.
— Это ты что ли, Гондон? Отвали, завтра решим.
— Ты что, не слышал? Вставай, сука, сам, пока я добрый.
— Отвали!
Гондон, не произнося больше ни слова, с размаху ударил Лысого дубинкой в голову. Лысый вскрикнул, дернулся, скатился на пол. Косоглазый ударил его ногой в спину.
— Ты что, сука, — говорят, ходил в тот сортир? Отвечай, сука, ну!
Лысый лежал, обхватив ладонями лысину, с которой стекала кровь.
— Отвечай, сука, ну!
Гондон ударил Лысого в пах, Лысый скрючился, прижал колени к груди. Дед вскочил со своих нар, получил удар дубинкой в висок, обмяк, упал обратно.
— Ты, сука, тут что, на особенном положении? — процедил сквозь зубы Гондон и снова ударил Лысого. — Мы, значит, тут все гондоны, падаль, отстой, а ему подавай чистый сортир? Тут ему, значит, срать уже западло? Мы, значит, тут все использованные гондоны, а он...
Косоглазый не договорил. Дед выдернул у него из руки дубинку и успел ударить по шее, пока на него не накинулись роем шестерки. Они отобрали у Деда дубинку и стали бить кулаками. Гондон, теряясь от боли и страха, вырвал у шестерок дубинку и ударил Деда с такой силой, что тот перелетел через нары и упал на пол с другой стороны. Гондон, забыв про Лысого, перепрыгнул через нары и стал избивать Деда чем можно — руками, дубинкой, ногами. Шестерки окружили Деда и стали рвать на куски. Деда били недолго — Лысый поднялся с пола и, едва соображая, набросился на Гондона сзади и вцепился в глотку. Даже когда шестерки вконец размозжили Лысому череп, и весь рой вмиг рассыпался, косоглазый так и не освободился от мертвой хватки.
Наконец он перестал дергаться и хрипеть, все стихло, и больше ничего не тревожило зловонную тишину. Дед еще долго ворочался, пытаясь подняться. Наконец он, отплевываясь, дополз до Лысого и ударил его по щеке. Потом ударил еще раз, потом еще. Лысый очнулся, приоткрыл залитый кровью глаз, промычал.
— Лысый, — прохрипел Дед. — Ты еще жив? Лысый...
— Где Умник?.. — прошептал Лысый чуть слышно. — Где Умник?.. Позови Умника...
— Сейчас, сейчас... Он там, наверно, так и сидит, в своем люке... Сейчас я за ним сползаю... Не подыхай пока, Лысый, дождись...
Дед собрался с силами, поднялся на ноги и, шатаясь и хватаясь за стойки нар, побрел к выходу. Он вернулся нескоро — его вел под руки Умник, и они добрались до места, и Умник склонился над Лысым, а Дед со стоном обмяк и повалился на пол.
— Лысый! — Умник тронул Лысого за плечо. — Лысый, ты жив? Я пришел. Лысый, очнись!
Лысый открыл невидящий глаз, вздохнул несколько раз, шевельнулся, прошептал еле слышно:
— Умник, прикинь... Я ходил в туалет... Это, оказывается, так круто...
— Лысый, я, честное слово, очень этому рад! Видишь, сумел пожить перед смертью по-человечески...
— Умник... Я, наверно, попаду в ад...
— Лысый, не попадешь. Посмотри, Лысый, вокруг. Это и есть ад. Умирай спокойно... Хуже не будет.
— Умник, ты сволочь, паскуда... Так хорошо, что ты разузнал мой номер... Страшно подумать, если бы я подыхал и не знал... Какой у меня номер...
— Да, Лысый. Когда знаешь свой номер, совсем другое дело. Я рад за тебя, без шуток.
— Знаю... Без шуток... А еще я мыл руки... С мылом... И вытирал полотенцем... Умник, прикинь... Там на стене висело... Такое негрязное... Нахрен я там не остался... — Лысый затих.
— Лысый! — Умник снова тронул его за плечо. — Лысый!
Но Лысый уже не ответил.
— Дед, — Умник повернулся к Деду, который лежал под нарами на полу и тяжело дышал. — Смотри теперь ты не сдохни.
— Щас... — Дед приоткрыл глаза, усмехнулся, закашлялся. — Я еще тебя, сволочь, переживу... Не таких умников пережил...
— Дед, я возвращаюсь. Идешь?
— Оставь меня в покое, кретин... Пошел вон, чтобы я тебя больше не видел... Слышишь? Не попадайся мне на глаза, пришибу...
Дед выздоравливал долго.
— Возраст уже не тот, — жаловался он соседу по больничным нарам, Мудиле, идиоту с гноящимся глазом. — В свое время, бывало, еще не так вставляли.
Мудило только гнусно гигикал. Когда Дед, наконец, начал ходить, то подолгу стоял у мутного загаженного окна, смотрел в унылый слякотный полумрак, на бесконечные крыши бараков, бесконечную колючую проволоку, башни забоев, угрюмые мрачные тучи. Иногда он смотрел на ворота, которые, если верить Умнику, были не заперты, и на люк, в котором он когда-то бывал. Это, казалось, было теперь так давно, что Дед уже сам не верил.
— Интересно, — иногда говорил Дед сам себе, разглядывая ворота. — Нет, в самом деле. Пойти, что ли, самому посмотреть?
— Ты про что там? — гундел Мудило. — Ты что там смотреть собрался, старый калека, гы-гы-гы!
— А ты знаешь, Мудило, что с нашей зоны можно свалить? Без проблем. Просто взять и уйти.
— Ну ты даешь, старый мудило! — гигикал Мудило. — Мочили тебя, мочили, в жопу не замочили, но мозги выбили нахрен, гы-гы-гы!
— Нет, я без шуток, Мудило, — Дед отворачивался от окна. — Ворота не заперты. Выходи и мотай на все стороны. Скажи мне, Мудило, кто тебя здесь держит?
— Ну ты и дурак, старый мудило, — гундел Мудило, радостно щерясь. — Сдохни быстрей и не мучайся.
— Нет, правда, Мудило, кто тебя здесь держит? Кто тебя заставляет каждый день корячиться в шахтах? Хавать шнягу, которую тут дают?
— Интересно, что еще хавать, старый ты хрен, если тут больше ничего не дают?
— А что тебе еще тут давать? Зачем тебе еще что-то давать? Вот тебя пичкают этой бодягой, если ты хаваешь эту бодягу. Зачем пыжиться и усираться, Мудило, готовить что-то нормальное, тратить продукт, когда ты схаваешь и бодягу?
— Я тебе сейчас яйца вырву, старый мудило, — гигикал Мудило и радостно щерился. — Ну и что же ты не ушел тогда, старый мудило?
— Вот еще подлечусь чуток, и уйду, — отвечал Дед. — А что?
— Гы-гы-гы, — радовался Мудило. — Так вот прям и уйдешь?
— Так вот прям и уйду. А кто меня здесь держит, Мудило?
— Гы-гы-гы, ну ты и дурак, старый хрен. Так вот прям и открыто?
— Так вот прям и открыто, Мудило. Ты мне скажи, разве это есть жизнь? Разве это и есть жизнь?
— Гы-гы-гы! Не умничай, старый хрен! У кого ты только этого нахватался, старый мудак?
— Был такой, — говорил Дед и молчал. — Был такой, умник один.
— А, ты про этого... — хмыкал Мудило и злобно щерился. — Как же не знать. С-сука! Вот ведь паскуды, твари, ублюдки! — Мудило долго ругался. — Каких-то уродов, гнойных пидоров, бля, забирают, а мы тут... Корячься как петухи, как, бля, мудилы какие. У-у, гнида! У-у, с-сука! У-у, падла! Лютая, лютая, лютая! — Мудило ругался, долго и страшно.
Шло время. Дед поправлялся и наконец, вскоре после того как Мудило умер, вернулся к обычной жизни. В первый же день после работы он подошел к воротам, даже потрогал ручку, но открывать не решился. Было страшно — странно и страшно. Дед постоял, потоптался, вздохнул, отошел, остановился, потоптался еще раз, еще раз вздохнул.
— Интересно, — он посмотрел в небо. — Узнал он, или все-таки не стерпел? Нет, наверно, узнал... Узнал, конечно, на то он и Умник...
И Дед вернулся в барак, и долго ворочался, и уснул только под утро. На следующий день, после очередного кошмара в забоях, Дед, едва помня себя от усталости и отупения, снова пришел к воротам. Долго стоял, пытаясь заставить себя поверить, тронуть ручку, толкнуть ворота. Он приходил к воротам несколько дней, потом перестал. Пришла очередь быть дежурным, и несколько дней он расхаживал и орал, пока не охрип. Потом ему назначили новичков, сразу двух, таких невероятных кретинов, что несколько раз он еле сдержался чтобы их не убить. Так, в гнусной рутине, в крови и дерьме ползло время, и про ворота он не вспоминал.
