Дмитрий Лычковский - Когда был Ленин мумией
Лаборантки рыдали, профессора пили капли, но — обошлось. Правда, в мавзолее случились некоторые изменения. Караул возле тела исчез. Ну так необходимость в нем и без того отпала: некогда полноводная людская река давно превратилась в до неприличия скудную струйку. На стене около двери в лабораторию приколотили табличку «Коммерческое предприятие „Ритуал“». А в мавзолей — причем все больше по ночам — стали являться личности с такой наружностью, что Ильич не без раскаяния вспомнил собственные слова, что партия — не пансион для благородных девиц и иной мерзавец может быть для нее именно тем и полезен, что он мерзавец.
«На баррикаде взломщик-рецидивист необходимее Плеханова» — ах как он аплодировал когда-то этой богдановской фразе. Но теперь, наблюдая через полоску век за очередным ночным посетителем, отворившим дверь в лабораторию хамским пинком, Ильич признал, что предпочел бы Плеханова.
— Сюда, сюда, пожалуйста! — послышался голос дежурного лаборанта, причем голос этот приближался. Ленин понял, что мерзкого посетителя ведут зачем-то к саркофагу. — Вот, можете взглянуть на этот объект. Ваш будет точно такой же.
— За базар отвечаешь, лепила? — сипло спросил его собеседник, приникнув своей гнусною рожей вплотную к стеклу и разглядывая вождя мирового пролетариата внимательно, как солдат — вошь. — У нашего ведь башку из волыны насквозь пробили, кулак сунуть можно.
— Ничего страшного, — журчал лаборант. — Опытный персонал, замечательные разработки… Будет как при жизни, даже лучше. Мы таких людей бальзамировали — Георгия Димитрова, лидера болгарских коммунистов, Чойбалсана и Сухэ-Батора лидеров социалистической Монголии, Клемента Готвальда, президента Чехословакии, Агостиньо Нето, лидера Анголы. Не хотите посмотреть каталог?
— Что ты мне коммунягами тычешь? — и рожа бесстыже выругалась. — Коля Шайба с самим Сильвестром работал и должен выглядеть так, чтоб пацанам перед другими бригадами не западло было.
— Двенадцать тысяч долларов в неделю, — быстро проговорил лаборант. — Четыре месяца работы, предоплата пятьдесят процентов.
— Не проблема!
И, послюнявив палец с гигантским перстнем-печаткой, соратник Коли Шайбы отсчитал разноцветные банкноты прямо на прозрачную крышку саркофага. Ильич, обмирая, понял, что в страну вернулся нэп.
Зато персонал лаборатории повеселел и перестал делать в присутствии тела мрачные прогнозы. Так что Ленин, проведя в уме несколько диспутов насчет уступок мировому капиталу, в конце концов убедил самого себя, что эту временную меру вполне целесообразно иногда повторять.
Ну а после того как лаборатория получила миллион от правительства Северной Кореи за бальзамирование какого-то тамошнего начальника с незапоминаемым именем, Ильич и вовсе перестал занимать мозг лишними рассуждениями и вернулся к обычному безмятежному состоянию.
«Старею, наверное», — однажды подумал он.
Глава 7. Дети подземелья
Зима выдалась тихой. Кремлевский завхоз — явный ворюга и замаскировавшаяся контрреволюционная сволочь, распорядился провести внеплановую дератизацию помещений. После чего в мавзолее, к величайшему сожалению Ильича, пропали не только тараканы, но и мухи. Весь декабрь Ильич маялся, решительно не зная, чем себя занять. То пытался от нечего делать, скосив глаза к переносице, рассмотреть свой заострившийся нос, то восстанавливал по памяти апрельские тезисы, то взялся самому себе сочинять письмо от имени ренегата Каутского. Выходило порой презабавно…
В канун Нового года произошло нечто странное. Очнувшись поутру, Ильич ощутил смутное беспокойство. Вскоре оно настолько усилилось, что даже перешло в зуд весьма материального свойства. Поначалу Ильич предположил, что в саркофаг пробралась чудом уцелевшая блоха. Однако хорошенько поразмыслив, отверг эту мысль как заведомо ложную. Во-первых, блохе нужно чем-то питаться, и в этом смысле тело Ленина не представляло для нее никакого интереса. Ну и потом, даже пробравшись невесть как в гереметичный гроб, она бы просто издохла от паров химикалий, насквозь пропитавших ленинскую усыпальницу.
Беспричинная тревога не проходила. Сосало под ложечкой и что-то внутри подсказывало близость перемен. А ведь интуиция никогда не обманывала вождя: именно благодаря ей Ильичу в свое время удавалось мастерски обрубать хвосты, а однажды даже выбраться из Питера в Хельсинки, прыгая со льдины на льдину по Финскому заливу.
Не соврало предчувствие и на сей раз. Ровно в полночь, когда кремлевские куранты начали отсчитывать последнюю минуту уходящего года, по телу побежали холодные, колкие мурашки. Ленин понял — началось! Окинув свое недвижимое туловище сквозь щели из-под пристроченных век, Ильич обнаружил, что по костюму и даже по пошлому галстуку в горох пробегают голубые шарообразные искры. Такие электроразряды ему доводилось видеть в прошлой своей жизни, в гимназии, на уроке естествознания. Их выдавала динамомашина, которую, к восторгу гимназистов, крутил своей толстой холеной рукой папа Керенского.
Искр становилось все больше, а сияние — все ярче. «Да это шаровая молния», — успел было подумать Ленин, как его тело потряс грандиозный по своей мощности электроразряд, и он лишился фантомных чувств.
В себя пришел в конусообразном гигантском помещении. В отполированных глыбах отражались отблески тысяч воткнутых по периметру факелов. Зал поражал размерами. Даже Нотр Дам де Пари, в который Ленин как-то наведался от скуки, когда ему пришлось эмигрантом прозябать в скверной дыре — Париже, не мог сравниться масштабом. И зал этот был полон народу. На Ильича со всех сторон тек звук, по которому, чего греха таить — изнылось, истосковалось, истомилось его ухо. Гул многотысячной толпы.
Что это — стачка? забастовка? митинг? А быть может (чем черт не шутит) — даже и съезд! Ленин оживился. И только тут понял, что в данном случае слово «оживился» не было преувеличением. Он стоял! Пусть на высохших почти до кости, но на своих ногах. И мог смотреть вокруг не так, как привык — лежа, из-под щелки между веками, а нормально, широко раскрыв глаза. Какое счастье было ощущать себя вертикально — совсем как в ту пору, когда его ноги вышагивали по свинцово-серой брусчатке Питера.
Пестрая разноязыкая толпа тянула к себе, словно новогодняя игрушка. Посмотрев вниз, на свои начищенные до зеркального блеска ботинки, Ильич решился и сделал осторожный шаг. Суставы противно захрустели, но выдержали. Он шагнул шире, почти как встарь — и едва не упал.
— Что ж вы, батенька! — раздался сзади негромкий басок, сопровождаемый деликатным покашливаньем. — Новенький? Куда так разбежались? Аккуратней надо, шажок за шажком, как в детстве. Иначе травмы неизбежны. Пока обвыкнетесь, лучше идти по стеночке. Или же извольте — возьмите мою трость…
Ильич обернулся. Перед ним стояло тело изрядной сохранности с пышными бакенбардами, облаченное в черный парадный мундир тайного советника.
— Пирогов Николай Иванович, — представился незнакомец.
— Уж не тот ли самый прославленный хирург? — изумился Ленин. — И, ухватив руку эскулапа, радостно затряс ее так, словно перед ним был революционный матрос.
— Аккуратней, — поморщился Пирогов и, отняв кисть с красивыми, необыкновенно длинными и тонкими пальцами, внимательно ее осмотрел. — Все же эластичность тканей давно не та. На будущее попрошу учесть.
— Извините, — смутился Ильич. — Просто так приятно встретить соотечественника в этой, в этом…
— Некрополисе, — подсказал Пирогов.
— Некрополисе?
— Да-да. Видите ли, дорогой земляк, простите, не знаю, как вас величать…
— Ульянов. Владимир Ильич Ульянов.
— Видите ли, дорогой Владимир Ильич, — продолжил профессор, — мы с вами находимся в одной из тайных гробниц, сокрытых от глаз смертных песками Сахары.
— То есть, в Египте? — уточнил Ленин, во всем любящий предельную ясность.
— Именно.
Ильич переваривал эту информацию не больше секунды, после чего высыпал на собеседника ворох вопросов.
— И кто же здесь собирается? Какова цель собраний? Как часто они проходят? Каков кворум?
— Ба-ба-ба! Ну зачастили, — улыбнулся восковыми губами Пирогов, и принялся отвечать обстоятельно и неспешно. — Собираются здесь только те, кто подвергся процессу мумификации и бальзамирования. Что характерно — не суть важно, стало ли тело мумией по воле создателя или является рукотворным произведением человека.
Пирогов неожиданно замолчал, пристально глядя на руки Ильича.
— Простите, милейший, только не обижайтесь — сугубо профессиональное любопытство. Вас когда набальзамировали?
— В 1924-м, — не обиделся Ильич.
— Поразительно. Насколько могу судить по великолепной сохранности кожи, работали специалисты экстра-класса.
