Мария Перцева - Сказочка
Саша, пропустив последнюю реплику мимо ушей, продолжал есть. Анфиса тем временем заливалась соловьем:
— Сорок пять минут он тошнил нам под знаменем «Как должны вести себя будущие мамы»! Все сидели перед ним красные как раки. Не удивлюсь, если после подобной беседы добрая половина нашего класса решит уйти в монастырь. Он так яростно допытывался о наших проблемах… ну прямо вылитый ты, Саша!
— Ну все, уела! Сдаюсь! — подняв руки, засмеялся Саша.
— Прощаю, — отмахнулась Анфиса. — Ну вот, он так допытывался о наших проблемах, что я решила: а не познакомить ли его с Сашей?
— Анфиса! — взмолился брат. — Ведь ты же простила!
— Я покривила душой, — созналась она. — Ну так вот, он так допытывался, что мне стало жаль его неискушенное любопытство.
— И как же ты его пожалела?
— Я сказала, что искренне надеюсь на его помощь и взаимопонимание: мне тоже нравятся только маленькие девочки.
Саша поперхнулся, а Елена Николаевна уронила вилку на пол.
В воцарившейся тишине раздался хриплый Анфисин смех:
— Он почти так же отреагировал. Теперь он был одного цвета с моими тупыми одноклассницами.
И неожиданно добавила:
— Словно заходящее солнце…
Первым пришел в себя Саша. Откашлявшись, он начал смеяться:
— Ну, милая, ты даешь! Это ж надо ж так! Ну отмочила!
Но Елена Николаевна сурово прервала сына:
— Не вижу здесь ничего смешного! Твоя сестра у тебя на глазах становится пошлой грубиянкой, а ты надрываешься от смеха! Между прочим, об этой ее новой выходке уже вся школа знает! Сегодня к нам учительница приходила!
— А-а-а, — обрадовалась Анфиса, — значит, она тебе все-таки рассказала!
— Ничего она мне не рассказывала! А я-то все понять не могла, чего она меня жалеет. И все интересуется: а часто ли к нам девочки приходят? А есть ли у тебя в классе подруги? А запираешься ли ты в своей комнате на замок?
— Мам, а ты рассказала ей, что она с плюшевым медведем спит? — спросил Саша, жуя картошку.
— Да, — согласилась Анфиса, — ведь это же сплошной разврат!
Елена Николаевна удивленно посмотрела на детей:
— Вы что — идиоты? Или притворяетесь?
Саша допил компот и, утеревшись салфеткой, встал из-за стола. С удовольствием потянувшись, он похлопал себя по животу и сыто улыбнулся:
— Ужин был замечательный. Да и вообще, мне, как идиоту, много не надо. Спасибо, мам, все было очень вкусно.
С этими словами он поцеловал мать в щеку и удалился.
Анфиса тоже встала из-за стола и, промокнув губы, бросила скомканную салфетку в тарелку.
— Сыта? — спросила Елена Николаевна.
В ответ Анфиса удовлетворенно провела ребром ладони по горлу.
— Что сейчас делать думаешь? — автоматически спросила мать.
Дочь пожала плечами:
— Пойду поразвратничаю, — и вслед за братом вышла из комнаты.
Елена Николаевна осталась наедине с грязными тарелками.
Анфиса проснулась от того, что бешено чесались руки.
«Почесуха, что ли, на нервной почве началась? — мрачно подумала она. — Вот люди! Скоро вообще в гроб вгонят!»
Приподнявшись на локте, она нашарила на стене выключатель и врубила свет.
Тщательно осмотрев руки, она пришла к выводу, что Саша — козел. Конечно! А как же его еще назовешь? Вечно, когда курит, не закрывает за собой дверь на балкон. Немудрено, что за ночь в комнату налетает уйма комаров. Да еще месяц какой: март — самый комариный сезон!
«Странно, что я еще до сих пор не умерла от потери крови. На всю жизнь запомнил бы, как дверь на балкон открытой оставлять! А я бы к нему еще по ночам являлась — в белом саване… А еще бы я веночек из незабудок надела. Ужас как люблю веночки из незабудок! Так бы и ходила целыми ночами — вся этими веночками увешанная. Тут веночек, там веночек… Жуть!»
Незаметно для себя Анфиса стала говорить вслух:
— Ну так вот. Приду я как-нибудь, мертвая, естественно, к этому козлу ночью, сдвину свой незабудочный веночек на свой мертвый затылок и как гаркну ему в ухо: «Закрой дверь на балкон, закро-о-ой!»
— Ты сдурела, что ли, совсем? Три часа ночи! Только я заснул! — раздался вдруг рядом с Анфисой гнусавый капризный голос.
От неожиданности Анфиса вздрогнула. Но увидев кто кричал, она даже разозлилась. Это был громадный толстый комар, развалившийся рядом с ней на одеяле.
— А-а-а! Взик! Уж не твоя ли это работа? — процедила сквозь зубы Анфиса, указывая на волдыри.
— Нужна ты мне! — проворчал комар и перевернулся на другой бок. — Такие, как ты, только на холодец годны. Не забывай, я мужчина. А кровью нынче одни тёлки питаются. Вроде тебя.
— Ну и вали тогда отсюда! Чё разлегся! — вконец разозлилась Анфиса.
— Вот жадюга! — возмутился Взик. — Тебе что, жалко, если я тут полежу немного? Гляди, как я мало места занимаю!
— Вот сейчас как дам по хоботу, ты у меня вообще место занимать перестанешь! Сказала, вали отсюда!
— И не подумаю! — запротестовал комар. — Я и так чуть крылья не растерял, пока через вашу дурацкую дверь протискивался.
— Немудрено! — фыркнула Анфиса, презрительно глянув на откормленное комариное брюшко. — Отрастил!
— Мое брюшко! — завизжал комар. — Хочу и отращиваю!
— Ты животное, — констатировала Анфиса, — у тебя нет духовных ценностей.
Но ответной реплики не последовало. Анфиса посмотрела на Взика. Тот сидел к ней спиной, свесив тонкие ноги с кровати, и тер передними лапами крохотные глазки. Наконец он повернулся и, смахнув с хоботка прозрачную слезу, дрожащим голосом прошептал:
— Я ухожу…
Анфиса молча наблюдала, как он спрыгнул с кровати и, едва передвигая ноги, побрел к двери. У порога Взик обернулся и, гордо вскинув голову, произнес:
— Неправда, я музыку люблю.
И гнусаво запел:
— На недельку, до восьмого, я уеду в Комарово…
— До второго, — невольно улыбнувшись, поправила Анфиса.
— Какая ты закостенелая, — упрекнул комар, — это же творческий поиск!
— Опоздал. Здесь уже все найдено.
В ответ Взик с досадой махнул ногой и опять зло загнусавил:
— А у тебя цензорские замашки и душа фашиста! Ты обрубаешь мне крылья!
— Ошибаешься. Ты их о балконную дверь помял.
Взик обвел Анфису ненавидящим взглядом:
— Только душа поэта не может выдержать столь изощренно замаскированных издевательств!
— Поэтому ты выживешь, — успокоила Анфиса.
— Нет, я умру! — истерично завизжал Взик.
С этими словами он высоко вскинул ноги и картинно завалился на палас. При этом, не рассчитав, с размаху ударился об угол тумбочки. Вскрикнув от боли, Взик схватился лапами за голову.
Анфиса испуганно вскочила с кровати и бросилась к нему.
Резкая боль ударила в затылок. Вокруг потемнело, и Анфиса со стоном опустилась обратно на кровать.
«Черт! — мелькнуло в голове. — Как некстати! Ведь это же смешно — гипертония в пятнадцать лет. Такого не бывает!»
Услышав, как Анфиса вскрикнула, Взик мигом кончил кривляться и испуганно подлетел к ней:
— Опять голова болит? Хочешь, я врача вызову? — и, спохватившись, добавил: — По телефону.
— Хобот сломаешь! — огрызнулась Анфиса, чувствуя, как боль медленно отступает.
В последнее время у Анфисы довольно часто случались подобные приступы. Боль всегда подкрадывалась незаметно. Как голодный хищник, она затаивалась и ждала той минуты, когда снова сможет заполнить собой все истощенное сознание. И чем дольше ей приходилось ожидать в засаде, тем сильнее она неистовствовала, используя каждую секунду отведенного ей времени. Она кусала, грызла, рвала, время от времени давая жертве короткие передышки, чтобы потом накинуться на нее с новой силой.
Анфиса молча прислушивалась, как боль, урвав громадный кровавый кусок, довольно урча, отползает в свой угол. Сегодня ей здорово повезло с добычей. Анфиса чувствовала, как невольно выступившие слезы стекают на подушку. Рядом ныл Взик:
— Это все из-за меня! Ты права — я животное! Я убийца! Ты умрешь, да?
Анфиса с трудом улыбнулась:
— Ерунда, Взик! Ну какой же ты убийца? Ты просто комар.
Взик намылился разреветься опять.
— Ох, извини, — спохватилась Анфиса, — ты талантливый комар.
— Правда? — заметно оживился Взик. — Ты действительно считаешь, что я талантлив?
— Ну ты ведь пишешь музыку?
— Пишу, — у Взика моментально высохли все слезы. — Я пишу замечательную музыку!
Анфиса ухмыльнулась. Но Взик, ничего не заметив, продолжал трепаться:
— По сути дела, ты права. Я талантлив. У меня получается прекрасная музыка. Я…
— Взик, — прервала его Анфиса, — напиши реквием. Возможно, он понадобится.
В ответ наивные комариные глазки заблестели от мгновенно нахлынувших слез.
— Ты мне наврала! — загнусил он. — Ты все-таки умираешь!
