Мария Перцева - Сказочка
Обзор книги Мария Перцева - Сказочка
Мария Перцева
Сказочка
Часть I
Вам, дружки, посвящаю…
Здравствуй, дружок!
Ну вот мы с тобой и встретились. И ради такого чудесного события тебе приготовлен маленький подарок. Миленькая сказочка для таких дружков, как ты.
Ты любишь сказочки? А я — нет. Особенно — эту. Потому что она бездарна. Но бездарна не потому что глупа, а потому что хочет быть умной.
Ты, наверно, уже встречал такие сказочки. Они вечно претендуют на что-нибудь ненужное: например — на гениальность. Но согласись, дружок, зачем сказочке гениальность? Ведь это же сказочка! Она пишется для таких дружков, как ты. И в первую очередь она должна выкинуть из твоей головы всякие дурацкие идеи вроде «смысла между строк». Поэтому не огорчайся, дружок, если ты между этих самых строк ничего не увидишь. Такое бывает. На то ты и дружок.
Ну а сейчас устраивайся поудобнее.
Вздрогнули!
— Мама! Ма-ама-а! — в комнату с ревом вбежала пятилетняя Леночка, сдирая по пути мохнатую шапку с длинными ушами.
— Что случилось? — Надежда Георгиевна на всякий случай прижала рыдающее дитя к себе. — Что ты плачешь? Тебя кто-нибудь обидел?
Дочка продолжала реветь и отчаянными усилиями пыталась стянуть с себя шапку. Но завязки затянулись в узел, и все усилия были напрасными — мохнатая шапка из спутанного искусственного меха продолжала сидеть на голове.
— Мама! — рыдала в голос Леночка, растирая слезы по красному лицу. — Фними ф меня ее! Мама! Фкорей!
Не на шутку встревоженная Надежда Георгиевна принялась нервно дергать завязки. Но без особого толку — узел благодаря дочкиным усилиям затянулся накрепко. Вконец отчаявшись, Надежда Георгиевна схватила ножницы и перерезала завязки. Леночка тотчас сорвала с себя шапку и отшвырнула ее в дальний угол.
Отдышавшись после борьбы с головным убором, Надежда Георгиевна стала взвешивать все происшедшее за последние пять минут. Проведя глубокий анализ, она с удовлетворением отметила, что, кроме хирургического удаления шапки с дочкиной головы, ничего страшного не произошло. Пострадали только шапкины завязки. Потеря невеликая. Если, конечно, сбросить со счетов то, что шапка была новая и стоила бешеные деньги (по тем временам. — Прим. авт.) — 15 руб. 50 коп. Итак, потери все-таки были, и причину этих потерь прояснить мог лишь ревущий на полу младенец, устами которого якобы должна глаголить истина.
— Леночка, — Надежда Георгиевна попыталась придать голосу особую проникновенность. Именно так, считала она, истинные педагоги должны разговаривать с детьми. Во всяком случае, когда от последних следует чего-нибудь добиться. — Перестань плакать, Леночка. Лучше расскажи маме, что произошло.
Уста младенца продолжали извергать такой рев, коий даже глухой не признал бы истиной.
— Леночка, — голос Надежды Георгиевны стал терять прежнюю эластичность. — Так что случилось?
Дитя продолжало предаваться безутешному горю, не обращая на свою добрую маму ни малейшего внимания. Терпение Надежды Георгиевны лопнуло. Забыв обо всех педагогических тонкостях, о которых, кстати, не так уж часто вспоминала, она ухватила дочку за плечи и принялась трясти ее как грушу:
— Да прекратишь ты или нет?!
Вопреки всей педагогической мишуре народный способ подействовал безотказно. Дочь перестала реветь и уставилась на мать.
Надежда Георгиевна прекратила сотрясания и, сменив гнев на милость, приказала:
— Рассказывай.
Леночка как будто ждала этой короткой и ясной команды. Облизнув губы, она так же коротко и ясно ответила:
— Я больфе этой фапки не адену!
— Почему?
Судя по тому, как Леночка надула губы, собираясь разреветься вновь, Надежда Георгиевна поняла, что они подошли к главному.
— Ну так почему?
Обдумав все как следует, Леночка выложила на стол свой главный козырь:
— Мам, а ты фнаеф, иф чего их дефают? А я тебе фейчаф фкажу. Мам, их дефают иф дохлых плюфефых мифек!
— Что? Из каких мишек?
— Плюфефых! Но это ефё не фё! Она фказафа, фто кто эту фапку дофго понофит, у тофо она к голофе прирафтет, — тут Леночка как можно страшнее округлила глаза, — на-а-мертфо!
Надежда Георгиевна с сожалением оглядела свою лупоглазую дочь и поняла, что завязки погибли зря.
— И ефё, мам: она фказафа, фто кто эту фапку нофит, тот фтанофитфя такой фе тупой, как плюфефый мифка!
— Ну а ты? — Надежду Георгиевну постепенно стал занимать разговор двух малолетних недоумков.
— А я, мам, фказафа ей, фто мне фтрафно, фто я не хочу фтать дуфочкой.
— Ну а она?
— А она зафмеялафь. Ну ты фнаефь, мам, она фё фремя надо фем фмеётфя. Офобенно когда фо мной рафгофарифает.
— Ну и что? — Надежда Георгиевна уже от души забавлялась над своей недогадливой дочкой.
Леночка, глядя на мать, тоже разулыбалась, и на несколько мгновений речь ее лишилась пришепетывания:
— Мам, она меня успокоила. Она сказала, что я эту шапку сколько угодно могу носить — она мне уже не повредит. Вот только почему, я не поняла. А ты, мам, не знаешь?
Улыбка медленно сползла с лица Надежды Георгиевны. Смысл последних дочкиных слов стал постепенно доходить до нее.
— Мам, но я фё рафно ифпугалафь. А фдруг эта фапка фё-таки ко мне прирафтет?
Но Надежда Георгиевна уже не слушала Леночку. В ее помутневшей от гнева голове пульсировала единственная мысль: «Ее дочь оскорбили! Ее красивую, умную девочку бессовестно осмеяли! И кто! Не она сама — Надежда Георгиевна, не генеральный секретарь, — а какая-то такая же пятилетняя сопля с кривыми ногами и выпученными глазами! Ее сокровище стало посмешищем для какой-то косоглазой уродины! Да таких, как эта малолетняя дрянь, надо за ноги — и головой об угол! Так, чтобы мозги по стене!»
Надежда Георгиевна была вне себя от гнева. Сжав кулаки, она зарычала на онемевшую от испуга Леночку:
— Кто?!!
Однако умная, красивая дочка лишь как рыба разевала рот, не в силах вымолвить ни слова. Впрочем, Надежда Георгиевна и не нуждалась в Леночкином ответе. Вопрос можно было считать чисто риторическим. Конечно же, из всех малолетних ублюдков с детской площадки на такое была способна только она!
Анфиса…
Елена Николаевна стояла у стола и с остервенением стругала овощи в суп. Недавно ей удалось пережить визит разгневанной Надежды Георгиевны, и ее все еще переполняли эмоции по этому поводу. Что и говорить, довольно накладно выслушивать в течение получаса, как очередная обозленная мамаша расхваливает перед вами свое разлюбезное чадо и клянет на чем свет стоит ваше собственное дитя.
Елена Николаевна понимала, что подобные визиты неизбежны, если у вас растут более-менее сообразительные дети. Но тут дело обстояло несколько иначе. У Елены Николаевны детей было двое. Старший — десятилетний Саша, — как и все нормальные мальчики его возраста, бил лампочки в подъезде, терял дневники и дрался с одноклассниками. Им Елена Николаевна была вполне довольна. Во всяком случае, все это говорило, что Саша растет нормальным человеком.
Но младшая…
Тут Елена Николаевна находила серьезные поводы для беспокойства. Эта пятилетняя девочка была… Нет, это невозможно описать. Одним словом, Анфиса была не как все, она была не от мира сего.
— Мам, оставь мне кочег’ыжку.
— Что? — Елена Николаевна очнулась от своих горьких дум.
На кухню вошла Анфиса. В руках она держала коробку цветных карандашей и стопку открыток.
— Я говог’ю, кочег’ыжку мне оставь, пожалуйста.
— Хорошо.
Елена Николаевна обрезала кочерыжку и отдала дочери. Краем глаза она наблюдала, как та, зажав кочерыжку в зубах, лезет на высокий табурет и расчищает на столе место для рисования. Елена Николаевна решила, что пришла пора для серьезного разговора:
— Анфиса, я давно хотела с тобой поговорить.
— Давай поговог’им, — миролюбиво ответила дочь, раскладывая на столе карандаши.
— Анфиса, я хочу тебя спросить, ну когда это все кончится?
— Ты пг’о что? — искренне удивилась дочка.
— Про то! Когда ты кончишь терроризировать детей во дворе?
Анфиса выбрала наконец карандаш и принялась за работу.
— А-а-а! Это Фуфыг’ка опять наябедничала!
Елена Николаевна раздраженно посмотрела на Анфису, целиком поглощенную раскрашиванием открытки.
«Только что язык не высовывает», — с некоторым отвращением подумала она.
— Во-первых, не Фуфырка, а Леночка. Ты вот тоже картавишь — тебя же никто не обзывает.
— Сг’авнила! Одно дело — пол-алфавита не выговаг’ивать, а дг’угое — каг’тавить.
— Не вижу разницы!
— Шепелявить каждый дуг’ачок сможет.
— А картавят, по-твоему, одни умные!
