Георгий Марчик - Трудный Роман
– А как все узнаешь, – с грустью вздохнул Черникин, – когда столько задают? На уроки времени не хватает. И то надо учить, и это… Куда уж тут до мыслителей и художников?
Марианна засмеялась.
– Ты прав, Черникин. Времени действительно мало. Значит, надо умело его расходовать, уметь работать.
… Перед последним уроком в 10 «Б» заглянула Катя Соколова из 10 «А», член комитета. Кивнула Косте: поди-ка сюда. Попросила зайти после уроков в комитет. Костя с Романом переглянулись. Роман сочувственно оттопырил нижнюю губу, Костя в недоумении поскреб пальцем кончик носа.
– Пойдем со мной. За компанию, – нерешительно предложил он.
Роман насмешливо взглянул на него:
– Тебя, очевидно, снова будут воспитывать. Ты же комсомолец. А я чего там забыл?
Однако после уроков, подталкивая друг друга, они вместе направились в комитет. Здесь было полно народу. Два самодеятельных художника лазали по полу и с пыхтением выводили кистями на длинной полосе бумаги: «Молния! Дадим бой двоечникам и прогульщикам!»
– Ааа, Костя… – протянула Катя, заметив ребят. – Заходите.
– Ну, говори, зачем вызвала? – с места в карьер спросил Костя, не терпевший неясных ситуаций. – Мы торопимся.
Они с Романом шумно задвигали стульями, уселись, изобразив на лицах нарочито подчеркнутое внимание.
– Объясни, Костя, как ты докатился до такой жизни?
– До какой такой? Выражайся, пожалуйста, поточнее.
– Пассивничаешь. Самоустраняешься от участия в общественной работе. По-твоему, нормально, да?
– Во-первых, не самоустраняюсь, – начал Костя, укоризненно уставясь на Катю. – А во-вторых, слова какие-то у тебя страшные – пассивничаешь, самоустраняешься…
– Костя, не валяй дурака. – Катя покачала коротко стриженной головой.
– Подожди, подожди, – продолжал Костя поскучневшим голосом, – нельзя же так сразу. Даже цари и те вначале выслушивают, а потом уж казнят или милуют… Я не успел. Тебе ясно? – Он обернулся в сторону Романа, тот многозначительно кивнул.
– Ну, допустим, – согласилась Катя. – Но ведь ты отнекиваешься и от других поручений!
– Понимаю, понимаю. – Костя чувствовал, что Роман смотрит на него, и ему не хотелось ударить в грязь лицом. – Просто у меня времени нет. Сама понимаешь: драмкружок, кружок по фото, да и петь еще охота… В общем, тебя неправильно информировали…
– Никто меня не информировал, – с досадой прервала Катя. – Пой, пляши – дело твое. Но не подводи других. А ты новенький? – обратилась она к Роману.
– Так точно, новенький. А я вас, например, уже заметил и запомнил.
– Комсомолец? – не поддается Катя на провокацию.
– Никак нет, не комсомолец.
– А почему не вступил до сих пор? – Тонкие бровки Кати поползли кверху. В круглых карих глазах искреннее удивление.
– Не могу знать, – отчеканил Роман и поджал губы, скрывая улыбку.
– А учишься как?
– Уже две тройки отхватил – по литературе и астрономии, – не без гордости сообщил он. – Что раньше было – не считается.
– Как же ты? У Ивана Савельича тройку? Слушай, Табаков, какое дело… – У Кати озабоченный вид. – Надо выпустить в классе «Боевой листок» о предстоящем воскреснике. Усек? И попробуй откажись…
– Ну ладно, – не очень бодро согласился Костя. – Усек.
– Пусть и он поучаствует, – кивнула Катя на Романа. – Тем более, ему надо готовиться в комсомол.
– Почему ты решила, что я должен готовиться в комсомол? – опешил Роман.
– А как же? – в свою очередь, удивилась Катя. – Как же в наше время без комсомола?
– А разве нельзя стать ученым или рабочим без комсомола?
– Нельзя, – не задумываясь ни на секунду, убежденно заявила Катя, глядя прямо в глаза Романа. – Нельзя стать передовым ученым или рабочим… – поправила она. – То-то же… Впрочем, никто тебя за уши не тянет.
– Почему же? – Роман мигом стал серьезным, насмешливое выражение исчезло с его лица. – Наоборот, я отношусь к комсомолу положительно. Я, между прочим, знаю, что такое демократический централизм, – ни с того ни с сего сообщил Роман. – И сколько орденов у комсомола.
– Вот видишь. Ликвидируй троечки и подавай заявление. Усек? – Катя доброжелательно взглянула на Рома на. – А «Боевой листок» пусть будет твоим первым поручением.
– Что ж, рад стараться, – снова повеселел Роман. – Попытаюсь быть на уровне поставленных задач.
Катя аккуратно сложила в папку бумажки и завязала тесемки.
– Привет, мальчики. Заходите. – Она усмехнулась чему-то своему.
Костя хотел было в коридоре спросить Романа, как тот все-таки, если без дураков, относится к комсомолу, но упустил момент, не спросил. А ведь и впрямь нелепо. Посмеивается, иронизирует, а сам чуть не подпрыгнул от радости, когда она предложила ему готовиться… Ну и ну!
Послание десятое. Табаков – Синицыной.
«Алло, Джульетта! Твои каракули получил. Все понял. Хотя чуть не сломал глаза. Почерк – это тоже вежливость королей. Уяснила? То-то же.
Сегодня мне снилась весна. Голые, мокрые веточки в прозрачном холодном воздухе. На них дрожат чистые круглые капли. И в каждой – маленькое солнце. Время от времени капли отрывались и вместе со своим солнышком летели вниз. И звук капели, как хрупкий, стеклянный звон – кап-кап, кап-кап, кап-кап-кап… И все.
И еще. Уже не во сне. Вчера шел через сквер, задрал вверх голову и вдруг увидел высоко в воздухе одиноко летящий листик. Желтый, маленький, легкий, он плавно кружился высоко в воздухе, и ветер относил его все дальше и дальше…
Что касается моей загадочной фразы, якобы сказанной у церквушки, заросшей березами, то я ее не помню. Просто удивительно. Церквушку помню, березы помню, все отлично помню, а фразу забыл. Ежели так важно расшифровать ее – сделай это сама. Доверяю. Подумай своей золотистой головой. Иначе зачем она у тебя торчит на плечах?
В классе все по-прежнему. Ребята и девчонки все те же. Понемножку растем, течем, изменяемся. И умнеем. Хотя это простым невооруженным взглядом и не заметно.
Театр существует. За время твоего отсутствия прошла всего одна репетиция. Марианна была тихой – мы даже испугались. Ни разу не повысила голос. Теребила перчатки. Смотрела куда-то мимо нас. Мы тоже стали тихими и послушными, как барашки.
Я попытался учиться играть на гитаре. Ужасно болели кончики пальцев. Учил меня Игорь Чугунов. Педагогических способностей у него ни па грош, но злобствовал и отчаянно ругался. Вот образец: «Ну, бездарь, сейчас врежу – к стенке прилипнешь, уши отклеятся». Я все снес, но урока так и не усвоил. Увы, человек такое несовершенное существо…
А намедни Черникин вступил в полемику с Мымрой, разбудил в ней тигра. Кто-то наплевал в классе на пол скорлупок от орехов, а она заставила Юрку подмести. Он вначале заворчал: «Что я, раненый, за кого-то подметать?»
Ах, как она взвилась! «Наплевали, как свиньи. Десятиклассники! Женихи и невесты. Стыд и срам… та-ра-рам!» И все прочее в таком же духе. А он подметает и по слогам, как в первом классе: «Мы не свиньи, свиньи не мы». Представляешь? Мы оцепенели. Ну и, понимаешь, разразилась гроза – она все припомнила. И ему, и всем нам. Женихи и невесты сидели опустив головы. А Черникин стоял перед ней с видом кающегося грешника с совком и веником в руках.
У нас новенький. Вид независимый. В глазах гордыня. Подчеркнуто аккуратен. Держится особняком. Хотя мне кажется, это напускное. С какой стати ему презирать других? Нет, нет, мне как раз он чем-то пришелся. Но кое-кого явно нервирует. Особенно бесятся девчонки. С чего, дескать, дерет нос, не обращает на них внимания? И кто его знает, чего не обращает?
Вот так, Джульетта… Тебя не забыли. Это просто невозможно. Ждем и скучаем. На переменах нам не хватает самума, огненного, раскаленного, со сверкающими глазами, который мчится, все сметая и сжигая на своем пути.
И еще: твоя Катенька устроила мне давеча выволочку. Все за ту же злополучную стенгазету. Кончится тем, что я люто возненавижу все стенгазеты мира. Пока все. Желаю здравствовать. Жду ответа, как соловей лета.
Твой верный Тибальд. Песню посылаю.
Чуть блистали твои глаза,
В окнах вьюга твоих шумела,
И сказал я тебе тогда:
«Хочешь, буду твоим Ромео?..»
Был солнечный предзакатный час. В прозрачной нежнейшей голубизне неба ни одного облачка, что так редко бывает в такое время года. Костя вышел из своего тихого переулка на широкий проспект, остановился на углу, пережидая поток машин. На противоположной стороне, у булочной, Роман разговаривал с какой-то девушкой, показавшейся издалека Косте очень знакомой. Он приветливо махнул рукой.
Костя торопливо перешел улицу и направился к приятелю, бросив быстрый взгляд на обернувшуюся к нему юную особу. У нее были синие-синие счастливые, смеющиеся глаза, золотистые, с рыжинкой волосы, выбившиеся из-под белой вязаной шапочки. Костя в изумлении уставился на нее.
