Георгий Марчик - Трудный Роман
– Да, это так, – охотно согласился Костя. – Видел на грузовиках лозунг: «Не уверен – не обгоняй»? Вот я и не обгоняю.
– Ну и чудак… Надо быть смелее.
– Возможно. Но дело не в этом. Я не трус. Просто такой у меня характер… Эх, скорее бы кончилась зима… – сказал Костя, отворачивая лицо от ветра.
– А чем плохо зимой? – отозвался Роман. – И зимой хорошо. Холодно. Опять же – крестьянин торжествует. Не работает.
– Зима на меня хандру нагоняет. А летом солнышко… Люблю позагорать на горячем песке. Приоткроешь глаза- над тобой зелень, рядом вода тоже зеленая. И ты словно плывешь неведомо куда. Летом купался я как-то в Протве – хорошая такая речушка. Вижу, рядом кто-то плывет наперегонки. Присмотрелся – девчонка. Лицо смешное такое, круглое, все в веснушках…
– Красивое? – деловито осведомился Роман.
– Трудно сказать. Может, и красивое. Потом мы вместе пошли. Платье у нее было голубенькое, с белыми горошинками. А однажды вечером мы так далеко заплыли на лодке по течению, что вернулись только к утру. Чуть нас комары не слопали.
– И это все? – усмехнулся Роман.
– Нет еще. Помню, она угощала меня молочными початками кукурузы.
– Гениальная история, – хмыкнул Роман. – А я-то уши развесил.
– А если ничего больше не было! Да и что могло еще быть? – недоумевал Костя.
– Конечно, ничего, – помрачнел Роман. – Разумеется, ничего. Впрочем, – он остановился и испытующе взглянул на Костю, – возможно, кабальеро, именно это и была твоя первая любовь. Иногда, увы, она принимает самые неожиданные формы.
– Ну, ты комик… -хмыкнул Костя. – Какая же это любовь? Любовь – это разные страсти, а мы только смеялись.
– Не знаю, Табаков. Не знаю, – отрывисто бросил Роман, жалея, что начал этот разговор.
До самого Планетария оба молчали, занятые каждый своими мыслями.
У Кости потеплело на душе, когда он вспомнил ту отчаянную девчонку. Ну что ж, если это действительно была любовь, он ничего не имеет против. Веселая девчонка, понимала его с полуслова. С ней было беззаботно и легко. Обожала всякие истории о замках, странствиях, рыцарях. Он рассказывает весь вечер, а она притихнет, прижмется к нему плечом и слушает. И была в ней еще какая-то неуловимая девчоночья нежность, трогательная забота о нем. Костя даже не мог толком понять, что именно еще – то ли ожидание от тебя подвига, и ты из-за этого незаметно вырастаешь в собственных глазах. Только, конечно, это была не любовь…
Роман думал о своем. Уже несколько раз после театра он говорил по телефону со своей новой знакомой. Им говорилось легко, безо всякого внутреннего принуждения. Перескакивали с одного на другое, и каждый пустяк, каждая деталь и случайная мысль казались Роману значительными, исполненными особого, тайного, не выявленного до конца смысла. Но это как раз и придавало беседам особую доверительность.
Чаще всего Роман говорил из будки телефона-автомата. Он так увлекался, что совсем не обращал внимания на холод: но, в конце концов, спустя час или два, сколько удавалось выдержать, мороз все-таки вынуждал его покинуть «поле боя».
И постепенно в результате этих телефонных разговоров для него стало потребностью ежедневно разговаривать с ней.
«Как, по-твоему, на что больше всего похожи полевые ромашки?» – спросила она вчера.
«На яичницу-глазунью. На подсолнух. На маленькое солнце. На твою голову», – ответил он, посмеиваясь.
«Нет, нет, нет! – возразила она. – Ни за что не догадаешься. Это глаза людей, которые когда-то жили на нашей земле».
«Что-о? – удивился он. – Вот так мистика…»
«Ах, Роман, ведь есть в утренней дымке над зелеными холмами, в тихих дубравах, в пасущихся в высокой траве лошадях что-то древнее, вещее!»
«Все очень просто, – сказал после некоторого раздумья Роман, дыша в покрывшуюся инеем трубку. – Природу ты воспринимаешь как горожанка. Увидела лошадей – и ах, ах…»
«Ой, как ужасно ты рассуждаешь! – возмутилась она. – Неужели ты такой сухарь? Я не лошадей люблю, а свою землю, свою родину…»
«Доказано, что наследственность, всякие там гены – это особым образом расположенные хромосомы, дезоксирибонуклеиновая кислота, одним словом – химия. Так и чувство любви, в конечном счете, какое-нибудь мудреное химическое соединение в крови, – невозмутимо продолжал Роман. Он не намерен был отступать. Их споры были как увлекательная игра. – А эти твои дубравы просто красивый художественный образ».
«О боже, подумай, что ты говоришь! Надеюсь, ты шутишь…»
Когда Роман сообщил, что они пойдут в театр втроем, Женя вдруг прыснула, и он тут же отругал себя за нелепый душевный порыв, когда пригласил Костю. Но менять что-то было уже поздно.
«Вот послушай, теперь я тебе почитаю стихи».
Роман стал читать в трубку деревянным, как бы остановившимся на одной ноте голосом, но она прервала его со смехом:
«Подожди, Рома, кто-то звонит в дверь».
Спустя некоторое время заговорщицки зашептала в трубку:
«Ром, ко мне один человек пришел. Позвони завтра».
Будто острым, тончайшим жалом укололо Романа. «Кто бы это мог быть? – размышлял он. – Если кто-то из родных, то зачем шептать в трубку. Почему она не захотела окончить разговор?»
Самые нелепые и обидные подозрения стали приходить на ум. Ей уже семнадцать. И она выглядит совсем как взрослая девушка. Стройная фигура, красивое лицо с нежной чистой кожей и такими необыкновенными синими глазами.
Ведь не исключено, что у нее могут быть и взрослые знакомые. Такое случается на каждом шагу. А мужчины – не мальчики, они определенны и решительны в своих действиях. Всякое может быть.
Приблудившаяся глупая мысль отравила настроение. На память пришли другие детали, которые говорили о том, что мужское общество не внове для Жени и держится она в нем слишком уж уверенно. Через полчаса вновь опустил в щелку автомата двухкопеечную монету и набрал номер.
«Алло… – В хрипловатом голосе Жени слышалось возбуждение. – Это ты, Роман? Ну, что случилось? Я же просила…»
В телефонной трубке Роман уловил мужской голос и сдержанный смех.
«Кто у тебя?» – глухо спросил он, совершенно не задумываясь, имеет ли он право на этот требовательный и категорический тон.
«Да так, один хороший знакомый», – неопределенно отвечала Женя, тем самым признавая за ним право именно так говорить с ней.
«Ты не хочешь мне ответить?» – настойчиво вопрошал он.
«Потом как-нибудь. Не сейчас. – Женя засмеялась. – Ну, пока, звони», – и повесила трубку.
А сегодня ему отчаянно хотелось раскрыться до конца, Рассказать ей о себе начистоту все, особенно о Фантазерке. Пусть знает. А то, чего доброго, узнает об этой истории от кого-нибудь другого… Такого могут наговорить. Уж лучше самому. Но он тут же испугался этого неожиданного порыва. «Почему я должен об этом рассказывать? – размышлял он по дороге в Планетарий. – Почти незнакомому человеку? Разве она посвятила меня в свою личную жизнь? А если бы и посвятила? Мало ли чего не бывает!»
И все-таки весь вечер его не оставляло глухое раздражение и досада. Лекцию известного профессора-астрофизика, который увлеченно рассказывал о геомагнитных бурях и зодиакальном свете, он слушал невнимательно.
… У Марианны была небольшая квадратная комната, две другие комнаты в квартире занимал брат с женой и ребенком. Когда бы она ни пришла к себе, сразу же включала магнитофон или проигрыватель. Музыку любила самозабвенно. Готовилась ли к урокам, читала, в комнате тихо звучал Чайковский, Моцарт, Рахманинов, Шопен, Бах…
Почти все свободное время она проводила со своими «шалопаями». Прибежит домой, наспех поест, сделает кое-какие домашние дела – и снова в школу.
– И чего тебе дома не сидится? – упрекнул брат.
– В школе теплее, – засмеялась она, скрываясь за дверью.
На пушкинском вечере в зале висели самодельные фонари с зажженными свечами, звучала музыка Глинки, девочки и ребята читали стихи поэта, отрывки из его биографии и отзывы о нем современников и потомков.
Расходились неохотно.
Казалось, нет в мире более занятого и более счастливого человека, чем Марианна. Казалось…
Впрочем, так оно и было, если не считать небольшой катастрофы: развода после года супружеской жизни.
Понемногу боль улеглась, мир снова напомнил о себе звуками, красками, предметами… Школьные заботы требовали времени и внимания.
С пушкинского вечера ребята провожали ее до самого дома. Не хотели уходить. Черникин искательно заглядывал в глаза, порывался что-то сказать и не решался. Наконец, откашлявшись, рискнул:
– А все-таки, Марианна, это здорово… Ну, что я знал о нем, что понимал?
– Лучшему в мире, – сказала Марианна, – мы обязаны поэтам, мыслителям, художникам. Я признаю одно богатство в жизни – знания и красоту.
