Георгий Марчик - Трудный Роман
– Тише, сумасшедший! – Она послала ему на прощанье воздушный поцелуй.
У своего дома Костя заметил Романа, который ждал его, втягивая голову в поднятый воротник пальто.
– Послушай-ка, так порядочные люди не поступают.
– Как – так? – не понял Костя. – А как поступают порядочные люди?
– Неужели не понимаешь? Мне надо было поговорить с ней наедине. – Роман вскинул голову и прищурил глаза.
– А что же ты не предупредил заранее? Откуда мне было знать? И Женя просила не уходить.
– «Просила» … Она могла нарочно…
– Послушай-ка, Гастев, – вспылил Костя, – если ты хотел пойти с Женей, то зачем пригласил меня? На роль статиста, что ли? По-моему, так: вместе пришли, вместе ушли. А ты с какими-то, фокусами…
– Значит, по-твоему, этого не стоило делать?
– Конечно, не стоило. – Костю смягчила растерянность Романа.
– Выходит, я в самом деле допустил просчет, – в раздумье проговорил Роман, не обратив внимания на вспышку Кости. – Что ж, тогда извини меня, парень.
– Пожалуйста. – Костя быстро отходил. – Кстати, она просила зайти за ней. Вместе пойдем на выставку. Нас двоих. Учти.
– Вот как? – удивился Роман. – Ну что ж, значит, зайдем вдвоем. Ладно, старина, будь здоров.
Негромко насвистывая, он направился к своему дому. Пожалуй, он испытывал даже некоторое облегчение от того, что ему не пришлось остаться наедине с Женей. Весь вечер его искушала, испытывала предательская мысль: «Сказать или не сказать?» Он так ничего и не решил, но при первой же возможности удрал с видом оскорбленной добродетели. Роман считал, что безжалостен к себе – он гордился своей способностью к беспощадному самоанализу.
А Женя настоящая девчонка, размышлял он. Легко поддается настроению. В ней тьма обаяния. Такие симпатичные ямочки на щеках, когда улыбается. Красивая. Нет, скорей чертовски привлекательная. Она оказалась даже лучше, чем можно было ожидать. Хотя при всем том в ней есть некоторая рациональность, даже рассудочность. Впрочем, тоже чисто женское качество…
Какие меткие оценки она дала учителям: «Марианна – сама любовь. У нее душа нараспашку», «Савельич – чудак. Чудаки не всегда удобны, но без них все люди были бы одинаковыми», «Мымра нас поучает, а сама не может объяснить, что такое теория относительности».
Они с Костей наперебой рассказывали, как недавно Мымра объясняла теорию относительности. Объясняла, объясняла и в конце концов сама так запуталась, что в растерянности замолчала и уставилась на класс. Никто, конечно, ничего не понял, но все молчали и как последние тупицы взирали на нее. Каждый боялся пошевелиться. Она всегда придиралась к чему-нибудь, когда попадала в затруднительное положение.
«Вам ясно?» – недоверчиво спросила наконец Мымра. Класс вздохнул с облегчением. «Ясно…» – прозвучало в ответ два-три неуверенных возгласа. Мымра успокоилась, воодушевилась и попыталась вновь объяснить, что же все- таки это такое – теория относительности. Долго плутала вокруг да около. Одно лишь все уяснили из ее слов: что даже сами физики до сих пор не разобрались в этой мудреной теории. Хорошо, Савельич потом все растолковал.
Роман усмехнулся. Вот умники, затеяли с учительницей войну и вообразили себя героями!
Эх, черт возьми, зря он, конечно, пытался прогнать Костю! Ясно, на Женю это произвело невыгодное впечатление. Хорошо хоть, дала знать, что не сердится. Впредь надо быть осмотрительней. И все-таки сказать или не сказать? Он улыбался в темноту. Вот в чем вопрос. Но если сказать – значит, признать себя виновным. В чем?..
Роман был в ударе. Женя посмеивалась, пыталась с ним спорить. Костя молчал, сосредоточенно смотрел себе под ноги.
– Я давно констатирую, – оживленно разглагольствует Роман, подталкивая притихшего Костю, – как вне школы каждый меняется. Возьмите Людочку Маликову. У доски туповата, пришиблена. Как будто деревенеет. А на улице я бы ее не узнал. Как держится! Какая осанка! А Семенцова наоборот. В школе преисполнена достоинства. А сейчас? Спрашивается, ну зачем она так сутулится?
Женя ударила Романа варежкой по руке.
– Перестань сейчас же. Ты у доски тоже не так уж разговорчив и смел.
– Браво! – аплодирует Костя. – Отличный контрудар…
По правде говоря, у него неважнецкое настроение. Опять Адик. Во время спарринга он послал Костю в нокдаун. Собственно, это был даже не спарринг, а обычное показательное выступление, когда все работают вполсилы. Костя раскрылся, а он ударил. Все очень просто. Потом, после боя, снисходительно похлопал по плечу: «Извини, не хотел. Вот если бы я по-настоящему ударил…» – И он покачал головой. Пытался показать, что это случайность. Но ведь его глаза не могли солгать…
В помещении, сбившись в плотную группу, они попали в руки к экскурсоводу в сером костюме. С места в карьер он стал сыпать заученными фразами. Лицо у него при этом оставалось бесстрастным, равнодушным. Эпохи, направления, художественные школы… Ребята и девочки внимательно смотрят то на него, то на картины, которые он усердно, по без вдохновения комментирует. Некоторые переминаются с ноги на ногу и глазеют по сторонам. Потом экскурсовод подвел группу к маленькому полотну в темном углу. На нем почти ничего не различить. А он вдруг загорелся, взволнованно, нараспев заговорил о контрастах и тончайших переходах цветов, прозрачной перспективе, осязаемом воздухе. Но вот группа двинулась дальше, и экскурсовод вновь поскучнел.
– Парни! – Роман тронул рукой Костю и Женю. – Бежим от него. Он большими ложками вливает в меня касторку.
Они тихонько отошли от своей группы. Роман продолжал острить, но Женя одернула его: похоже, ее уже не забавляли его шутки.
– Хотите, покажу своего любимого художника? – предложила Женя. – Лучше никого нет, сколько ни ищите…
– Кто же он, твой избранник? – спросил Роман, прищурившись. – Скажи, кто твой любимый художник, и я скажу кто ты.
– Ренуар.
– Мне он тоже нравится, – заметил Костя.
– Женствен и сентиментален, – вынес свой приговор Роман. – Не в духе нашего рассудочного времени. Впрочем, твой выбор не так уж плох.
Свою группу они нашли на площадке второго этажа у столика консультанта. Наташа Семенцова вела с консультантом умный разговор. Слышались звучные слова: неореализм, модернизм, абстракционизм, экспрессионизм…
– Я не могу вам сказать своего личного мнения о портретных рисунках Леже, – кокетливо выговаривала Наташа, – они мне не особенно по душе. Слишком фотографичны…
Когда уходили из музея, Наташа назидательным тоном спросила:
– Ну, а тебе что понравилось больше всего, Гостев? Надеюсь, тебя интересует хоть искусство?
– Гастев.
– Ах, прости. Ну, так что же все-таки?
– Мумия древнейшего человека, – небрежно ответил Роман, подавая Жене пальто. – Изящна и вполне современна.
Общительная Наташа даже поперхнулась, а Роман тут же повернулся к ней спиной. Хорошо, Костя подвернулся, помог ей надеть пальто.
«Странно, и за что Роман ее невзлюбил? – думал он. – Наташка совсем уж не такая въедливая и некрасивая, какой ему кажется. Девчонка как девчонка. Только очень рассеянная. Часто спорит, никогда не соглашается с мальчишками. Потому и прозвали ее «поперек». Что же плохого? Хочет иметь свое мнение и чтобы ее замечали, считались с ней. Невысокая, курносая, круглое лицо, две маленькие косички – хвостиками с синими ленточками. Не модно, но так ей нравится. Глаза умные, часто щурится. Близорукая, а кажется, что с ехидцей. Нормальная, в общем, девчонка. И очень даже честная. Когда она потеряла комсомольский билет, прибежала к Марианне: «Даже жить не хочется. Из-за этой книжечки на эшафот поднимались, а я такая растяпа…» И расплакалась. Еле-еле ее Марианна успокоила».
Остаток вечера Костя провел дома – в маленькой комнате коммунальной квартиры. Мама вязала ему шерстяные носки. А он пытался сочинить стих о воскреснике. Сочинял долго и мучительно. Мать подошла, положила на лоб сухую теплую ладонь. Костя с удивлением поднял на нее глаза.
– Что-то бледный ты, сынок, и скучный. Уж не заболел?
– Нет, мама. Выполняю общественное поручение. Второй день ничего не получается. Чуть мозги себе не вывихнул.
– Что это за поручения, из-за которых голову себе надо ломать? – возмутилась мать. – Брось ты эту канитель.
Костя улыбнулся.
Мать накрыла стол для вечернего чаепития.
– Мама, опять за свое. – Костя укоризненно взглянул на мать.
– А что? – Она притворилась, что не понимает.
– Я всегда пью с двумя кусками сахара, а ты четыре вбухала…
В их отношениях не принято было как-то слишком выказывать или подчеркивать свои чувства. И когда Костя стал взрослеть, мать сама деликатно отодвинулась от него, не лезла в душу, не приставала с мелочной опекой.
Костя взялся за уроки, а рядом мать теперь подтачивала рукава его рубахи, а то совсем износилась. Время от времени она посматривала на сына. Это ему не мешало. Напротив, в ее присутствии было как бы и теплей и уютней в их тесной комнатке.
