Альфина - «Пёсий двор», собачий холод. Том II (СИ)
— Полагаю, — открыто взглянул в зелёные глазищи граф, — за пару-тройку дней я найду вам хозяина. Реального виновника — или виновников — того, что на улицах города появилась листовка, оскорбительная для Охраны Петерберга.
Граф говорил негромко, но у За’Бэя в ушах словно снаряд разорвался. В детстве, с соседскими близнецами-росами он как-то раскопал под холмом одну штуковину, и она…
— Полагаю, всё же виновников, — не прервал взгляд Твирин, Тимофей Ивин. — Трудно представить, чтобы некто, осмелившийся плюнуть в лицо Охране Петерберга, не имел единомышленников. Не осмелился бы, не будь у него таковых.
— Да, чрезвычайно здравое предположение, — задумчиво, но невыносимо, просто-таки до тошноты уверенно отозвался граф. — Эти люди не могли ни с того ни с сего высказаться против Охраны Петерберга, у них наверняка имелся план некой диверсии, листовка была лишь предупреждением, декларацией намерений. Более чем серьёзных, кажется мне.
— Заговор?
— Мы не можем быть уверены, — покачал головой граф. — До сбора доказательств. Но если доказательства соберутся, простых горожан нужно будет поставить в известность. Ведь речь идёт не о поимке обыкновенных крикунов, изливших на бумагу наболевшее, а о настоящих возмутителях спокойствия. О преступниках, покусившихся на Охрану Петерберга, которая расстрелом Городского совета подтвердила своё единство с горожанами. — Граф замолчал, потянулся за портсигаром, но так и не открыл его. — Господин Твирин, освободите подозреваемого под мою ответственность. Боюсь, без него мои поиски заговорщиков могут зайти в тупик.
Леший вас дери, граф.
За’Бэй уже не мог смотреть на этих двоих, он изучал засохшие комья грязи на полу.
В пресловутом обмене верфи на Веню было, пожалуй, нечто красивое. В том, что происходило прямо сейчас, красоты не отыщешь, как ни ищи: граф Набедренных предложил Твирину, кровно заинтересованному кинуть кость звереющим день ото дня солдатам, выдумать злоумышленников, которые якобы замышляли диверсию против Охраны Петерберга. Выдумать и сдать тех, кто под придумку подойдёт.
Для расправы.
Невиновных, ни к чему не причастных людей.
— Чтобы у тех, кто охраняет задержанного, не возникло возражений, я сопровожу вас до камеры и лично отдам распоряжения, — собранно заявил Твирин, в котором ничего не осталось от Тимофея Ивина, и встал из-за стола. — Господин Букоридза-бей, вам, видимо, придётся одолжить пока задержанному шубу — у него жар, всё ж таки в неотапливаемых бараках в ноябре не слишком комфортно, обыкновенное пальто тут не спасёт.
По дороге до камеры За’Бэй отстранённо размышлял, что сильно простуженному человеку — пусть даже и такому, который стоит нескольких ни к чему не причастных людей, — свою верную росскую шубу он, конечно, одолжит. Вот только обратно не заберёт. Даже тронуть не сможет, не то что надеть.
А жаль, хороша была росская шуба. Без неё зимой хоть обратно уплывай.
Одна беда — теперь в Петерберг можно только приплыть.
Глава 44. Par force brute
— Ну чё, плывут?
— Плывут-плывут, как миленькие! Уж в фарватер вошли. И чего вошли?
— Дык им разве кто сказал, как мы их тут оприходуем?
— Я думаю, что сказали — сегодня или вчера. Но эти корабли отчалили не сегодня и не вчера, а ран’ше. Петерберг никого не выпускает, но впускат’ пока готов. Поезда на путях видели? Развернут’ сейчас целый корабл’ пассажиров — это тол’ко бол’ше слухов.
Гныщевич чуть заметно усмехнулся. Cher ami Плеть отказался оставаться в стороне, тоже явился в Порт, но устроился не рядом, а поодаль, с парой носильщиков. На Гныщевича, выряженного побогаче и под шляпой даже причёсанного, он вовсе не смотрел — болтал себе да сплёвывал. Плеть тут не знали, но ему не удивились.
Да и Гныщевич на Плеть не смотрел. Смотрел он на прорастающую сквозь вечернюю муть и прогорклый туман махину корабля.
Создав в самый день расстрела Союз Промышленников, помчался Гныщевич, конечно, в общежитие — там у него в сейфе хранилась переписка со всяческими уважаемыми людьми. В общежитии творилось леший пойми что, а в их с За’Бэем комнате и вовсе обнаружились посторонние первокурсники. Их, мол, многоуважаемый глава сюда поселил. Всех ведь надо под крыло.
Первокурсники жизнерадостным пике направились из комнаты в другие гостеприимные места.
Переписывать с конвертов имена и адреса пришлось долго. Потому, например, что почти час ушёл на ругань с явившимся на защиту птенцов своих нынешним префектом младшего курса.
Потом — с секретарём Криветом, упорно не желавшим понимать, что взрослый человек имеет право на espace personnel и тайну переписки.
В общем, до Алмазов Гныщевич добрался только на следующее утро. Шёл он в первую очередь за умненьким мальчиком Приблевым, а, pour ainsi dire, в нулевую, то есть в самом деле первую — за Скопцовым. Потому как слова о том, что у Гныщевича-де есть свои хитрые способы добраться до командования Охраны Петерберга, следовало подтверждать.
Приблев в Алмазах нашёлся.
Скопцов, как пояснил всё тот же хихикающий Приблев, часом раньше отбыл на завод под ручку с переоблачённым в девицу хэром Ройшем.
Гныщевич помянул первокурсников, их префекта и секретаря Кривета по всем их ближним и дальним родственникам, после чего попытался применить l'attaque par force brute. Пробиться к генералам своими силами он попытался.
Послали его незатейливо и скучно. Чеша сейчас глазами по тем, кто ошивался в Пассажирском порту, Гныщевич подумал, что сам он никогда и ни на кого не смотрел с таким равнодушием, каким смерили его последовательно адъютанты всех четверых генералов. «Не знаю где». «Не знаю когда». «Заняты совещанием». «Слышь, у нас тут своих проблем хватает, шёл бы ты!»
Под вечер стало ясно, что в Охране Петерберга полная remue-ménage, суета и кутерьма, поскольку солдаты вроде как взбунтовались то ли против собственного командования, то ли против чинов промежуточных — в общем, Гныщевич понял, что лучше не тратить дальше время, а признать поражение и вернуться в Алмазы.
Он даже не был зол. Знал ведь изначально, что просто с улицы его не пустят. Досадовал, что зачем-то решил проверить на практике сию очевидную мысль. Сделал широкий крюк, заглянул в общину, куда должны были прийти ответы от управляющих. Выяснил, что в общину осмеливаются писать только самые храбрые. Решил, что других ему и не надо.
Вернулся в Алмазы и напоролся на полный света и любви монолог Приблева о том, что это к лучшему, потому что так зато можно подготовить программу. Он ведь хочет явиться к генералам не с пустыми руками? Так давайте заполнять.
Гныщевич хмыкнул и согласился.
Всю ночь они с умненьким мальчиком Приблевым судили да рядили вот о чём: ясно, что Охрана Петерберга ни лешего не смыслит в собственных действиях. А у нас есть заводы в черте города и заводы за чертой. Заводы за чертой надо как-то обеспечить, чтоб там люди с голоду не разбежались, так? А взамен Союз Промышленников тоже кой-чего предложить может. Блокада города сколько продлится? Уж конечно, никто не знает. Следовательно, стоит подумать о самообеспечении — за счёт тех как раз заводов, что в черте. Им заодно и сбыт какой-никакой образуется. Кое-где можно наладить быстро, кое-где обойтись частичным переоборудованием. В перспективе и полным.
Умненький мальчик Приблев был прав. Наутро Гныщевич чувствовал себя куда более уверенно и почти набрался духа попытаться во второй раз. Постучаться к генералу Стошеву лично, благо знакомы — через Северную ведь часть на завод ездил и рабочих своих возил.
Вот только l‘organisme той уверенности не разделял — взял да повалился тюком прямо в блистательных Алмазах. Два дня пробегав и две ночи продумав, упрямый l‘organisme заявил о своих правах и продрых до темноты. А ещё говорят, мол, la machine de l'homme! Какая же из организма machine?
Ну а там уж выяснилось, что граф Набедренных не то сам замыслил пойти в казармы, не то зовут его туда осыпать благодарностями за остановку кораблей.
Дальше Гныщевич сориентировался.
Конечно, всё командование к нему не явилось, но хватило и одного — как раз таки генерала Стошева. И конечно, ничего внятного тот не сказал, зато выслушал как официального представителя. Гныщевичу и глаза закрывать не нужно было, чтобы увидеть, как бесплотная идея Союза Промышленников обрастает мясом.
Как мысль становится материей.
Не имея ни сил, ни времени вдумываться в план Гныщевича, Стошев предложил, если он в самом деле хочет провести осмотр тех заводов, что находятся в черте города, взять с собой пяток солдат.
«Их теперь всякому молодому горожанину выдают?» — хмыкнул Гныщевич. Стошев только устало отмахнулся — не стал даже огрызаться.
Гныщевич пожал плечами, скрывая лёгкое раздражение.
Ему дали солдат, а Твирин сам взял.
