Альфина - «Пёсий двор», собачий холод. Том I (СИ)
Обзор книги Альфина - «Пёсий двор», собачий холод. Том I (СИ)
Альфина и Корнел
«ПЁСИЙ ДВОР», СОБАЧИЙ ХОЛОД
Том I
Здравствуйте, уважаемый читатель. Перед вами первый том романа ««Пёсий двор», собачий холод». Всего томов четыре, а ищут их по адресу http://pesiydvor.org/
«Пёсий двор» — развлекательное чтиво, но и к выбору развлекательного чтива следует подходить со всей ответственностью, всецело сознавая возможные последствия встречи с развлечением. Сие же развлечение предназначено лишь для тех, кто достиг совершеннолетия, будьте внимательны.
Лиц совершеннолетних, но подмечавших за собой склонность оскорбляться, возмущаться и нравственно страдать из-за несоответствия художественного вымысла своим ценностным установкам, мы тоже попросили бы воздержаться от чтения «Пёсьего двора». В книге не содержится брани, графических изображений насилия и прочего макабра, однако содержатся спорные мнения (ибо мнения всегда спорны) и поступки. Никто из героев не задуман как пример для подражания. Если вы всё равно опасаетесь, что чтение может смутить ваш ум и сбить вам ориентиры, пожалуйста, воздержитесь от оного.
Спасибо за понимание.
Пролог
— Брось ты это, Саша.
— В смысле?
— Брось, говорю, такое паскудство. Зачем тебе? Думаешь, человека убьёшь, и дела его сразу перечеркнутся? Тви́рин первый же с тобой и согласится, да не так это. Хоть режь меня — не так.
Для убедительности Хикерáкли взмахнул насаженным на вилку грибочком, но его сиятельство граф Александр Метелин остался непреклонно пьян. Вот ведь человек, ничем его не возьмёшь!
Но зато похорошел-то как нынче, разрумянился, что пресловутый грибочек. Вот уж кому время прошедшее на пользу угодило — это ежели не считать, значится, прилёгшего подле его руки револьвера.
— Не сразу, а ведь именно что перечеркнутся, — упрямился Метелин. — Не отменятся, дырами зиять продолжат — это я как раз хорошо понимаю. Но, Хикерáкли, леший тебя дери! Убить человека — единственный верный способ его дела остановить. Чтобы больше ни разу, никогда, нипочему. Что-то, быть может, ещё доживёт на инерции, но инерция угасает — а когда она угаснет, появится шанс, что дальше всё у нас будет как-то иначе. Без всей этой дряни.
— А тебя кому потом останавливать? А? И того, который тебя остановит, кому? — попытался втолковать ему Хикерáкли. — Или не соображает твоя башка, что Революционный Комитет с того и начался — с желания остановить? Глупости остановить, жадность, кумовство да дурь… Саша-Саша. Али думаешь, что в людских грехах Тви́рин виноват?
Цокая каблуками по брусчатке, за окном протрусили куда-то солдаты. Задержали плешивого типчика при тележке, на коего не имелось, по разумению Хикеракли, никакого приказа. Хотя он разве каждый приказ изучил? Так ему и рассказали, держи карман, складывай серебро столовое.
Задержали, допрашивать начали — оп-оп, вот и укатилась с уклона тележка, а потом и вовсе перевернулась. Хохма!
Владелец «Пёсьего двора» на солдат, однако же, покосился с неприязнью — видать, всё не избавится от памяти о деньках, когда коренная его клиентура, то бишь студенты, в Петерберге первыми виновниками всех бед да хворей почитались, по какому поводу солдатики в кабак захаживали с намерениями сплошь строгими. Да только зря косится! Вон, послушал бы его сиятельство: виновник — Твирин, а с «Пёсьим двором» всё как было ладно, так и осталось. Лавки — деревянные, кружки — пивные, завсегдатаи — при поясах студенческих, болтовня — за самое горячее да живо, как говорится, трепещущее.
Что перевернётся Петерберг, что на лапках задних грифоний вальс пропляшет, «Пёсьему двору» всё одно.
И в этом для нашего брата, конечно, наблюдается спасение-с.
— Твирин виноват в том, в чём виноват, — Метелин переложил папиросу из одной руки в другую, потому как первую в пылу спора обжёг. — Каждый человек виноват в том и только в том, что сделал сам — с городом ли, со всем миром, с самим собой. Мне и в голову бы не пришло на кого-то одного вешать всех псов разом. Но и без этого остаётся действительная, своя собственная и потому неотменяемая вина. Быть может, я спешу с выводами, я готов признать. И всё же выводы — нужны. Задумываться о — наказании? искуплении? — задумываться о последствиях ведь кто-то должен. Хорошо, пусть не я. Но вы-то сами задумываетесь?
Ишь какой, искупать тут выдумал. Купальщик сыскался. Будто это Хикеракли всё учинил! Да вовсе он простой студент — сам, глядите, при поясе, чин по чину. А что кабатчик на него всё пялится да водку бесплатно подносит — то не Хикеракли устроил, а людская лизоблюдская натура.
Только больно уж прямо Метелин смотрел. Так смотрел, как ежели решился уже; не спрашивать явился, а так, духу разве набраться. Есть в мире подобная порода, и не Петерберг ли первейший её рассадник? Хикеракли-то — человек простой, маленький, даром что с дармовой водкой, а и он из такой же породы выходит, если по делам посмотреть.
— Да нет в этом мире ни наказаний, ни искуплений, — тихо заметил он.
— Когда ты о них не думаешь, они не…
— Я не думаю?! — закричал Хикеракли. — Саша, да я один тут думаю! Будь моя воля, по-твоему, вышло бы так и с Городским советом, и с наместником, и с… — не стал договаривать, плюнул на это дело. — Эх, да по моей воле мы б знаешь в каком городе жили? Мы б вообще в городе не жили, вывез бы всех в степь Вилонскую — кра-со-ти-ща! И трава до горизонта… А ты наливай, чего сидишь.
— В Вилони я б тебе водку не наливал, — примирительно заметил Метелин. — Там вообще водка-то есть? Там хоть что-нибудь есть? Сравнил тоже — город-то с концом мира! Город — он же мир человеческий, а в человеческом мире, в отличие от твоей глухой Вилони, без наказаний и искуплений никуда.
— Да что ты о Вилони знаешь, — пробурчал Хикеракли и выпил, — что ты вообще знаешь. Твирина он убивать собрался, держите меня четверо! Знаешь ты, кто такой Твирин?
— Я тебе своё мнение по вопросу сегодня уже высказывал. Наглец зарвавшийся, выскочивший невесть откуда на беду Охране Петерберга.
— Мальчишка он. Как и все мы.
Метелин нахмурился. А то как же! Револьвер мы навострить готовы, мнение мы имеем, а в делах городских разобраться — это уж не по нашему уму работа.
Ну, помотав головой с досады, Хикеракли и выложил графу Метелину, кто есть Твирин такой. Метелин в лице переменился не слишком, но залепетал про «да ведь это же» и «насмехаешься надо мной, да?».
Хикеракли бы и рад насмехаться, ибо вот где хохма почище тележки под окнами. Почище и арестов добрых людей, и расстрелов ихних, и комитетов этих окаянных, и прочей дури, которую надо было остановить. Всем хохмам хохма!
Она же быль.
— Не расхотел крови? — всмотрелся он в метелинское смущённое лицо.
— Вздор какой, чепуха, — затряс головой тот. — Не бывает так, Хикеракли. Вчера мальчишка мальчишкой, а теперь, так скоро…
— Посмотри на себя, Саша, — перебил его Хикеракли и сам поразился тому, как твёрдо звучит голос. — Посмотри на меня. Да не криви морду, лучше посмотри. Видишь? Ведь можно же вместо Твирина любого… Да если ты пойдёшь стрелять, то и тебя можно! У тебя ж есть жизнь, как говорится, новая, другая, вот её и живи. А на нас не гляди.
— На вас не захочешь, а всё равно смотреть будешь — столько шуму.
Метелин глаз не отводил, но Хикеракли того и не желал. Желал он Метелину собственную голову на плечи перецепить, чтобы тот сам на красоты петербержские полюбовался и понял, чего не понимает.
За окном солдаты завершали конфискацию тележки. Хозяин «Пёсьего двора» шёпотом отправил мальчишку в погреб за новой бутылкой холодной водки. Его сиятельство граф Александр Метелин был крепок телом, здоров душой и полон решимости использовать револьвер по делу.
Порядок вещей, устав колебаться, застыл накануне самого страшного события в истории Петерберга под странным, но уютным, как «Пёсий двор», углом.
— Э, пустое это, — постановил Хикеракли. — Ты налил? Мо-ло-дец… Дай-ка я тебе лучше сказку расскажу, я сказки шибко полюбил нынче. Ну чего пялишься? Послушаешь — сразу всё и поймёшь. — Он опрокинул в себя стопку, прокряхтелся в рукав и начал: — Вот-с, значит. Жил на свете мальчик, и были у него… ну, пусть папаша, сват и брат. И всё хорошо, а то как же, и по бабам, как говорится, и пожрать имелось чего. А потом как-то раз приходит к ним из лесу волк… да в деревне они жили, неважно! Приходит, значит, волк. Почему приходит? А потому что такая вот она, волчья суть. И говорит… Ну я тебе диалоги пересказывать не стану, да и не было диалогов, мальчик умный был, сам всё понял, без слов. Волка кормят ноги и такие вот мальчики. Ну поплакал он да и отдал ему папашу. А что? Остальным ведь жить надо. Только волк папашу съел, а сам как был, так и стоит, пуще прежнего зенками сверкает. Не наелся, значит. Дальше всё ясно — сказка ведь, в сказке так и причитается, отдал мальчик свата. У волка слюна течёт, а сам он… даже и не рычит, зачем ему? Мальчик-то умный. В общем, тоже не спасло. Мальчик уже думать начал: может, мол, я что не так делаю? Что это такая за биология, что не нажрётся всё тварь? Ну а с другой стороны — ты двоих человек уже ему скормил, умник, давай теперь ещё, как говорится, по-реф-лек-си-руй! Ясен пень, не рефлексировал. Поплакал-погоревал да и скормил волку брата. Тот облизнулся — только косточки хрустнули.
