Александр Казанцев - Купол Надежды (Роман-газета)
Конечно, он был прав, мой академик! Зачем домашний арест, когда здесь некуда скрыться? Расследование следует проводить органам ООН, может быть, совместно с американским сенатом! И уж никак не научным сотрудникам лаборатории!..
И мы с доктором Танагой, обмениваясь всеми этими соображениями, отправились освобождать сенатора из–под стражи (которой не было!).
По дороге Танага признался, что только заступничество двух членов Директората (Вальтера Шульца и его) спасло Спартака и Остапа от изгнания из Города Надежды.
Я была благодарна милому доктору. Замечательный он человек! Я это еще в западногерманском госпитале поняла!»
«Я открыла взятым у Спартака ключом дверь. Нас с Танагой ждало тяжелое потрясение.
Сенатор Броккенбергер лежал на постели, возвышаясь огромной тушей. Он часто–часто перебирал ногами и руками, словно с предельной скоростью мчался куда–то на четвереньках, хотя оставался недвижным. Трудно было поверить, что человек способен так быстро двигать конечностями.
И невольно я вспомнила моего бедного Бемса, его припадки, когда он, лежа на боку, натужно перебирал лапами, мчась куда–то, но оставаясь на месте…
Я подняла глаза на Танагу.
Доктор признал знакомый симптом. Подойдя к телефону, он вызвал Кати–тян с необходимой для анализов аппаратурой.
Ведь Танага как врач недавно обследовал сенатора и нашел его совершенно здоровым и лишь симулирующим болезнь. Но теперь…
Я напомнила доктору переданный Спартаком возглас сенатора:
— Он оцарапал меня! У него грязные ногти!»
«Мигуэля Мурильо мы нашли в соседней комнате в столь же плачевном состоянии, как и Броккенбергера.
Он лежал на полу и, словно стараясь убежать, скрыться, бешено загребал и руками и ногами, как четырьмя лапами, но только крутился на ковре.
Мне стало страшно.
Танага ухватил одну из беснующихся рук Мурильо, осмотрел пальцы и сказал:
— Порез, Аэри–тян! Он старался вычистить траур из–под ногтей, извините. И порезал палец. Видите, измазано кровью.
— Разве это может быть причиной? — удивилась я.
— В том случае, когда траур под ногтями небезопасен.
Появилась Кати–тян. Взяла пробу крови у затихшего сенатора.
Танага же умудрился найти на столике среди маникюрных принадлежностей сенатора ножичек, на лезвии которого остался «траур», должно быть, из–под ногтей Мурильо.
Он передал находку Кати–тян, которая расположилась со своими аппаратами в третьей комнате.
Броккенбергер и Мурильо снова пустились в свой нескончаемый бег на месте, словно один старался догнать другого, чтобы отомстить за что–то, и оба не двигались, лишь исступленно перебирая конечностями и рыча как звери.
— Неужели ничем нельзя помочь несчастным? — в отчаянии спросила я.
— Извините, но только так, как я когда–то помог вашему истинному другу. Если я прав, конечно, в своих предположениях.
Танага оказался прав! В крови Броккенбергера и в крови Мигуэля Мурильо Кати–тян обнаружила яд гуамачи.
Он же оказался и в найденном Танагой «трауре» из–под ногтей Мурильо.
Броккенбергер умер первым. Его разбил полный паралич, захвативший потом и сердце.
Мурильо на короткий миг пришел в себя. Узнав, что сенатор скончался, он вытянулся, сведенный судорогой, потом с трудом произнес:
— О, как я счастлив, сеньоры! Отомщен по законам мафии! Он предал меня и получил по заслугам.
— Вы пытались скрыть улики, делали себе маникюр, извините? — спросил Танага.
— Зря торопился… Вот и порезался… Достаточно небольшой царапины… на руке человека… Или на голове собаки… Помните? — Он гнусно улыбнулся. — И капельки крови… достаточно…
Я в ужасе смотрела на этого человека… Нет! Не на человека! Мне было больно, что он и мой Бемс умирали схожей смертью.
Припадок снова скрутил Мурильо, и он, не приходя в сознание, умер.
— У него очень толстые и остро заточенные ногти, которыми этот гангстер, как когтями, извините, наносил царапины своим жертвам.
Я вспомнила, что Мурильо при Спартаке и Остапе назвал сенатора Броккенбергера Брокком, главарем гангстерского синдиката «Броккорпорейшен». Мне трудно было в это поверить! Честное слово!
Не верили в это и на континенте.
В Вашингтоне, как только стали известны подробности всего случившегося, разразился очередной политический скандал. Сам президент США, в свое время поддержавший академика Анисимова и называвший работу Города–лаборатории «великим экспериментом», попросил сенат назначить сенатское расследование. И мне привелось беседовать с почтенными сенаторами, когда они прилетели к нам в Город Надежды.
Дело велось весьма обстоятельно, опытные детективы дали мне сто очков вперед, было стыдно показывать им свои записки, признаваться в неумелых расспросах.
Результат сенатского расследования ошеломил не только меня.
Маньяком и преступником–одиночкой был признан Мигуэль Мурильо. Оказывается, одолеваемый жаждой убийства, он похищал чемоданы пассажиров, чтобы тем или иным способом вызвать гибель самолета в районе Бермудского треугольника. Доказательством его невменяемости сочли его упрямое стремление устроить катастрофу в одном и том же месте. Прибор же, выводящий из строя электронное оборудование, в качестве вещественных доказательств не фигурировал. Несколько стран, к которым имел отношение Мигуэль Мурильо, настаивали на передаче им прибора «для изучения». Советская страна предложила отнести его к числу запрещенных международными соглашениями разработок.
Николаю Алексеевичу пришлось слетать в Вашингтон, выступить в комиссии сената. Он снова был принят в Белом доме.
Вернувшись, он сказал мне:
— Нет, Америка — это не Смит и Броккенбергер, Это О’Скара, Стилл и миллионы простых американцев. И те передовые их представители, которые так же ненавидят голод, как и мы.
Сенатское расследование было закончено. Газетная шумиха улеглась.
Сенатор из штата Айова Дэвид Броккенбергер был посмертно оправдан, и в галерее Капитолия, где он так долго и успешно влиял на законодателей, поставлен его мраморный бюст.
В особняке Броккенбергер а в штате Айова множество пригретых им ребятишек искренне горевали о кончине дедушки Дэви.
На заключительном заседании Особой комиссии ООН в Нью — Йорке после бурных дебатов восторжествовала точка зрения доктора Стилла, к которой присоединился в конце концов и профессор Энтони О’Скара, председатель комиссии.
Эксперимент в Городе–лаборатории признавался недостаточным. Рекомендовалось вынести его из–под ледяного купола Антарктиды и создать под эгидой ООН множество центров пищевой индустрии, используя при этом разработанную нами технологию.
Перед Николаем Алексеевичем и всеми его соратниками встали новые, еще более грандиозные задачи».
ЭПИЛОГ
Моя мечта, самая фантастическая, всегда остается жизненной, земной, никогда не мечтаю о невозможном.
Н. А. ОстровскийНЕБОСВОД НАДЕЖДЫ
Я закрываю рукопись романа, романа–мечты о том, как человечеству справиться с грозящими ему бедами, как победить голод на Земле, как сохранить богатства окружающей среды, избежать энергетического кризиса, связанных с развитием энергетики климатических катаклизмов, как не бояться демографического взрыва.
Конечно, искать в фантастическом произведении рецепты от всех существующих или возможных невзгод нельзя. В нем лишь отражены и развиты некоторые идеи, разрабатываемые ныне наукой, воплощение которых не должно заменить, скажем, сельское хозяйство в тех странах, где оно стало передовым, прежде всего в нашей стране. Но подумать о том, как в помощь сельским труженикам, слишком зависящим от погоды, дать государственный резерв летательных продуктов, получение которых не связано ни с какими погодными условиями, конечно же, стоит.
И можно понять проявление большого внимания со стороны партии и правительства к проблеме искусственной пищи (то есть получаемой не традиционным для наших предков способом). Ученым у нас предоставлен широкий простор для исследований, часть которых и легла в основу моего повествования, где додумано уже известное или увеличены по праву мечты реальные достижения лабораторий и опытных производств.
По мере; развития романа–мечты меня окружила плеяда героев, черты которых взяты из жизни и которые обрели в произведении собственную жизнь. Некоторых из них я полюбил и не представляю, как же я расстанусь с ними, некоторых возненавидел, стараясь передать это чувство и читателям.
Но я понимаю, что читатель вправе спросить меня, что же стало с этими людьми. Ведь я стремился, чтобы читатели поверили в их существование, да и сам поверил в это.
