Александр Казанцев - Купол Надежды (Роман-газета)
Слушая эти высказывания, Дэвид Броккенбергер все более мрачнел. С его жирного лица стерлась улыбка «дедушки Дэви», уголки губ презрительно опустились, рот стал походить на ущербный месяц — рожками вниз, лоб напряженно морщился — сенатор тщетно искал выхода из создавшегося положения.
Высказались все. Остались только двое американских ученых.
Броккенбергер наклонился к профессору О’Скара и дохнул на него спиртным перегаром. Видно, захватил с собой плоскую карманную фляжку времен сухого закона в Америке.
— Хочу напомнить вам, проф, — прошипел он, — что вы из Штатов и находитесь в Городе Надежды.
— В каком смысле? — нахмурился ученый.
— В том смысле, проф, что я вправе надеяться на вас как на американцев. — Он подмигнул, но тотчас насупился, увидев сдержанность ученого.
О’Скара поднялся и начал неспешно, внушительно:
— Джентльмены! Я физик, и включение меня в состав комиссии было для меня неожиданностью. Однако здесь я убедился, что нет надобности считаться химиком или микробиологом, чтобы оценить технологию создания искусственной пищи на микробиологическом уровне. Лишь господу богу решать, должно ли человеку отказаться от убийства живых существ во имя утоления голода и поможет ли это людям лучше выполнять заповеди христианского учения.
Броккенбергер с елейным выражением лица откинулся на стуле.
— Однако мне кажется неправомерным смешение научной идеи с коммерцией, — продолжал О’Скара.
Броккенбергер одобрительно кивнул.
— В лаборатории, хотя бы и в масштабе целого города, науку все равно надо ограничить чисто научными рамками. Она должна остаться чистой наукой. Ее надо оградить от торговых интересов и конкурентной ситуации.
Броккенбергер снова кивнул, но лицо его оставалось кислым. Подбородки казались мятым воротником, подпиравшим голову.
— Не могу согласиться со своим другом и коллегой, — вскочил доктор Стилл. — Уважаю его религиозные взгляды, но мало в наши дни уповать на бога, а самим «плошать». Разговор о чистой науке вызывает восхищение, но., оторван от жизни. А в жизни достижения чистой науки попадают отнюдь не в чистые руки. И, если уж говорить о чистоте, например, о чистоте совести, то, право же, попытка найти способ накормить всех голодных заслуживает большего уважения, чем торговля орудиями убийства. Заботиться надо о жизни, а не о смерти! И чистые руки важнее чистоты науки.
Броккенбергер мрачно взглянул на свои тщательно отмытые руки:
— Нельзя ли яснее, доктор Стилл. Вы не проповедник на амвоне.
— Можно и яснее. Я тоже не удовлетворен тем, что увидел в Гроте.
— Вот это другое дело. Что вам не понравилось?
— О, совсем не то, что уважаемому профессору О’Скара. Хочу получить ответ: почему важнейший научный эксперимент загнан под лед Антарктиды, словно здесь тайком испытывается какое–то новое ядерное оружие?
— При чем тут ядерное оружие? — рассвирепел Броккенбергер.
— А при том, мой почтенный сенатор, что всем ясно: производить дальше ядерное оружие нет никакого смысла. Его уже больше, чем надо для конца света. Но его продолжают производить и совершенствовать. Почему? Со страху? Нет, господин сенатор, не только поэтому! Главным образом из–за выгоды. Выгодно производить, вот и производят! Так вот, совершенно та же картина будет и на продовольственном фронте. Те, кто добывает зерно и мясо допотопным способом, будут так делать и впредь. Они не захотят отказаться от налаженного хозяйства, от торговли, от прибылей, от выгоды! Не так ли, мистер сенатор? И никакие достижения под Куполом Надежды, о которых мы с вами будем говорить, никого из них не убедят. В чем же выход? Да в том, что эксперимент надо выносить из–под ледяного свода, выносить на широкий простор: создать множество городов–лабораторий всюду, где ощущается нехватка продовольствия. Надо на подлинно широкой основе развивать производство искусственных пищевых продуктов, развивать пищевую индустрию, которая пусть не сразу, пусть через сто лет, но вытеснит в конце концов традиционные способы получения пищи. И пусть фермеры возделывают отныне на своих фермах такие культуры, которые нельзя пока получить на химических заводах. Пусть вместо пшеничных или кукурузных полей расцветут леса, плодовые сады, ягодники и плантации, дары которых недоступны в наше время простому люду.
— Хватит! — оборвал доктора Стилла Броккенбергер. — Властью, данной мне Организацией Объединенных Наций, закрываю заседание комиссии. Продолжим его в здании ООН в Нью — Йорке. Все свободны. Однако от общения с местными работниками предлагаю воздержаться. Самолет вылетает завтра утром. Прошу не опаздывать.
Он выкрикивал последние фразы, брызгая слюной. Члены комиссии с недоумением смотрели на своего словно сорвавшегося с цепи председателя.
Он больше ничего не сказал и, тяжело ступая ногами–тумбами, с неожиданной для его тучного тела порывистостью вышел.
Будь в зале обычная дверь, он хлопнул бы ею, но створки ее здесь открывались и закрывались сами собой.
ЗНАКОМЫЙ ПОЧЕРК
Сверхзвуковой лайнер был готов к вылету.
Члены комиссии ООН уже поднялись на борт. Запаздывал лишь председатель. Он даже не прислал на самолет свой желтый саквояж, над которым трясся весь рейс.
Бортпроводница в облегающей форме и кокетливо заломленной шапочке вошла в салон и направилась к профессору О’Скара.
Он недоуменно взял у нее телефонограмму, потом вслух прочел ее доктору Стиллу:
— «Оставляю вас, профессор Энтони О’Скара, вместо себя председателем Особой комиссии ООН. Прошу в Нью — Йорке завершить наше заключительное заседание и принести Генеральному секретарю мои извинения — вынужден остаться из–за недомогания, Дэвид Броккенбергер, сенатор».
Доктор Стилл пожал плечами:
— Что бы это значило, профессор?
— Разве здесь не ясно сказано? — сердито спросил О’Скара.
— Все ясно, наш новый почтенный председатель! Давайте указание летчикам вылетать.
Доктор Танага, узнав о болезни Броккенбергера, тотчас пошел к нему.
Но долго не мог дозвониться. Дверь в нарушение местных обычаев была заперта.
Наконец сенатор появился, встретив врача отнюдь не приветливо:
— Неужели в этом паршивом месте нельзя даже занемочь от той дряни, которой нас потчевали?
— Извините, сэр. Я врач. И хотел бы оказать вам помощь. Позвольте вас осмотреть.
— Какой еще осмотр? Надеюсь, я могу пускать в предоставленную мне квартиру людей по своему выбору?
— Конечно, сэр. Извините. Но мы обеспокоены состоянием вашего здоровья.
Японец был чрезвычайно настойчив. Несмотря на сопротивление сенатора, Танаге все–таки удалось осмотреть его, прощупать объемистый живот, взглянуть на язык.
Дальнейшие действия одного из трех директоров Города–лаборатории казались странными. Танага вихрем вырвался из квартиры сенатора и вбежал в дверь напротив, где Мария, жена Педро, возилась с ребятишками.
— Телефон! Скорее телефон!
— Господи Иисусе, пресвятая дева Мария, — прошептала испуганная женщина, отступая и показывая на аппарат.
Танага сорвал трубку:
— Задержать самолет во что бы то ни стало! Говорит директор Танага. Что? Уже взлетел? Извините. Нет, не надо возвращать. Передайте мой приказ на борт. Выбросить в море чемодан сенатора Броккенбергера. Извините, я знаю, что говорю. Выполняйте. Дипломатических осложнений не будет. Пусть найдут желтый саквояж. Я видел его у сенатора, когда встречали комиссию. Пусть найдут и как можно скорее выбросят.
Мария стояла, прижав руки к груди и шепча молитвы.
И не успел еще Ту‑144 набрать высоту, как в пассажирском салоне начался обыск.
Профессор О’Скара, узнав, что летчики ищут желтый саквояж сенатора, поморщился,
— Я не уверен, доктор Стилл, — сказал он своему спутнику, — что на правах председателя комиссии ООН должен допустить такое обращение с частной собственностью без решения суда и ордера на обыск. И кроме того, задет престиж сенатора!
— Полноте, — отмахнулся Стилл. — Эти люди знают, что делают. Видимо, у них серьезные основания. И мы ведь с вами недавно были свидетелями, как в океан сбросили более значительный груз.
— Так ведь то же была бомба! Бермудский треугольник!
— А здесь летит комиссия ООН, которая в предыдущем составе погибла именно там.
Обыск продолжался. Но все было значительно сложнее, чем предположение, что террористический прием будет прежним.
Командир самолета радировал, что багаж сенатора на борт лайнера не доставлялся и нигде там не обнаружен.
Мария видела, как в квартиру напротив, к Броккенбергеру, вошли Спартак с Остапом.
— Да поможет им пресвятая дева, — прошептала она.
