Нил Шустерман - Беглецы
Среди тех, с кем общается Коннор, есть только один мальчик, который действительно его слушает и может отличить правду от вымысла. Его зовут Долтон. Долтону семнадцать лет, и он не вышел ростом, зато на голове густая шапка волос, живущих своей жизнью, и под ней тоже не пусто. Коннор рассказал ему о том, что было в день, когда он бежал, стараясь ничего не приукрашивать. Приятно, когда кто-то знает правду, это утешает. Однако у Долтона своя точка зрения на случившееся.
— Несмотря на то что все было не совсем так, как об этом рассказывают, — говорит он, — история все равно впечатляющая. Каждый из нас хотел бы знать, что способен на такое.
Коннору приходится с ним согласиться.
— Тебя тут считают королем беглецов, — говорит Долтон, — но таких, как ты, отправляют под нож раньше всех, поэтому старайся вести себя аккуратнее.
Сказав это, Долтон окидывает Коннора долгим испытующим взглядом.
— Тебе страшно? — спрашивает он.
Коннор и рад бы сказать Долтону, что он ничего не боится, но это неправда.
— Да, — говорит он.
Тем не менее, узнав, что Коннору тоже страшно, Долтон испытывает какое-то своеобразное облегчение.
— На занятиях нам говорят, что страх исчезнет и мы придем к приятию того, что с нами должно случиться. Но я здесь уже полгода, а страх не уходит.
— Полгода? Я думал, здесь никто дольше нескольких недель не задерживается.
Долтон наклоняется к самому его уху и переходит на шепот, словно готовясь поделиться сверхсекретной информацией.
— Если ты играешь в оркестре, можешь прожить гораздо дольше, — тихонько говорит он.
В оркестре? При мысли о том, что в месте, где людей лишают жизни, может быть даже свой оркестр, Коннору становится не по себе.
— Мы должны играть на крыше Лавки, когда гуда отводят ребят, — объясняет Долтон. — Мы играем все — классику, поп, рок. Я лучший бас-гитарист из всех, кто когда-либо оказывался здесь.
Он расплывается в улыбке.
— Приходи послушать нас завтра, у нас появилась новая клавишница. Здорово играет.
***По утрам мальчиков выводят играть в волейбол. Эта игра стоит под номером один в списке спортивных мероприятий, в которых должен принимать участие Коннор. Вдоль кромки поля стоят сотрудники лагеря с папками в руках, как всегда одетые в пестрые гавайские рубашки, — очевидно, на волейбольном поле двенадцати индивидуальных камер наблюдения нет.
С крыши находящегося позади медицинского блока доносится музыка — оркестр, в котором играет Долтон, должен, помимо всего прочего, создавать по утрам оптимистичное настроение.
Увидев Коннора, члены команды противника падают духом, — очевидно, само его присутствие для них знак, предвещающий скорое поражение. Совершенно не важно, умеет Коннор играть в волейбол или нет; для них Беглец из Акрона — чемпион по любому виду спорта. В числе соперников оказывается Роланд. Он, в отличие от других, не упал духом — стоит с мячом в руке и сердито смотрит на Коннора. Такое впечатление, что он охотно засунул бы мяч Коннору в глотку, если бы представилась подходящая возможность.
Игра начинается. Накал борьбы такой, что по интенсивности его можно сравнить разве что со страхом, сквозящем в каждом взмахе руки, подающей мяч. Обе команды играют так, как будто проигравших немедленно отправят в Лавку мясника. Долтон объяснил Коннору, что прямой зависимости в этом нет, но и проигрывать тоже не стоит — на пользу проигравшим это не идет. Коннор вспоминает об игре, которая была распространена некогда среди индейцев майя, — покаток. Он читал о ней в учебнике истории. Игра во многом напоминала баскетбол, но было и одно коренное отличие — проигравших немедленно приносили в жертву богам. Тогда это казалось Коннору забавным.
Роланд отбивает подачу, и мяч попадает прямиком в физиономию одному из наблюдателей. Ухмыляющийся верзила приносит свои извинения, но мужчина, негодующе посмотрев на него, делает какую-то запись в находящемся в его руках деле. Интересно, думает Коннор, будет ли стоить Роланду это попадание пары дней жизни?
Неожиданно в игре наступает пауза, потому что внимание игроков привлекает процессия, состоящая из детей, одетых исключительно в белое, проходящая вдоль дальнего края волейбольной площадки.
— Это те, кого должны принести в жертву, — говорит Коннору один из партнеров по команде. — Ты же о таких слышал?
— Да, — кивает Коннор, — слышал.
— Ты только посмотри на них. Они считают себя гораздо лучше других.
Коннор уже слышал о том, что к тем, кто уготован в жертву, в лагере относятся иначе, чем к тем, кого на разборку отдали родители. Даже персонал называет две категории подростков по-празному: «ангелами» и «трудными подростками». Даже спортом и другими делами «трудные» и «ангелы» занимаются порознь. «Трудные» носят голубую или розовую форму, в зависимости от пола, а дети, уготованные в жертву, — белые шелковые одежды, сверкающие под ярким аризонским солнцем так нестерпимо, что приходится зажмуриваться, чтобы посмотреть на них. В них они похожи, как считает Коннор, на уменьшенные копии самого Бога, хотя порой они кажутся ему отрядом пришельцев. Естественно, «трудные» ненавидят «ангелов», как крестьяне ненавидят феодалов. Коннор часто вспоминает о том, как и сам испытывал нечто подобное, но, зная одного из «ангелов» лично, скорее, жалеет их.
— Слышал, они знают точную дату и время своей разборки, — говорит какой-то парень.
— Вроде бы им даже разрешается самостоятельно его назначать, — добавляет другой.
Судья подает сигнал свистком, призывая всех вернуться к игре.
Игроки отворачиваются от процессии избранных, облаченных в белые одежды, и начинают нехотя перебрасываться мячом. Если раньше в игре чувствовалась боязнь проиграть, то теперь к ней примешалась еще и подавленность.
В какой-то момент, когда процессия уже практически исчезла, перевалив через гребень холма, у Коннора появляется чувство, что лицо одного из участников шествия ему знакомо, но решает, что это лишь игра воображения.
54. Лев
Но это не игра воображения. Коннор не ошибся: Леви Иедидия Калдер действительно находится среди почетных гостей лагеря «Хэппи Джек» и снова носит белое жертвенное одеяние. Он не видел Коннора на волейбольной площадке, потому что «ангелам» на, «трудных» даже смотреть строго воспрещено. Да и зачем им это нужно? С самого рождения им твердят, что они принадлежат к другой касте и вся их жизнь подчинена высшей цели.
На лице Льва все еще заметны следы солнечных ожогов, но волосы аккуратно подстрижены, как это было, когда он жил дома, и манеры снова стали изысканными. По крайней мере, внешне.
Ему предстоит отправиться на разборку через тринадцать дней.
55. Риса
Риса играет на крыше Лавки мясника, и звуки музыки слышны на всех площадках, где занимаются различными видами спорта не менее тысячи человек, ожидающих очереди пойти под нож. Счастье, которое испытывает Риса от того, что ее пальцы вновь касаются клавиш, можно сравнить лишь с ужасом, пронизывающим ее, когда она думает о том, что происходит под ногами. Находясь на крыше, Риса видит, как тех, кому пришло время отправляться под нож, ведут в Лавку по дорожке, выложенной темно-красной керамической плиткой. Жители лагеря между собой называют ее «красной ковровой дорожкой». На каждого идущего по дорожке приходится по двое охранников. Они идут по обе стороны от подопечного, держа его под руки — достаточно крепко, чтобы бедняга не мог вырваться, но не так сильно, чтобы на плечах остались синяки.
Видеть это невыносимо, но Долтон и другие музыканты продолжают спокойно играть, словно ничего из ряда вон выходящего не происходит.
— Да как вы можете играть, видя это? — спрашивает Риса во время перерыва. — Как вы можете спокойно наблюдать день за днем, как люди входят в Лавку и никто из них не возвращается назад?
— Ты привыкнешь, — говорит барабанщик, делая глоток из бутылки с водой. — Вот увидишь.
— Я никогда к этому не привыкну! Это невозможно!
Риса думает о Конноре. У него, в отличие от нее, нет возможности получить отсрочку. Даже если бы он и умел делать что-нибудь такое, что требуется администрации, они бы все равно не позволили ему это делать.
— Мы здесь играем и становимся соучастниками преступления!
— Послушай, — говорит ей Долтон с раздражением. — Здесь у всех одна задача — выжить. Каждый делает для этого все, что может. Мы — играем музыку. Тебя отправили в оркестр, потому что ты пианистка, и играешь ты хорошо. Нельзя разбрасываться такими вещами. Или ты привыкнешь к тому, что по ковровой дорожке каждый день идут люди, или сама окажешься на ней, и нам придется играть для тебя.
