Дмитрий Барчук - Новый старый год. Антиутопия
– А как нас казнят? – после некоторой паузы спросил он Андрея.
– В приговоре что-то было про повешение, – напряг свою память Крутой.
Кузнецов как-то странно улыбнулся и процитировал Вийона:
– Я – Франсуа, чему не рад.
Увы, ждет смерть злодея.
И сколько весит этот зад,
Узнает скоро шея.
– Пожалуйста, перестань паясничать, – попросил товарища Андрей.
Но Жоржа уже понесло. Он оседлал своего любимого поэтического конька и, похоже, не собирался с него слезать. Крутоложин знал эту его слабость, поэтому не стал больше ему ничего говорить, а закурил и задумался о чем-то своем, пока чтец изливал душу.
– Когда мне стукнуло тридцать четыре года, я в день своего рождения написал последнее в своей
жизни стихотворение. Оно небольшое. Пожалуйста, послушай:
Я пережил уже Христа
В скупой земной юдоли.
А результат? Душа пуста.
И есть ли в ней остаток воли,
Чтоб превозмочь презрение ума,
Усталость чувств, болезни, лень?
Что впереди? Тюрьма? Сума?
Или на лбу – мишень?
Мой Бог! Я буду жить,
Как ты мне предписал.
И путь до финиша пройду,
Как бы ни устал.
А в свой последний миг я улыбнусь,
Тебя благодаря.
За все: добро и зло,
Что оставляю я.
Крутоложин невольно отвлекся от своих мыслей и стал вслушиваться в смысл стихов, а когда Георгий закончил читать, он потянулся и произнес:
– Про тюрьму ты угадал, а вот насчет мишени – нет. Не будут на тебя пулю тратить, а вздернут, как паршивую кошку, на суку, вот и весь сказ. Поел бы лучше. Завтра нам силы еще пригодятся. Правда, неплохо приготовлено.
– Спасибо. Но у меня совсем нет аппетита. Съешь мою порцию, если хочешь, – ответил Кузнецов с кровати.
– Андрей, а ты никогда не задавался вопросом: был ли у нас шанс не допустить такого развития событий? – спросил он доедавшего вторую тарелку жаркого Крутоложина и, не дождавшись ответа, уточнил свой вопрос: – Я вот думаю, а что было бы, если бы все бизнесмены, более или менее разбогатевшие, платили бы все налоги. Ну, вместо трех лет на строительство элитных квартир, загородных домов, приобретение хороших импортных машин мы бы потратили вдвое или втрое больше. Пусть десять лет. Может быть, тогда удалось бы избежать этого ужасного, жестокого хаоса, в который скатилась в итоге Россия.
Крутой прожевал пищу, обтер рукавом тельняшки жирные губы и сказал:
– Что-то я тебя понять не могу. То ты с каким-то непонятным фатальным смирением принимаешь свою личную судьбу, а то для страны в целом рассматриваешь какие-то варианты. Не было, я тебе скажу, никаких у нас вариантов. Случилось то, что должно было случиться. Если бы ты платил все налоги, то был бы большим дураком, а чиновники как брали бы взятки, так и продолжали бы их брать, народ как воровал, так и продолжал бы воровать. Это же наша национальная традиция. Воровство. Стащить то, что плохо лежит, – долг любого русского человека. И только размеры воровства различаются в зависимости от интеллекта, образования, наглости, места в государственной иерархии. Один ворует комбикорм с фермы, а другой – миллионы долларов из бюджета. Вот и вся разница. Думаешь, коммунисты перестали воровать. Не тут-то было! Они просто террором запугали весь остальной народ, а сами без какой-либо конкуренции и давки набили себе мошну до отказа.
И чтобы как-то отвлечь друга от могильной тематики, Крутоложин рассказал ему одну историю.
– У меня под Кемеровом живет один знакомый. Урка законченный, клеймо ставить некуда. И вот как-то однажды встречаю его перед гостиницей «Кузбасс», он идет весь из себя такой деловой, в модной курточке. В общем, видно, что парень в порядке. Я у него спрашиваю: «Шурыга, а чем ты сейчас занимаешься?» А он мне в ответ: все, мол, путем, с воровством завязал, я теперь налоги закрываю. Мне стало интересно, как это выглядит? С одной стороны, вроде Шурыга, у которого все образование-то – пятнадцать лет отсидки, а с другой стороны, бизнес. Вещи вообще не совместные. А дело это происходило в конце девяностых годов, когда в Кузбассе губернатором стал коммунист, и принялся он всерьез наводить порядок. Везде на оживленных трассах Кемеровской области на постах ГАИ поставили так называемые налоговые посты. Круглосуточно вместе с гаишниками вели дежурство налоговые полицейские, останавливали все грузовые машины, проверяли документы на груз. И если вдруг оказывалось, что товар предназначался, либо отправлялся фирмой, у которой была задолженность по налогам, он тут же арестовывался в доход бюджета. Что предложил Шурыга? Он откуда-то узнавал про долги по налогам, приходил в фирму и предлагал избавить ее от проблем, допустим, всего за половину налогового платежа. Конечно, его предложение принималось на ура. Дальше он брал на реализацию какой-нибудь неликвидный товар. Например, телогрейки. В счете-фактуре на них указывалась какая-нибудь заоблачная цена. Грузил их на свою «газельку» и ехал через пост ГАИ. Бдительные налоговые полицейские, конечно, его тормозили, изымали товар. А ему-то только того и надо было. Основанием для оценки конфискованного имущества становилась счет-фактура. Довольный Шурыга потом шел к директору фирмы и получал пятьдесят процентов от своего налогового освобождения наличными.
– Ой, умора! Ой, не могу! – залился хохотом Кузнецов, схватившись за живот. – Вот это да! Вот это налоговое освобождение по-кузбасски!
– Но и это еще не вся история! – продолжал Крутой. – Самая главная ее пикантность заключалась в том, что ездил-то Шурыга все это время на ворованной «газели». А гаишники всякий раз сочувствовали парню, который попадал на такие бабки! Им и в голову не приходило проверить документы на машину. Жалко ведь человека!
Австралиец все хохотал и хохотал. И не мог остановиться.
– Вот так, дружище, наш народ платит в казну. А ты еще говоришь про какие-то налоги. Давай лучше спать, мыслитель. У нас с тобой завтра тяжелый день. Не мешает выспаться.
На площади Революции всю ночь визжали бензопилы и стучали топоры. В самом центре Обска, где некогда возвышался белоснежный красавец – Троицкий собор, уменьшенная копия храма Христа-Спасителя, который безбожники-большевики так же взорвали, а потом на этом самом месте установили трибуну со своим новым идолом, показывающим путь в светлое будущее, и проводили демонстрации трудящихся по революционным праздникам, сейчас сооружали виселицу.
Под утро стройка была закончена. Новый начальник управления внутренних дел лично приехал в семь часов принять работу. И остался доволен. Виселица неплохо вписалась в архитектурный ансамбль главной площади города. Она была такая массивная, добротная, что, казалось, олицетворяла собой всю незыблемость и строгость новой власти. Это тебе не какие-то там расстрелы по оврагам, это торжество законности и правосудия.
Потом приехали телевизионщики. Они привычно, как раньше во время демонстраций и митингов, расположили свои камеры и юпитеры, чтобы телезрителям было хорошо видно все происходящее на эшафоте.
В начале десятого к площади стал стекаться народ. И хотя казнь была назначена на одиннадцать часов, предусмотрительные граждане старались прийти пораньше, чтобы занять лучшие места. Было морозно, градусов за тридцать. Но никто из зевак, несмотря на холод, не покидал площадь, люди пританцовывали на месте, а наиболее запасливые согревались тут же заранее припасенной водочкой. Народ все прибывал и прибывал. Многие приходили с детьми, как на народное гуляние. Девушки строили глазки стоящим в оцеплении солдатикам. Те, в свою очередь, пока не видел офицер, заигрывали с девчонками, отпуская в их адрес сальные шуточки. На площади царила атмосфера всеобщего оживления и приподнятости.
Виновников торжества разбудили в восемь часов. Выдали свежую одежду: длинные белые рубахи со свисающими почти до пола рукавами и темные наглаженные брюки. Бывшему спортсмену Крутоложину это обмундирование пришлось впору, но австралийцу брюки оказались малы. Натянуть их мешали наложенные на левой ноге шины. Пришлось Георгию остаться в своих прежних штанах, но рубаху тюремщики заставили его надеть. Затем пришел парикмахер и предложил побрить приговоренных к казни. Самим им бритвенные принадлежности начальство изолятора не доверило, опасаясь самоубийства. Но Крутой не стал бриться, сославшись на то, что уже привык к бороде, и ему ее будет сильно не хватать. А Кузнецов побрился. Затем им принесли плотный завтрак. Яичницу с ветчиной, хлеб с маслом и настоящий, крепкий чай. А на десерт подали по стакану крепленого вина. Потом пришел священник – исповедовать грешников. Георгий ненадолго удалился с батюшкой в соседнюю камеру, а Крутой от исповеди отказался.
