Френсис Шервуд - Книга сияния
Словно услышав его мысли, Рохель торопливо огляделась. Нет — кажется, никого. Тогда она легла на траву, одной рукой прикрыла глаза от солнца, а другую приложила на живот. Вокруг нее и под ней ползали мелкие полевые насекомые, блестящие божьи коровки и паучки, муравьи, что недавно появились на свет, изящные кузнечики — и все были страшно заняты. Целый мир, поняла Рохель, живет на крошечном клочке земли, заросшем травой, пижмой и куколем.
А потом солнце загородило что-то огромное.
— Йосель! — выдохнула Рохель. — Как ты меня напугал.
Однако она вовсе не выглядела испуганной.
— Что ты здесь делаешь?
Он показал на свою корзину.
— А, ты тоже грибы собираешь. Сейчас самая пора, правда?
Он сел рядом с ней.
Рохель не отодвинулась, но и не стала смотреть в его сторону. Она говорила так, словно обращалась к небесам.
— Йосель, я хотела тебе сказать… я просто не знаю, что тогда на меня нашло… — Рохель покачала головой. — Нет, знаю. Я поняла это по разным рассказам — про Йакова и Рохель, Давида и Вирсавию… Я допускаю страстную любовь Бога к миру, человека к Богу, мужчины к женщине. Я дрожу, когда все это говорю, когда вообще говорю хоть что-то. Пойми, Йосель, я так отвыкла слышать собственный голос. Ты единственный, кто позволяет мне говорить. Понимаешь?
Йосель кивнул.
— С тобой мне не так одиноко.
Он затронул самую потаенную ее сущность. Йосель снова кивнул.
— Благодаря твоей немоте ты кажешься более живым, чем все остальные, — Рохель с трудом удавалось найти нужные слова. — На самом мне не следует все это говорить. Да я и не знаю, что сказать. Какой сегодня удивительный день, верно? Небеса такие голубые. Как море, которого я, правда, никогда не видела, но очень бы хотела увидеть, прежде чем умру. Ты изменил мою жизнь, Йосель, и я не могу думать об этом как о грехе. Я смею сказать, что ты страшно меня волнуешь, но ты не мой муж. Кроме того, есть кое-что еще, о чем тебе следует знать.
На самом деле в этот момент Рохели больше всего на свете хотелось коснуться Йоселя. С другой стороны, ей было так радостно, что у нее есть такой добрый муж — Зеев. Пока она в тот первый день не увидела, как Йосель идет по дороге, замужество было для Рохели свободой. Женившись на ней, Зеев дал ей шанс обрести детей и почет. Без всего этого, умри вдруг Рохель, ее бы тут же забыли. Зеев обеспечил ей еду и крышу над головой, спас от несчастий жизни… и все же именно Йосель вызывал у Рохели желание жить дальше…
Мизинцем Йосель слегка коснулся ее бока. Легчайшим из прикосновений, и Рохель даже не была уверена, что его почувствовала, но, несмотря на дневное тепло, ее вдруг охватила дрожь.
— Пожалуйста, не надо…
Теперь у нее была еще одна причина, чтобы жить, — куда более весомая, чем Йосель.
Он пустил в ход еще один палец.
— Я должна тебе кое о чем сказать.
Три пальца.
— Нет, ты не должен. Я здесь с дочерьми раввина.
Вся ладонь Йоселя коснулась ее бока. Закрыв глаза, Рохель застонала.
— Они где-то поблизости…
Рохель села и огляделась. Женщин нигде не было видно, а город лежал где-то далеко внизу, словно игрушечный. Она слышала, как один за другим начинают звонить церковные колокола. Тогда Рохель повернулась к Йоселю и положила ладони ему на щеки. Голем не спускал с нее пристального взгляда.
— Йосель… — Рохель закрыла глаза, не в силах его видеть. — Дорогой мой Йосель, я так слаба.
Он положил огромную ладонь ей на плечо и погладил ее руку.
— Как мне совладать с собой? Что я могу поделать?
Йосель положил другую ладонь на другое плечо Рохели и отвел большой палец, касаясь им ее ключицы, нежной как веточка.
— Боже милостивый…
Желание переполнило Рохель.
— Идем за мной, — прошептала она, беря Йоселя за руку и повлекла еще глубже в лес, уверенно двигаясь по молочно-липкой траве и золотарнику, голубым люпинам, через кусты дикой розы и сплетения виноградной лозы. Быстро и решительно, поднимая юбку, чтобы не зацепиться за шипы, Рохель вела Йоселя в глубь леса, где царила тенистая прохлада. Вскоре они оказались там, где деревья росли совсем близко друг к другу, а кусты были так густы, что кругом было почти черно. Пробивая себе дорогу сквозь плотную зелень, Рохель стремилась все дальше, через подлесок, ломая мелкие веточки. Наконец они добрались до такого места, где ветви деревьев переплетались, образуя нечто вроде пещеры. Кругом царила полная тишина, если не считать козодоя, время от времени испускавшего жалобный крик.
— Здесь, — сказала Рохель, утягивая Йоселя вниз и заползая в полость под густыми зарослями ежевики.
Йосель сумел с хрустом забраться туда и лечь рядом с ней. Рохель стянула с себя головной платок и задрала юбки. Йосель старался не слишком на нее налегать, ибо боялся ее раздавить. Входя в нее, он еще больше боялся причинить боль, но ее тело плотно его облегло, а ее влагалище, подобно идеальной бархатной сумочке, вобрало в себя его детородный орган.
— Ох нет, Йосель, не останавливайся, никогда, никогда.
Когда голем выплеснул семя, ему показалось, будто все его тело, вся его сущность втекли в ее лоно.
Они долго лежали бок о бок, держась за руки, в своем шалаше, пока не поняли, что лежат в лесу; по-прежнему был день, и кричал козодой. Тогда Рохель села, ее юбки были все еще задраны до пояса, и обильное семя Йоселя вытекло из нее, образовав маленькую лужицу. По ту сторону их укрытия солнце, просачиваясь сквозь лиственную решетку, падало на землю квадратиками, треугольничками и неровными кусочками, точно битое стекло, рассыпанное по темной лесной почве. Пчелы, украшенные безупречно ровными полосками, — миниатюрная армия в пушистом обмундировании — зависали над крошечными голубыми цветочками. Земля благоухала плодородием. И мир Юденштадта — в сущности, просто ряд деревянных строений, наваливающихся друг на друга, сгибаясь над темными проулками и единственной булыжной улицей, с купальней в одном конце и синагогой в другом; мир, где находилась сырая комнатенка Рохели с одним столом, двумя стульями, очагом и соломенной постелью — он был так далек, что словно и не существовал.
— Йосель, я должна тебе что-то сказать. Что-то очень важное.
И тут до них донеслись голоса дочерей Перл.
— Рохель, Рохель!
— Ох нет…
Рохель выбралась из укрытия, встала и встряхнулась, как животное после купания.
— Йосель… — она потянулась вниз. — Йосель, я должна идти.
Он отпустил ее. Рохель отвернулась, подхватила свою корзину и бросилась бежать.
— Мы искали тебя, Рохель, — были первые слова Лии.
— Ты заблудилась? — спросила Зельда.
— Наши мужья нас ждут, — сказала Мириам. — Карел будет здесь со своей телегой, чтобы забрать нас домой.
— Не слишком ты много грибов собрала, — заметила Лия. — Чем же ты занималась?
Из кустов Йосель наблюдал за тем, как четверо женщин выходят из леса на просторную лужайку. Вскоре они сели, поудобней пристраиваясь на траве и вытягивая ноги. Затем женщины достали из корзины свой ужин — хлеб и воду, немного сыра и инжира.
— Смотрите, смотрите, а вот и здоровяк-голем, — сказала Лия, старшая из сестер.
Поднимаясь вверх по холму, Йосель кивнул им с вежливым безразличием.
Мириам захихикала, но все опустили глаза, не желая встречаться с големом взглядом, ибо это было недостойно замужних женщин, а Зельда была обручена.
— У него ручища толщиной с мою голову, — сказала Лия, когда Йосель скрылся из вида.
— Нет, Лия, с твой живот.
— С твой живот, Зельда.
— Волосы падают ему на лоб, а там впечатаны буквы.
— Какие буквы? — спросила Рохель.
— Ты что, забыла? Рабби оставил их там, когда его делал, — объяснила Мириам.
— Надпись звучит как «Истина», но если убрать одну букву, то получается «Смерть».
Лия гордилось своей осведомленностью. Мать научила ее читать, а она в свою очередь научила сестер.
Рохель ощутила, как мурашки ползут у нее по спине.
— Лия, ты сказки рассказываешь? Ведь это одни только слухи.
— Нет-нет, это правда, — подтвердила Мириам. — Я тоже об этом слышала. И он скоро умрет.
У Рохели замерло в груди. Как же она смогла не заметить букв? Как-то Зеев говорил ей об этом, но она давным-давно выбросила все из головы. Это просто не могло быть правдой. Или, возможно, когда-то это было правдой, но не теперь.
— Откуда ты знаешь?
— Потому что, Рохель Вернер, мне рассказал об этом мой муж.
— А что, Лия, ты веришь всему, что рассказывает твой муж?
— Конечно, я верю моему мужу, Рохель Вернер, и ты бы очень хорошо поступила, если бы стала верить своему.
Рохель почувствовала, как в животе у нее что-то сжимается. Она подумала, что это ребенок зашевелился, но для этого еще слишком рано. Рохель вдруг пробрал холодный пот. Но как такое возможно — одновременно чувствовать лед в легких и огонь в животе? Выходит, что ребенок слишком холоден или слишком горяч?
