Юрий Козлов - Ночная охота
— Это и есть президиум? — кивнул на спустившееся с потолка сооружение Антон. — Зачем они там сидят?
Зола не ответила. Она аплодировала. Президиум стоял на сцене прямо напротив. Задняя его — высокая — стенка была особенно густо уснащена монетами. Антон обратил внимание, что монетки по этой высокой задней стенке президиума как бы двигаются, более того, ощутил в их движении некий, подавляющий волю и мысли, ритм. Антон забыл про все на свете, неотрывно следя за бегущими, сливающимися в ослепительно яркую точку монетками. Это было совершенно невозможно, но ему вдруг показалось, что ослепительная точка разрастается, превращается в подобие «электронного человека», только не человека, а — зверя — толстого, подвижного, с рогами и кривой, нагло ухмыляющейся мордой. Антон с трудом прогнал наваждение. Он приветственно махнул рукой Конявичусу, но тот никак не отреагировал. Если Зола спящим взглядом смотрела в президиум, Конявичус не менее спящим взглядом смотрел в зал. Коллективный сон начал надоедать Антону.
Но вот Ланкастер поднял руку вверх. Крики и аплодисменты смолкли. По рядам монет пробежала последняя, как дрожь, искра, президиум как бы выпалил в зал трассирующими пулями, после чего потускнел. Все опустились. На лица вернулась прежняя серьезная неулыбчивость.
— Господа! — произнес Ланкастер. — Мы собрались в знаменательный день, чтобы обсудить, как нам жить и работать дальше.
Видит Бог, в этой фразе не было ничего примечательного, однако вновь вспыхнули аплодисменты, едва ли не более яростные, чем когда рассыпающая огни лодка президиума сплывала с темного потолка. «Великому Ланкастеру — защитнику свободы, слава!» — понеслось по рядам. На сей раз капитану пришлось успокаивать зал гораздо дольше.
— Необходимо радикально ускорить процесс проведения реформ, господа!
И вновь оглушительная, опустошающая сознание овация.
Ланкастер молчал ровно столько, сколько она длилась. Смотрел в зал приветливо и доброжелательно. Точно так же он недавно смотрел на Антона, гоняя по его переносице красное лазерное пятнышко.
— Господа, — задушевно продолжил капитан, когда овация вынужденно иссякла. — Если вы не перестанете аплодировать каждому моему слову, мне придется вас расстрелять через одного, господа.
На мгновение в зале установилась полная тишина. По рядам побежал неуверенный смех. Хотя первоначально на лицах возник ужас. Внутренне эти люди были готовы принять и такую участь. Смех окреп. Расстрелять через одного за несмолкающие аплодисменты — это действительно смешно! Отчего-то Антону показалось, что если бы Ланкастер вздумал осуществить свою угрозу, оставшиеся в живых, не говоря о мертвых, нисколько бы на него не обиделись. Впрочем, аплодировать перестали, словно ладони у всех в одночасье покрылись язвами и гнойниками.
Ланкастер без помех закончил выступление, но что он хотел сказать, Антон не понял. В выступлении капитана не было ни слова о смерти предыдущего главы администрации, о двухдневных кровопролитных боях, о том, что по правую руку от него сидит вождь бандитов. Происшедшее уложилось в нейтральные определения, вроде «народное волеизъявление», «торжество свободы», «укрепление демократии», «продолжение политики реформ».
— За работу, господа! — завершил выступление Ланкастер. — Только добросовестной, самоотверженной работой на ниве свободы, демократии и рынка мы сможем оправдать оказанное нам доверие народа. Перед нами стоят ответственнейшие задачи, и мы должны их успешно решить!
«Кто может оказать доверие Ланкастеру, кроме самого Ланкастера? — подумал Антон. — Какую самоотверженную работу будет делать розовый старик? — покосился на временно притихшего соседа. — Какие такие ответственнейшие задачи должны решать эти сволочи в зале? О чем он? — Антону показалось, что потусторонний болотный мир, откуда он выбрался по копью Дон Кихота, более реален, чем этот — с аплодисментами, золотым президиумом, непонятными речами.
— Не обращай внимания, — не укрылась его растерянность от Золы. — Сейчас они поменяют шапки!
И действительно, сидящие в президиуме вдруг оказались в старинных военных фуражках с серебристыми кокардами: надменного вида носатая птица одной когтистой лапой попирала пятиконечную звезду — символ коммунизма и тоталитаризма, другой — толстенную книжку под названием — Антон сумел разглядеть со своего второго ряда — «Талмуд-Капитал».
В президиуме встал Конявичус. Его встретили стремительно взлетевшими и тут же опавшими аплодисментами. Зал принял к сведению предупреждение капитана. Конявичус внимательно оглядел сидящих. Фуражка определенно была ему велика. Голова Конявичуса под фуражкой двигалась быстрее, чем сама фуражка. Антон подумал, что если бы у носатой птицы была третья лапа, она бы непременно вцепилась в волосы Конявичуса. Еще он подумал, что если Конявичус задаст вопрос: есть ли тут литовцы? — зал хором ответит: «Мы тут все литовцы, Конь, если, конечно, капитан Ланкастер не возражает. Если же возражает, не обессудь, Конь, мы будем тем, чем прикажет капитан Ланкастер».
Но Конявичус не стал задавать никаких вопросов.
— Дамы и господа, предприниматели и госслужащие, армейцы и спецназовцы, законодатели и товарищи! — зычно пролаял Конявичус — Доблестные вооруженные силы, воспитанные одним из величайших героев современности, защитником свободы, демократии и рыночной экономики капитаном Ланкастером, клянутся и впредь надежно охранять труд и покой граждан провинции. Окруженная любовью-заботой народа и государства, армия и впредь будет оставаться несокрушимым гарантом свободы, демократии, рынка и закона. Работайте и спите спокойно, дамы и господа, ваши труд и сон под надежной защитой и охраной! — Конявичус скосил из-под фуражки глаза. Конечно же, он читал по бумажке. — Почему это дальше на диалекте? — недовольно спросил он.
В зале зашелестели смешки. Конявичус, не таясь, поднес бумажку к самым глазам:
— Армия и народ едины! Армия и правительство едины! Армия и демократия едины! Армия и свобода едины! Армия и рыночная экономика едины! — перевел дух. — Да здравствует один из величайших героев современности капитан Ланкастер!
Конявичус плюхнулся было на место, но при упоминании Ланкастера зал встал. Пришлось вставать и Конявичусу. Съехавшая с ушей фуражка упала ему на нос. Антон с трудом представлял себе голову, соответствующую окружности этой фуражки. «Неужели раньше у людей были такие большие головы?» — подумал он.
— Прежний глава администрации тоже был величайшим героем? — спросил у Золы.
— Он был освободителем труда, — ответила Зола.
— Как это? — Антону всегда казалось, что труд в стране бесконечно свободен.
— Он провел через законодательное собрание закон, разрешающий принимать на любую работу любых людей, независимо от пола, возраста и разных прочих обстоятельств.
Выступавшие следом клялись в верности свободе, демократии, рыночной экономике и реформам, славили одного из величайших героев современности капитана Ланкастера. Суть выступлений сводилась к тому, что и раньше дела в провинции в общем-то шли неплохо. Однако же все это время, оказывается, в обществе накапливались некие внутренние резервы, чтобы дела, значит, шли еще лучше. При освободителе труда им не удавалось высвободиться. При одном же из величайших героев современности они уже почти что высвободились. Между делом учредили «Капитан-банк» и акционерное общество закрытого типа «Ланкастер-лимитед», с ходу утвердили и проспект немыслимой эмиссии. Выступавших переполнял энтузиазм. Один звук имени капитана Ланкастера обещал рай на земле.
Антон углядел парня и девицу, увлеченно сдвинувших головы в предпоследнем ряду. В руках парня белесо мигнул шприц. Он вколол девице, потом себе. После чего оба блаженно откинулись в креслах. Антон, вынужденный выслушивать выступления в ясном разуме, искренне им позавидовал. Впрочем, не он один. По проходу между рядами в их сторону по-пластунски поползло странное существо в коротеньком, как у Антона, пиджачке, но с длиннющими раздвоенными, как сложенные на спине у сидящей мухи крылья, полами.
— Министр культуры, — сказала Зола. — Провалялся где-то две недели, не знал, что прошли выборы. Он должен был сочинить стихи, организовать оркестр, провести пресс-конференцию… — махнула рукой. — Все провалил.
Не преуспел, как оказалось, министр культуры и в добывании наркотика. Уколотая девица посмотрела на него круглыми блестящими глазами, рассмеялась стеклянным смехом, толкнула его обутой в острую туфлю ногой в лицо. Министр культуры закрыл — от стыда? — лицо руками, остался лежать в проходе. Плечи его обиженно вздрагивали.
— Вообще-то он хороший, — неожиданно пожалела министра культуры Зола.
