Элли Каунди - Обрученные
Промаявшись до вечера, с темнотой Ахмет вновь обошел торжки. На торжке у пятого магазина было пусто; впрочем, это стало ясно еще за квартал – но Ахмет честно просидел на краешке клумбы добрых полчаса. Ничего. Никого. …Да и хер с ним, нашим легче…
Из-за перегородившей бывший проспект Победы кучи обломков дома, где в цоколе был когда-то магазин «Подарочный», показались мощные кирпичные валы старого ресторана. По хребту пролетел холодный выдох – там! Что-то важное? Нет, непохоже; почему вдруг шерсть поднялась – непонятно. Оказалось – пацан, синий и в соплях, базарить внятно не может. Или не хочет; глаза смышленые, но – мама дорогая, какие злобные. Лет шесть-семь, похожий на грызуна какого-то. …О, это стопудово Кирюхин головняк. Мне такого домой тащить нельзя – баба тут же растает, не успеешь обернуться, как это чучело станет «сыночкой» и будет в полный рост ебать мне голову. Не, товарищ детеныш, будете сыном полка имени Жириновского…
– Э, Немец. Хорька этого фиксируй, отведешь хозяину, он в курсе. Пошли, щас ближний остался – и все, хорош на сегодня.
Ахмет забрал у Немца ствол – вести это юное отродье и пасти по сторонам было нереально. Вот и последний торжок. На подходе Серб сбавил шаг – площадка торжка захламлена, укрытий полно, лучше перебдеть. Ахмет жестом остановил Немца с извивающимся пацаном на сворке – типа постой там, пока пятак проверим. Маякнул[137] Сербу – расслабься, людей вроде как нет; но все же ткнул в сторону дальнего угла: давай, типа, обойдем – на всякий случай. Обошли, встретились напротив того самого тупичка между забором и контейнером, где Жирик отмахивался от торговцев. Встали, повесив закрытые[138] стволы на ремень. Ахмет вытащил курево, поднес Сербу прикурить. Только сделали по затяжке – и мгновенно крутанулись на месте, щелкая предохранителями, расходясь к краям прохода. Посреди тупичка замерла пойманная на подходе здоровая псина, мохнатая, как вывернутый полушубок. …Ах ты, сучара, ишь как тормознула! Знаешь ствол, да?.. – синхронно подумали оба человека. Псина рыкнула – она поняла, что попала. Что она пыталась сделать – то ли подкрасться на бросок, то ли прошмыгнуть из тупичка… Ахмет понял, что псина врубается в бесполезность своей последней атаки, но все равно ее сделает. Ломанется на два пулемета. Его вдруг ожгло: …Бля! А может, не только человек!..
– Не стреляй, Серб!
– Ты че! Она уже жопой крутит!
– Три шага назад!
Люди, сближаясь, плавно шагнули назад. Под спутанной грязной шерстью полыхнул радостным изумлением собачий взгляд – смерть, похоже, откладывалась. Надо отдать ей должное – у нее хватило ума не принять отступление людей за слабость, и она тоже отступила на несколько шагов, не сводя глаз с противника и помаленьку щемясь в сторону, к выходу из тупичка.
– Слышь, Серег. Я сейчас отдам тебе машинку, а ты бери ее и иди к Немцу. Встаньте у ДК и ждите меня. Понял?
– Ты че, решил…
– Понял? – перебил Ахмет. – Машинку держи.
Серб, недоуменно матерясь, потащил стволы с торжка.
Немец сидел на бордюре, привязав пацана к стойке горелого волговского кузова, и внимательно пас окрестности.
– Бля, он совсем ебнулся…
– Че там за дела?
– Прикинь, Лех, наткнулись на псину, здоровую, как теленок, еле среагировали. Та раз, тоже тормознула, знает ствол, встала, такая, рычит. Этот мне: не стреляй, типа. Потом говорит, на, мол, машинку, иди жди. Сам остался, сел на землю и в гляделки играл с этой тварью, когда я уходил.
– Н-да. Он у вас че, с припиздом?
– Не, не то что с припиздом, а как тебе сказать… Чует он иногда заранее всякую херню. Интуиция, во! – вспомнил умное слово Серега. – Иной раз вещь полезная, ниче не скажешь.
– И че, сбывается?
– Да хрен разберешься. Вот прикинь, иногда раз, скажет: пацаны, нависает над нами такой-то и такой-то косяк. Надо сделать то-то и то-то. Ну, сделаем – ясен пень, косяк после того, как че-то сделано – ну, чтоб он не был, – не случается. Это вот как считать – сбылось или нет?
– Да хер знает. Вроде и так, и эдак.
– Вот и я говорю… – Серый достал загодя набитую носогрейку[139]. – Дай-ка прикурить. А этого ты куда дел?
– Да вон, за железо прицепил. Сучонок, всю душу вымотал, пока вел. Прикинь – только расслабишься, он заметит – и раз! как дернет! Маленький, а дергает – ого, ты понял, нет!
– На кой хер он сдался… Ты понимаешь че-нибудь?
– Не. Че-то дурь какая-то. С утра мусор, вечером – этот вождь краснокожих… Такое ощущение, что ваш дури перекурил. Он же курит у вас?
– Да курит, кто не курит-то сейчас. Но шибко уж убитым я его не видел.
– Хотя наш-то тоже, в курсе этой мути. А наш не курит.
– Да че, Лех, башку трудить, надо оно? Они типа начальство, пусть у них голова и болит. Пошли б эти все петербурские тайны к едрене фене. О, смотри! Идет.
– Это че он машет?
– Да хер знает… Типа, чтоб мы вперед шли, что ли?
– Похоже на то. Че, пошли?
– Ага. Иди, отвязывай этого своего.
– Бля, навязался он на мою голову… У вас есть че ему пожрать? Надо накормить, а то у нас шаром покати, со вчера еще.
– Да найдем… Епть! Лех, ты глянь! Не, точно начальство с катушек съехало!
– Слышь, похоже, и вправду… А че псина-то не кидается? Смотри, идет, и ниче.
– Это, наверно, он дал ему что-нибудь. С голодухи хоть куда побежишь, хоть за кем.
– Ладно, двинули. Интересно, на хер он ему сдался?
– А че, на цепь посадить, ночью по проволоке запускать – все какая-никакая, а подмога. Заспишь, полезет тварь какая-нибудь, а он, глядишь, разбудит…
– Ну, может…
Ахмет сидел в углу бывшего училищного спортзала, стараясь оставаться незаметным. Торговцы галдели, раскладывая товар, делили прилавки, суетились. По залу, не зная, куда себя деть, нарезал круги Кирюха, непривычно корректный и предупредительный. Помогальники мрачно пожирали глазами вход, на котором встречал торговцев Аркашка Авдеев, молодой рыжий мент, отчего-то принятый Кирюхой за день до открытия. Пришли не все, но большинство. Стало ясно – базар приживется и у нового Дома появится источник постоянного дохода. …А народ-то Кирюхин как рад, ишь ты. Да че, на самом деле есть чему радоваться. Это по нынешним временам редкость – под ногами почву чуять. Блин, надо тормознуть его, а то к обеду колею в полу пробьет… Мимо снова несло уставившегося в пространство новоиспеченного хозяина базара, перебиравшего губами с самым отсутствующим видом.
– Кирюх! Кирю-ух! Эй!
– Че? – очнулся хозяин.
– Присядь-ка, а то уже башка кружится от твоих пробежек. Как сраная лошадь в ебаном цирке…
Кирюха немного потормозил, выдохнул и тяжко опустился рядом с соседом.
– Бля, я че-то даже разволновался, прикинь.
– Да ладно тебе. Все нормально, критическая масса есть. Видишь же?
– Да вижу вроде.
– Ну и не мандражируй. А то как юный летеха перед распределением.
Кирюха снова выдохнул и на сей раз расслабился, вытянул ноги, закурил.
– Ну, все. Хватит, на самом деле. Да, все пучком. Торговцы почти все, а покупатели подтянутся, никуда не денутся.
– Да и так уже сколько прошло.
– Шестьдесят пять было минут десять назад. Аркашик считает. Некоторые уже расторговались, свалили. Остальные вон еще пасутся.
– Вот видишь. Рожок и две пятеры, как с куста.
– Тьфу на тебя, постучи. Не считай до вечера.
– Ладно тебе, я не глазливый.
– Ага, ты-то как раз и не глазливый.
– Пока хлебничаем, не бойся, – на грани фола пошутил Ахмет, напряженно ожидая реакции соседа.
– Э, хлебник. Смотри, таких, как ты, в старые времена на кострах жгли. По мне, так очень правильная была традиция, – отшутился Кирюха.
Соседи примолкли – видимо, обдумывая свои и ответные реплики.
– О! Э, смотри, какую сучку привели! – прервал, наконец, тягостную паузу Ахмет. – Если меньше сотни, взял бы!
– Где?
– А вон, смотри, гэбэйник уже подкатил, во-он, видишь? Щас как перекупит мяско молодое…
– А… Точно. Бля, а ниче. Слышь, сосед, если че – займешь? – Кирюха шлепнул по барабану Ахметова РПК.
– Да я, может, и сам возьму, – подзадорил соседа Ахмет. – Да займу, конечно. Только смотри, у меня не целый, я больше полста не заряжаю.
– Ништяк, должно хватить. Смотри-ка, возьмет он. Тебе жена возьмет…
– А че, имею полное право. Шариат позволяет. – Но Кирюха уже не слушал, вскочил и замахал руками, подзывая бабу, продающую симпатичную девку.
Баба, пряча глаза, поспешила на зов солидного покупателя, волоча за собой постоянно застревающий в толпе товар.
Девка и впрямь была ничего, чистая, не кожа с костями, и на морду не страшная. Опять же чувствовалось, что за ее плечами нет зимовок в подвале с десятком мужиков; в манере даже присутствовала определенная стыдливость.
