Анна Одина - Магистр
Совет, получивший в какой-то момент название Gattamelata – «Медовая кошка», спустя пару веков наблюдений за своими врагами окреп, вошел в силу и начал действовать. Поначалу действовал он, правда, довольно скупо и по мелочи. Там подставят неугодного немецкого князька, здесь заиграют тысчонку дукатов, там протиснут своего человека в парламент, здесь поднимут народ на минибунт, там поэкспериментируют с расколом. Но руки с пульса Ланцолов Гаттамелата не снимала в течение всей их истории. Ведь даже хотя после ужасающего финала, постигшего Александра, Чезаре и Лукрецию, Борджа держались тихо и в дела престолов почти не вмешивались, они по-прежнему не давали спокойно спать Гаттамелате и прочим врагам. Копьеносцы словно ушли в подполье, но это не означало, что они бездействуют. Они создавали Ур.
…Голодный шар замолчал, рассказав все, что знал. Он явно ожидал чего-то от Винсента – ждал, что тот отдаст ему что-то важное, большое и насыщающее.
Вместо этого Ратленд со стоном поднялся с кровати и, держа злобно шипящий шар в нетвердых руках, покачиваясь, направился в кабинет. Там он налил в стакан холодной воды, сел в кресло и положил на угол стола странное охотничье приспособление, которое про себя окрестил «светом мертвых», Lux mortuorum[149] (хотя прекрасно понимал, что на самом деле обозначала буква L). La cantarella не убила его, и теперь он был совершенно спокоен: он нашел отцовскую линию крови и был уверен, что со временем избавится от всех оставшихся слепых пятен.
Кроме того, было необычайно полезно узнать, что у совета имелся аппарат для обнаружения Ланцола. Занимательным оказалось и переименование, происшедшее при де Катедрале. Винсент прекрасно знал безобидную староанглийскую букву «Торн», но не сомневался, что совет назывался так не по букве, а по давшей ей жизнь руне Thurisaz – «великан, сокрушающий врага». Что ж. Если «великан» считал Винсента Ратленда, последнего созидателя, своим «врагом», то Винсент Ратленд теперь знал этого великана в лицо. Даже в целый ряд лиц.
30. На опережение: акварелист и журналист
Вернув алчный lux mortuorum в кабинет алхимика, придя в себя и – уже под новый 1908 год – проведя некоторое время в попытках привести себя в сносную физическую норму, в конце января Винсент снова отправился в Португалию.
Он явился в королевскую резиденцию Вила-Висоза в окрестностях города Эвора и, в очередной раз воспользовавшись умением открывать двери, получил аудиенцию у сильно постаревшего Карлуша.
Разговор вышел напряженный. «Маэстро Ратленд», как называл его по старой памяти король, просил короля не ехать первого февраля в Лиссабон. Король не видел причин менять планы, а предупреждению маэстро верить не хотел. Тогда «маэстро Ратленд», которому, кажется, делалось физически не по себе, когда его так называли, кратко и доказательно поведал Карлушу о людях из Кинты де Регалейра и об их не вполне эзотерических связях с людьми из совета Торн. Карлуш не хотел верить. Это все были игры. Игры, в которые положено играть в Синтре. Именно эти люди подставили королю давно погибшую сеньориту Амадею, продолжал Винсент. Эта же милая группка следила за ним самим, повела его в России и под прикрытием восстания чуть не убрала вовсе.
«Но зачем им я?» – не мог поверить Карлуш, тревожно вглядываясь в своего гостя. Тогда гость рассказал о том, что «Медовые кошки» с перышком в пасти, обосновавшись под боком короля, готовили назавтра его убийство. Великан должен был сокрушить врага, Карлуш был мягким королем, и Гаттамелата решила, что настала пора республики.
Карлуш выслушал и спросил неожиданное:
– Амадея стала их жертвой… попала между жерновами? Люди из Кинта де Регалейра хотели заставить ее влиять на меня, а она…
– Не справилась, – заверил Винсент. – Вы ошибались, а она не хотела говорить правду. Дело было в ее верности вам.
Король поднялся и прошел по комнате. Магистр ждал решения короля.
– Она была верна мне, – повторил король и с улыбкой обернулся к «маэстро Ратленду». – Благодарю. Значит, и я буду верен себе. Я поеду туда, как и планировал. Я въеду в свою столицу первого февраля 1908 года в Кайш до Содре и поеду во дворец в открытом экипаже через Террейро до Пако, что на реке. Если при пересечении площади в меня выстрелят два указанных вами республиканца – Альфредо Коста и Мануэль Буиса… если я паду, сраженный пятью пулями, значит… вы были правы во всем.
Гордое решение короля не восхитило Винсента.
– Ваше величество, – пробормотал он с подавленным стоном, – речь не только о вас, но и о наследнике, принце Мануэле. Вы готовы подставить под пули своих детей и супругу? Ради какого-то непонятного гусарства?
– Да, – легко согласился король. – Короли не прячутся от своего народа…
– Особенно голые, – закончил «маэстро Ратленд» фразу Карлуша и, не сдержавшись, ушел не прощаясь.
Стоит ли говорить: назавтра Карлуш погиб, а прямой наследник трона был смертельно ранен. Португальская монархия была обречена: принцу Мануэлю, получившему в покушении пулю в локоть, предстояло стать последним королем династии Браганза[150].
Магистр решил для себя раз и навсегда: разговоры пусты. Хочешь что-то сделать – делай, не предупреждая никого, даже королей. Но оставим нашего героя на выходе из резиденции обреченного Карлуша Португальского и перестанем следить за ним с той же пристальностью, что раньше. Мы не располагаем исчерпывающими сведениями о его свершениях и будем надеяться, что когда-нибудь напишем о нем другие книги: в той, что держит в руках терпеливый читатель, важен не только Винсент Ратленд, как мы привыкли называть его, а Дмитрий Дикий, Алена Ордынцева и многие другие люди. Важно, что двадцатидвухлетний магистр покинул остров Великая Британия и плотно занялся полуостровом Апеннины, куда влек его след пап из рода Борджа и прочих Ланцолов, сменивших стены замка Хатива на стену Аврелиана, окружающую все семь холмов Вечного города. Но не забывал магистр и о другом. Увидев картины Второй войны при помощи «Алмазной сутры», он разглядел и то, кто именно будет находиться в ее сердце; дальнейшее было делом техники. И сейчас он отправлялся в Австрию разбираться на месте, удостовериться, что «ясновидение» его не обмануло.
* * *В сентябре 1908 года господин Х. вторично попытался поступить в Академию художеств в Вене, где он кое-как перебивался, рисуя открыточного формата картинки и заполнители для рамочек, которые пытался продавать туристам и в мебельные салоны. Но ректор повторил приговор: «абитуриент не обладает качествами, необходимыми для занятий живописью», и лучше ему переключиться на архитектуру, недаром ведь он так любил рисовать здания, в деталях выписывая вычурные фасады. Здания не колеблются ветром и не движутся, в отличие от людей, на фоне абитуриентовых зданий выходивших диспропорциональными карликами. За неумение рисовать человека его не приняли в Академию и в первый раз.
Когда подавленный юноша с папкой отвергнутых работ вышел из кабинета ректора, его остановил секретарь. Любезно улыбаясь, он сообщил, что в Академию прибыл независимый историк искусств, которому крайне доверяет ректор, и что искусствовед этот попросил показать ему отклоненные работы абитуриентов. И господин Х. вошел в новый кабинет. Поначалу он никого не увидел. Письменный стол был завален папками с рисунками и необрамленными холстами, а на стульях громоздились горы монографий и журналов: то ли искусствовед относился к текущему рабочему месту кочевнически, то ли что-то искал. Вскоре временный хозяин кабинета обнаружился возле окна, где при косом предвечернем свете разглядывал какую-то литографию.
Магистр кивнул герру Х. от окна и указал на кресло с другой стороны письменного стола. Абитуриент сел, искоса украдкой оглядывая иностранного эксперта. Не немец, хотя череп нордической лепки. Англичанин, что ли? Судя по одежде, похож. Судя по лицу… Но додумать молодой художник не успел, хотя и отметил с беспокойством седину в темных волосах человека, кажется, всего-то на пару лет старше его самого, – художественный порыв налетел на него, он сдернул со стола кусок угля и, перевернув один из пейзажей, начал лихорадочно набрасывать на обороте профиль человека, стоявшего у окна. Он увлекся настолько, что перестал смотреть на модель и очнулся, лишь когда обнаружил, что англичанин стоит у него за плечом и с интересом следит за доводкой рисунка. Художник опустил уголь и вздохнул.
– Люди у меня получаются плохо. Но ведь не каждый художник должен уметь изображать людей, правда?
Искусствовед обошел стол и сел. Опустил на стопку рисунков литографию.
– Не соглашусь с вами, герр Х., – возразил он. – Истории искусств, конечно, известны два-три чистых пейзажиста или автора натюрмортов, способных поддержать вас в этом заблуждении, но в целом подобное рассуждение настолько же верно, насколько, скажем, убеждение, что математик обязательно должен уметь складывать, вычитать и умножать, но не обязательно – делить. Даже полотно «Девятый вал» не может существовать, если на расстоянии хотя бы полумили от этого самого вала не подразумевается присутствие человека.
