Наталья Лебедева - Театр Черепаховой Кошки
Полина спит, ей снятся разные сны. Художник, и Саша в окружении мерцающего шелка, и школа со страшными провалами в полу. А около полуночи ей начинает сниться Щелкунчик. Комната наполняется шорохами, будто десятки мышей грызут в стенах ходы для своего семиголового короля. Полина просыпается. Что-то шуршит под ее кроватью: это мать вытягивает за длинную лямку сумку с портретом.
Полина замирает, сердце ее испуганно колотится. Портрета жалко. Она надеялась, что мать не узнает о нем, но мать, как крыса, сует свой нос в каждый угол маленькой Полининой жизни.
Обычно Полина осторожнее: она не носит домой ничего важного, все оставляет у Саши или у художника. А поэтому до сих пор не знает, что ночами мать роется у нее в карманах и сумках, перебирает нижнее белье и шарит под кроватью.
Полине страшно. Раздумывая, что делать, она подносит руку к волосам. Волос нет. Лишь короткие пряди охватывают голову, словно боевой шлем.
«Я — Жанна», — думает Полина и садится в кровати.
Мать стоит у окна и рассматривает картину в свете уличного фонаря. Длинные незабудковые ногти на больших пальцах прижимаются к холсту и нежной краске.
Полина знает, о чем она думает: мать хочет проткнуть картину насквозь. Наверняка предчувствует наслаждение, представляя, как потрескается краска и начнут лопаться нити холста.
— Положи на место, — говорит Полина.
Мать вздрагивает и оборачивается.
— Положи картину на место, — повторяет Полина.
— Что это за мерзость?
Да, это в ее манере: отвечать вопросом на вопрос, перехватывать инициативу в любом разговоре.
— Не твое дело.
— Ах ты дрянь!
Мать делает решительный шаг к кровати и протягивает руку, чтобы схватить Полину за волосы. Ее длинные острые ногти щелкают в воздухе, как клювы хищных птиц: волос больше нет. Матери не за что схватиться.
Полина вскакивает с кровати и, пока мать не опомнилась, со всего размаха отвешивает ей звонкую пощечину.
— И никогда больше, — говорит она, — не смей лезть в мою жизнь.
Незабудковые ногти бессильно опускаются вниз. В глазах появляется страх.
Полина наклоняется и забирает картину из безвольно повисшей руки.
— Я больше никогда не буду такой, как хочешь ты, — говорит она, оглядывает комнату и ставит картину на полку, на самое видное место.
Мать отступает. Но победа временная, противник ошарашен неожиданным сопротивлением. Полина это понимает, а потому через час встает, снимает с полки портрет и засыпает, обняв его. Она знает, что у матери хватит злости и подлости уничтожить его исподтишка.
Их дом скоро будет наполнен скандалами. И мать еще не один раз ударит ее. Но Полина готова к войне.
Она тоже намеревается бить.
ЭПИЛОГ
— Если ты хочешь в самом деле никому никогда не причинять боли, то уходи в монастырь, живи там и разметай перед собой жуков перьевой метелочкой. Все остальное — пустая поза.
— Я не хотел, чтобы тебе было так больно. Я вообще не думал, что кто-нибудь когда-нибудь из-за меня полезет на карниз.
— Не из-за тебя. Не только из-за тебя. Хотя и из-за тебя тоже.
Они сидели на Сашиной кровати возле окна. В доме напротив мигали гирляндами елки. К березовой ветке прицепилась нитка бог знает откуда прилетевшего дождика. Из-за двери, закрытой не плотно, доносилось густое шипение предпраздничных кастрюль. Густо пахло салатами.
— Спасибо, что помог передвинуть шкаф.
— Пожалуйста.
Черное пальто Славы, аккуратно сложенное, лежало на краешке кровати. Он пришел примерно час назад, потому что Саша мысленно спросила его, не сможет ли он помочь папе со шкафом. Ей надоела преграда у двери в комнату: фанерная, необработанная спина с грубым швом посередине. Теперь шкаф стоял у стены, и комната стала казаться больше.
— Так намного лучше, — произнес Слава.
— Да. Намного, — откликнулась Саша, имея в виду не только комнату.
— И как они? — Слава кивнул в сторону родителей. Это было поразительно, как легко он мог следить за ее невысказанными мыслями.
Саша улыбнулась.
— Хорошо. Вполне.
— Как они… между собой?
— Они друг друга жалеют. Только поэтому, думаю, не ссорятся. Только поэтому. Но они учатся, снова учатся быть вместе. Живут в одной комнате. Мама много готовит: вбила себе в голову, что папа сильно похудел, и его надо откармливать. Папа ее опекает. Не дает поднимать тяжести и вообще все выхватывает у нее из рук, когда не на работе. А она сидит дома. Миша Смирнов сделал ей липовую справку, ходит делать уколы. Она неважно себя чувствует…
И они немного помолчали.
— А ты? — спросил Слава.
— Я тоже плохо себя чувствую, но стараюсь не думать об этом. Если бы я все время думала о том, что сделала, я свела бы себя с ума. Знаешь, мысли по кругу — это добровольное одиночное заключение. Ничего не видишь, не слышишь. Живешь в себе. Как рыба в аквариуме, который никто не собирается чистить. Умираешь, отравившись собой, — в каком-то смысле. Зато я знаю, что они любят меня, действительно любят. Это очень помогает.
— Мне пора идти, — сказал Слава, встал и взял с кровати пальто.
— Заходи ко мне иногда. — Саша тоже встала, собираясь его провожать.
— Обязательно.
Саша вышла за Славой в прихожую. Оттуда было видно маму, которая сидела на кухне за столом и резала салат. Ее загипсованная нога лежала на табуретке, а короткостриженые волосы вновь стали рыжими.
— До свидания, Вячеслав, — сказала мама. — Заходите. Будем рады вас видеть. Спасибо за помощь. С наступающим вас.
Голос у мамы был неровным: то хриплым и низким, то высоким и резким. Смирнов говорил, что он немного выправится, но никогда больше не станет прежним.
Ничто в их квартире больше не будет прежним — Саша думала об этом с грустью, но и с радостью тоже: в их прежней жизни было много плохого.
— Не за что. С наступающим, — ответил Рите Слава и улыбнулся в ответ.
Саша не удержалась и, отпирая ему дверь, спросила:
— Слава, я только хотела узнать… насчет нас. Ничего не изменилось?
— Нет, — он с сожалением покачал головой. — Прости, если я сделал тебе больно, но меня нельзя переписать, как картину.
— Но мы…
— Мы друзья, это несомненно. С Новым годом.
И Слава ушел.
2Саша подошла к окну и прикрыла глаза. Теперь в ее воображении не было тесного ателье со шкафчиками для платков и отрезами белой ткани. Теперь весь мир был для нее океаном шелка. Цветные полотна текли во всех направлениях, свивались водоворотами, ложились причудливыми складками. Цветовые пятна касались друг друга, создавали необычные сочетания, меняли оттенки, отражая друг друга; теряли форму, когда изгибалась ткань.
Саша могла влиять на них, вносить новые штрихи, делать шелковый океан холоднее или теплее, менять направление течений. Она больше не чувствовала себя марионеткой в чужом театре. Ей не надо было прятаться за спину несуществующей Кошки, и шелк не мог задушить ее. Саша стала сильной. Правда, она совсем не знала, что с этим делать.
За окном стемнело. Снег искрился под желтыми фонарями, и Саша подумала, как же хорошо, когда Новый год именно такой, похожий на зимнюю сказку.
Скорая помощь с включенными фарами, смутно-белая в наступившей темноте, стояла у подъезда напротив. Сказочное настроение отступило. Скорая помощь тридцать первого декабря казалась очень нечестной вещью.
Саша вспомнила о мальчике. Это воспоминание было тесно связано с первой неудачной попыткой попробовать свои силы, и Саша невольно шагнула от окна назад, в комнату, но потом взяла себя в руки.
Там, в квартире у мальчика, было плохо. Темно-коричневый — цвет испражнений, запекшейся крови, гниющих фруктов и отчаяния — был разлит по платку вперемежку с оборванными мыслями матери и короткими, четко оформленными фразами врача, того самого, что помогал ей с Полиной.
Это был сильный приступ астмы, второй за неделю, и мать думала только о несправедливости. Это было несправедливо: видеть, как задыхается ребенок, и быть не в состоянии ему помочь. Это было несправедливо: видеть, что у сына нет сил радоваться новогодним подаркам. Это было несправедливо: в канун Нового года везти его в больницу, которой он боялся и которую ненавидел. И это было несправедливо, потому что приступ был сильнее прежних, и она не могла понять, где та грань, за которой она больше не выдержит и начнет сходить с ума.
— Что же дальше? — спросила она врача.
— Я думаю, — сказал он, нахмурившись, — что дальше вам придется проводить в больницах гораздо больше времени.
— Больше?.. — Она обреченно опустила руки.
— Но вы не отчаивайтесь. Новые лекарства появляются постоянно. Возможно, какое-то из них действительно поможет. Думаю, вам стоит обратиться к вашему лечащему врачу. Собирайте ребенка. Надо ехать.
